Прекрасная чародейка

Он подал лист Петру, и тот прочитал:

«На сейме курфюрстов в Регенсбурге ведутся тайные переговоры об отстранении Вальдштейна. Император требует, чтобы его сына избрали Римским королем. Курфюрсты готовы удовлетворить это требование при условии, что Вальдштейн падет. Император выкручивается и отговаривается, однако все идет к тому, что он поддастся нажиму курфюрстов. Тут есть, однако, загвоздка: Вальдштейн засел неподалеку, в Меммингене, и стоит ему узнать, что против него стряпают, он двинется походом на Регенсбург. Не следует рассчитывать на то, что он с головы до ног разъеден французской болезнью, посещая в молодые годы бордели чаще, чем это было полезно. Вальдштейн еле держится на ногах, однако у него еще достаточно энергии и дальновидности, чтобы остаться хозяином положения. Курфюрсты стоят против него дружно, однако престиж Вальдштейна столь велик, что, появись он в Регенсбурге, все, и первый — император, лопнут как мыльные пузыри, а позиции Вальдштейна только упрочатся. Вам, Пьетро, надлежит любыми средствами воспрепятствовать возможному походу Вальдштейна на Регенсбург».

— Сверните лист трубочкой, текстом внутрь, — сказал папа, когда Петр дочитал до конца, и дернул шнур колокольчика. Тотчас вошел служитель с зажженной свечой и серебряным подносиком.

— Сожгите бумагу, — приказал папа. — Над подносиком. И разомните пепел пальцами.

Петр сделал, как было приказано.

— Ну? — заговорил папа, когда служитель вынес пепел этого поразительного документа. — Считаете ли вы задачу, которой я почтил вас, исполнимой?

— Я не сомневаюсь в достоверности информации, доверенной мне Вашим Святейшеством; поэтому считаю задачу, проистекающую отсюда, осуществимой, но очень трудной и сложной.

— И это вам не нравится? А я полагал, что трудности-то и привлекают людей вашего сорта.

— Трудностей я не боюсь, — возразил Петр. — Но да позволят мне Ваше Святейшество высказать почтительное удивление мягкостью и гуманностью Ваших методов, в корне отличных от прямолинейности, с какой действовал святой предшественник святого предшественника Вашего Святейшества.

— Бедняжка Камилло, — вздохнул папа. — Что вы имеете в виду, говоря о прямолинейности его методов?

— Я на собственной шкуре испытал, что, когда кто-нибудь мешал этому святому человеку, он просто нанимал молодца, готового отрезать голову неудобному и доставить ее в корзинке к ногам папы.

— Однако и этот метод, при всей своей патриархальности и лапидарности, не всегда приводит к удаче, ибо, например, в случае с вами он не достиг цели. А главное, пользоваться им можно не всегда и не везде. В данном же случае такой метод совершенно не подходит. Вальдштейн не должен умереть, пока он в зените власти и славы: если он умрет сейчас, то оставит по себе вредную легенду! Вы попробуете добиться этого?

— Более того, — сказал Петр, — я этого добьюсь.

— Вот слова, что любезнее всего моему слуху. Получите мое благословение и обещание жарко молиться за вас Тому, кто благосклонен к храбрым и правдивым. Деньги у вас есть?

— У меня есть сбережения.

— Все же я велю выдать вам две сотни золотом, чтобы вы не забывали — это не ваше, а мое предприятие, и вы мой агент. Быть может, по мере надобности, я буду посылать вам советы и указания через моих людей. Вы узнаете их по паролю «Panta rhei» [21], с которым к вам обратятся.

— Кто это будет? — поинтересовался Петр.

— Еще не знаю. Быть может, нищий на улице потянет вас за край плаща и прошепчет «Панта рэй». Или какой-нибудь генерал, монах, кардинал или маркитантка, а может, даже ворона прокаркает над вашей головой «Панта рэй», если только золотая рыбка не высунется из воды, чтобы пискнуть «Панта рэй». Но кто бы это ни был, когда услышите этот пароль — не сомневайтесь, это мое доверенное лицо.

— Ясно.

— Браво. Теперь я еще прикажу составить рекомендательное письмо, которое вы отдадите Вальдштейну, чтобы он принял вас к себе на службу.

— Боюсь, я не понял, — сказал Петр. — Я полагал, что, если уж покинул службу у герцога Тосканского, то перешел на службу к Вашему Святейшеству.

— Вы что, поглупели? — воскликнул папа. — Или с дерева свалились? Разумеется, вы поступите к Вальдштейну только для виду. Если вы хотите что-то против него предпринять, должны же вы находиться поблизости от него, разве есть для этого иной путь?

Петр резко качнул головой.

— Я не могу поступить на службу к человеку, против которого вынашиваю враждебные замыслы.

