Страница 103 из 152
— Брать не станем.
Их заметили, когда уже они пересекали огороды и подходили к задворкам — чёрные силуэты, прорезанные в серо-белом, отчётливом полотне северного утра. От догорающих домов нестерпимо несло палёным мясом, и в борозде лежал, подняв окровавленную бороду к небу, мужик, накрест порубленный саблями, с топором в руке, а подальше жуткой кучей высились тела истерзанной женщины и нескольких маленьких ребятишек с разбитыми головами.
Именно к этой куче и вышел мальчишка-хангар — шатающийся со сна и с перепою, в одних засаленных штанах. Распустив ремешок, начал мочиться на трупы… и вдруг, увидев горцев в каком-то десятке шагов, перекосил, трезвея, рот, повернулся и побежал, поддерживая штаны и истошно визжа:
— Айхе, айхе-е, бардын, бара хырр!
Очередь, ударив его в спину, распустилась, пройдя насквозь, алыми пятнами на стене сарая, подтолкнула бегущего, с маху вмазала его в брёвна, и он пополз наземь, цепляясь скрюченными пальцами за щели, выдирая из них седые клочья мха…
Разбитым зеркалом рухнула сонная тишина.
— Рысь! — заорал Гоймир, переходя на бег, брызжа по улице тугой, гремучей струёй свинца из своего ППШ. — Рысь! Бей!
— Рысь!
— Кр-руши!
— Круши грабежников!
— Бей нечисть!
Олег закричал нечленораздельно. Увидел распятого на жердях двери в хлев голого мальчишку с чёрной маской вместо лица, почувствовал, как взрывается в нём тугой комок ярости — снова, снова, сильней с каждым разом как пары бензина в двигателе! — и заорал, давая выход оглушающее, давая выход ненависти, грозившей разорвать его:
— Рысь! Рысь, в бога душу мать, бей падлюк, бе-е-ей!!! — и голос его утонул в стрельбе, рёве, криках, но стало легче, возникло чувство полного единства с чем-то могучим, слитным…
Хангары выпрыгивали в окна, сшибая рамы, срывали запоры и петли с дверей, хватали кто оружие, кто одежду… Кто-то истошным голосом отдавал бессмысленные, невыполнимые команды, кто мчался к коням, а они уже неслись навстречу — незасёдланные, перепуганные, рвущиеся из рук…
В одной из изб оказались хобайны — и они не растерялась. С треском распахнулись на. все четыре ветра могучие ставни, и чёрные рыла пулемётов мрачно нюхнули холодный утренний воздух, зашлись унылым воем. Но и это была лишь агония — летели в окна ручные гранаты, разрывались внутри клубками плотного огня, вынося двери и окна, проламывая крышу, дробя и размазывая по стенам живую плоть и вещи…
Смерть. Кровь. Страх.
Местные в домах, похватав топоры, вилы и косы, били в спины тех, кто пытался отстреливаться, тех, кто ещё не проснулся. На улице, в холодной утренней пыли, кувыркались полуголые хангары, брызгало на землю алое. И кто-то ещё бежал в нелепой надежде укрыться, и его настигал удар меча, а кто-то прыгал через жерди ограды, и пули срезали его в воздухе, и кто-то молил о пощаде и падал с чеканом в голове…
…Пулемёт зачастил из окна высокой, на полуподвальном фундаменте-клети, хат. Олег, упруго выпрямившись, покатился за груду сложенных берёзовых дров, чертыхнулся, глядя, как в чёрном проёме окна отрывисто, словно отплёвываясь огнём, дёргается ствол.
— Горец! — позвали его из хлева. Он повернулся — мальчишка на пару лет помладше его самого смотрел испуганно и азартно. — Ты гранату кинь, никого в доме нету, они всех повыгоняли!
— Уйди, придурок! — крикнул Олег. Мальчишка спрятался вовремя — пули раскололи угловые венцы хлева у самой земли.
Подполз Святомир — его лицо походило на лицо мальчишки. Олег спросил быстро:
— Противотанковая есть?
Снимая с пояса РКГЗ, Святомир спросил:
— Да что ж не из подствольника?!
— Близко, — пояснил Олег, — граната не взведётся… — повозил ладонью по рукояти, примерился. — Ну-к…
Святомир понял с полуслова — просунул ствол между двумя полешками и полоснул, по окну одной длинной очередью. Олег вскочил, резко замахиваясь и, пустив тяжеленную гранату в окно, рухнул наземь.
Мягко удавила взрывная волна. Треть стены вместе с окном вывалило наружу, какие-то кровавые лохмотья дымились на зубастых отщепах брёвен. Из дыры выскочил человек без лица и рук, остановился и рухнул ничком.
— Так?! — торжествующе рявкнул Святомир. И вдруг: — Утекут, Вольг!!!
Двое хангаров, перемахнув плетень, мчались в сторону сеновала. Святомир выстрелил, но промахнулся, а потом его ППШ умолк — кончился магазин. Бегавшие сложились почти вдвое, их спины еле мелькали среди зелени, и Олег, плюнув, вскочил и бросился следом.
Он был наготове и успел отбить удар сабли прикладом — оружие вылетело из руки хангара, он попятился, почему-то прыгнул на одной ноге, упал спиной в сено, сполз наземь, поднимая левую ногу, и Олег понял — хангар её подвернул.
Испуганное юношеское лицо со следами слёз и пота, в грязных подтёках. Из рваной раны слева на смуглом лбу текла кровь, хангар смаргивал, не осмеливаясь стереть её. Он вжимался спиной в сено, всё дальше и дальше, шевелил губами, не отрывая взгляда от лица Олега который стоял рядом с автоматом наперевес. Хангару, наверное, казалось, что он кричит в голос, умоляя не убивать его, пощадить, сжалиться… Он старался объяснить мальчишке с беспощадными светлыми глазами, что это был его первый поход, что он не убил ни одного человека в своей короткой жизни, что в далёком айале у него мать, отец и сёстры, что ему страшно — и не мог сказать ни слова.
А Олег смотрел на него, продолжая говорить с Йериккой. Вот он, занесённый волей случая на ТУ сторону. Такой простой, обычный… Но невиновен ли он? Даже если никого он ещё не убил — разве не на таких, как он, не на их желаниях и «мечтах» поднялась власть данванов? Чего он хотел от жизни? Жить «спокойно», «иметь» бабу, жрать, пить и развлекаться в нешироком диапазоне своей фантазии. И больше ничего не хотеть. И сделать так, чтобы никто не хотел большего, потому что неприятно ощущать, что сосед умнее, видеть, что он ищет что-то такое, чего ты и пожелать не можешь в силу своей ограниченности. Что ему за дело до звёзд, до книг, картин и открытий? Нет, он сам не убивал. Не будь войны, он бы так, может, и прожил в своём степном захолустье всю жизнь, никому не причинив вреда, и наплодил бы детей. И научил бы их быть такими, как он.
И этим-то он и страшен — своей тупой, почти добродушной ограниченностью, своим нежеланием знать хоть что-то, выходящее за пределы своего мирка. Страшнее тех, кто открыто называет себя твоим врагом и знает, почему сражается против тебя. Только благодаря таким — и не обязательно хангарской крови — и сидят на шее у Мира данваны.
И слава богам, что идёт война, и можно убить этого невинного, виновного больше иных виноватых!
31
Стихи Б. Корнилова.