Страница 130 из 152
— Граната! — но Олег уже сообразил сам и прижался к камню, прикрыв голову автоматом, а когда взрыв прогремел — выстрелил в потолок из подствольника, надеясь, что тромблон успеет взвестись, хлопнуло — после разрыва ручной гранаты взрыв ВОГа казался несерьёзным, так — петарда… но кто-то отчаянно и тонко закричал, потом послушался топот убегающих ног. Богдан, вскочив на колено, повёл очередью через коридор, что-то крича в упоении, от стены до стены — и долго кто-то катился куда-то по камням…
Стало почти тихо. Лишь кто-то отчётливо, даже страстно как-то, повторял в темноте, захлёбываясь:
— Ой мама, ой мама, ой мама…
На нестерпимо ужасную секунду Олегу подумалось, что они с Богданом убили своих. Но справа зашипел фальшвейер, да и «ночное зрение» вернулось к Олегу — он, кстати, не сразу сообразил, что в бою не видел. То ли от напряжения, то ли от неожиданности, то ли ещё от чего… Никто не стрелял из шевелящейся тенями темноты. И Олег видел трупы на полу — трупы, совсем не похожие на трупы горцев.
Потом ребята подошли ближе — медленно, настороженно держа своих противников на прицеле. Убитые были одеты в хорошо знакомые Олегу монолитные и многоцветные комбинезоны — в такой был одет убитый им в самом начале похода разведчик хобайнов. Судя по всему, и это были они тоже.
Ближе всех на каменном полу корчился в луже крови примерно ровесник Олега. Его ливневик валялся у стены. Тромблон, срикошетив, попал ему в живот и разорвался, выхлестнув внутренности на пол. Перебирая их окровавленными ладонями, хобайн твердил безостановочно:
— Ой мама, ой мама… — на белые скулы от фальшвейера ресницы — длинные, загнутые, почти девчоночки — отбрасывали острую тень.
— Хобайны, — с отвращением сказал Богдан. — А там-то смотреть станем?
Олег кивнул. Он бы с удовольствием не пошёл сюда вообще, чтобы не слышать обморочного, полного боли и тоски, шёпота. Умирающий был похож на Холода — как похожи все здоровые, выросшие в заботе и любви дети славян. И разве вина этого парня, что о нём заботились и его любили злейшие враги его народа?! «Когда же это кончится?! — закричал Олег внутри себя. И холодно ответил сам себе: — Когда они — или мы — погибнем все.»
Второй — это в него Олег попал из автомата, кучно, в грудь — был постарше и лежал, вытянувшись в струнку, посреди коридора. Один глаз убитого остался сощуренным, на второй упала чёлка. Последний валялся шагов за десять дальше — Богдан попал ему в пояс и это он катился под уклон; впрочем, уже мёртвый. Сейчас он замер, вывернув шею, словно пытался оглянуться через плечо…
Богдан достал из ножен меч.
— Слушай… — Олег поморщился.
— Что? — Богдан посмотрел на него спокойными, ясными глазами.
— Нет, ничего, — Олег отвернулся и пошёл обратно, туда, откуда всё ещё шептал тихий голос:
— Ой мама, ой мама…
Вжих… храк! Мимо Олег прокатилась голова — вверх по коридору Богдан катил её ногой с каким-то задумчивым видом.
— а тут что-то… — нерешительно заметил он, вдруг останавливаясь: — Они нам встречь шли. По что бы так?
— Погоди, — Олег встал на колено рядом с умирающим хобайном. Тот больше не шептал — он приоткрыл глаза и смотрел на Олега неожиданно злым, яростным взглядом. Молча. И Олег смотрел ему в глаза, не следя за руками… и опомнился лишь когда услышал хлопок, а из раскрывшейся левой ладони умирающего ему под бок, в лужу крови, скатилась граната.
— Получай, сволочь… — выдохнул хобайн. И закрыл глаза вновь.
Безошибочный инстинкт бросил Олега в сторону. Он закрыл голову руками, успев увидеть, как Богдан рухнул, словно подрубленный — ногами к месту взрыва. Коротко ухнуло. Ударило по стенам градом осколков.
— Живой? — спросил Олег, приподнимаясь. Богдан неподалёку поднял фальшвейер:
— А то… Храбрый был, что ни говори!