Папа онемел от изумления и некоторое время молча, с открытым ртом, смотрел на Петра, а потом произнес медленно, вполголоса:

— Sangue di Bacco! [22] Такого мир еще не видывал, такого еще не бывало, чтоб какой-то авантюрист без роду-племени преподал главе всего христианства урок христианских добродетелей! Но могу ли я корить его или даже карать за то, что он впрямь обладает свойствами, которые так импонировали бедняжке Камилло и ради которых я повелел искать его по всей Европе?

И, уже громче, он добавил:

— Отправляйтесь немедля. Вы уже столько лет проворонили в этой войне, что вам многое придется наверстывать. Fila! Fila! [23] Ступайте!

ПО ПУТИ В МЕММИНГЕН

Как и упомянул папа в своем «совершенно секретном» сообщении, герцог Альбрехт Вальдштейн, желая быть поблизости от Регенсбурга, где собрались немецкие курфюрсты, обосновался со своим двором в швабском городе Меммингене. К этому-то Меммингену, на коне североафриканской породы — в те беспокойные времена этих малорослых лошадок весьма ценили за быстроту, — ехал один из трех самых осведомленных в мире людей, то есть Петр Кукань. Ехал он по долине быстрой реки Иллер, которая, зарождаясь в ледяном сердце Альп, стремительно пробивает себе путь через Верхнюю Швабию.

Край этот, лет за сто до того бывший ареной кровавого крестьянского восстания, еще не затронула война. Недаром Вальдштейн, помимо прочих соображений, засел именно здесь: по его грубому выражению, здесь еще «было что жрать». Поля между каменистыми холмами аккуратно возделаны, белые деревни, разнообразящие линии и плоскости горизонта, не сожжены, заборы и замки не разрушены, мосты и мостики не сорваны — в общем, все тут было таким, каким и должно быть всегда. Крылья ветряных мельниц на пригорках медленно вращались под сухим и жарким ветром, на лугах цвели альпийские колокольчики и скромный золототысячник, по берегам ручьев нежно голубели горные незабудки, ничуть не менее прелестные, чем их сестры в долинах, а в расщелинах скал ютилась ползучая лапчатка, излечивающая девять недугов и предупреждающая десятый. Где-то дремотно побрякивали коровьи ботала. Но Петр отлично знал, что такая чудесная картина божьего мира недолговечна и обманчива: если война, подобно вшивой конской попоне, накрыла всю Центральную Европу, то над этими местами просто пришлась дырка в попоне, которую, быть может, заделают уже завтра, или — ибо тело больного континента металось в корчах — она сама сдвинется на другое место. Поэтому Петр — в отличие от своей лошади, которая внезапно шарахнулась в сторону, — был не особенно удивлен, заметив за поворотом дороги, посреди этого эльдорадо, три трупа — один женский и два мужских.

Мертвая женщина, молодая крестьянка, покоилась на кустах, на которые ее бросили, в гротескно-бессмысленной позе ленивой дамы, развалившейся в шезлонге; она вольно раскинула руки, как бы опираясь на подлокотники, и с жуткой кокетливостью склонила голову к плечу. Оба мертвых мужчины в военных мундирах, в грубых сапогах, какие предприимчивый Вальдштейн шил для своих солдат в своих Фридляндских владениях, несомненно, принадлежали к числу гнусных мародеров, которые, дезертировав из регулярных войск, держались — так же как профессиональные грабители, разоренные крестьяне, маркитантки и потаскушки — поблизости от армии, подобно оводам, кружащимся над стадом. Один был убит ударом в спину, видимо, в тот самый момент, когда он коротким тесаком вспарывал обнаженный живот молодой женщины; у второго, который в последний миг своей жизни стоял в шаге от своего сотоварища, наблюдая за его развлечением, было снесено пол головы. Его сабля осталась в ножнах, и даже руки, мирно сплетенные за спиной, так и застыли в том же положении. На дубе сойка чистила клювом перышки. Черная коза, волоча за собой толстую веревку, паслась неподалеку, изредка обращая раскосые глаза на неподвижную свою хозяйку, которая оцепенело улыбалась, оскалив окровавленные зубы, потому что губы у нее были отрезаны. Все это напоминало одну из картинок, весьма популярных в те времена, изображающих шабаш ведьм и исчадий ада: на первом плане нечистые демоны с козлиными рогами и свиными рылами, вьющиеся над ними совы и нетопыри, ожившие мертвецы с лопнувшей утробой, старухи и чертенята, черви и змеи, жабы, скорпионы и сороконожки — все сплетено в единый мерзостный клубок в непонятных действиях, а на заднем плане аккуратный пейзажик с домиками, веселыми ручейками и пасущимися коровками.

21

Все течет» — начало формулы древнегреческого философа Гераклита Эфесского «Все течет, все меняется».

22

Клянусь кровью Бахуса! (ит. ).

23

Живо! Живо! (ит. ).