— Была, — стеклянно ответил Олег. — Это девчонка, — и вдруг он закричал, ударив кулаком по камням: — Да что же это такое, твою мать?! Девчонка! Я снова убил девчонку! — он колотил кулаком в камень, пятная его кровью, и почти плакал: — Я снова убил девчонку, девчонку, девчонку! Да когда же это кончится?! Почему я ещё живой?!
Богдан стоял рядом. Он был полон жалости к старшему другу и даже убитой. Славяне всячески оберегали своих женщин и девушек от участия в войне, считая, что это ни в коем случае не женское дело. Но вот их враг, похоже, придерживался иного мнения.
— Не знал ты, — насупленно сказал Богдан, положив ладонь на плечо Олега, — она ж в нас стреляла, что уж…
— Почему я?! — зло ответил Олег. — За что мне такое?! Ведь это — девчонка! Я ненавижу убивать, я ненавижу эту войну, я себя ненавижу!!!
Богдан сел рядом, заглянул в лицо Олегу. Неловко попросил:
— Да ладно… ну что ты?
Олег спрятал лицо меж ладоней. Вздохнул и тоскливо сказал:
— Как же я домой хочу…
— А то, — ответил Богдан. — В обрат пойдём?
— Веди дальше, — Олег встал на ноги…
…Дальше по словам Богдана всё время надо было идти прямо, и младший двинулся следом за Олегом, который перебрался в центр коридора. Богдан шёл по левой стене и думал: «А верхом-то ещё гроза не ушла, — он взглянул на тяжёлую громаду потолка, невидимую, но ощущавшуюся всей своей каменной толщей. — Про что там Вольг раздумался? Й-ой, не свезло ему — девку убил… — он вгляделся в спину друга, который шагал впереди. — А вот идёт он, да и не помыслит, что я его люблю. Не помыслит, не знает, а я и не скажу никогда, потому… так потому, что глупо с языка звучит. Девкам так-то говорят, ну — родным ещё, не другу. Может стать, он знает, то ж правда — люблю. Не то что родителей, не то что… — он даже про себя не осмелился назвать имя её, — не то! Иначе вовсе…».
Олег не думал ни о Богдане, ни даже об убитой девчонке. Он устал — и думая об этом и о том, насколько несправедлива жизнь. Он не хотел убивать. Он устал и от этого. Всё растворилось в кровавой грязи. Вместо романтики пришло суровое и неумолимое осознание необходимости происходящего, высшей необходимости. Той самой, ради которой жгут города, и подписывают смертные приговоры, которая пугает правозащитников из тёплых кабинетов — и которая существует.
Пока они убивают — данваны не идут дальше.
Собственно, только это и осталось важным. Да ещё то, что надо рассказать Йерикке…
…Они оба допустили ошибку. Всего одну — но и её было достаточно на этой войне. Олег посмотрел влево, где ему почудилось ответвление. Оно там и БЫЛО! Но Олег, уставший уже хронически, раздражённый, думающий о другом — решил, что видит тень скального выступа. А Богдан просто был невнимателен — он полагался на Олега и не помнил этого коридора, потому что в прошлый раз его не заметил.
Олег ничего не успел осознать.
Олег очнулся довольно давно, вот только глаз не открывал. Сквозь плотно сжатые веки он видел режущий белый свет, как от софита. Лопатками и затылком чувствовал стену — бугристую, холодную… Сперва ему казалось, что он связан, но потом дошло — просто не шевелятся ни руки, ни ноги, ни шея. И он совершенно ничего не помнил. Шёл по коридору, Богдан следом — и вдруг…
И вдруг — он здесь.
«Перелом позвоночника, — с ужасом подумал мальчишка, — кранты… Сдохну здесь…»
И только потом до него дошло — голоса. Не только свет, но и голоса — два совсем мальчишеских, один уже юношеский, «подломившийся». Громко говорят на городском диалекте… или по-русски? На какое-то мгновение подумалось — он попал в аварию, всё, что было — бред…
— Как ты мог допустить, чтобы второй бежал?!
— Этот старше, опасней, я выстрелил в него…
— Надо было бить широким лучом?
— Перестань, ты же знаешь — на них действует только направленный удар, это тебе не толпу на Строод разгонять…
— Этот очнулся?
— Не должен, паралич на час гарантирован, а прошло всего минут двадцать.