Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 2 из 179

В очаге ярким пламенем полыхал торф, и одно это говорило уже о том, что хозяин дома занемог, ибо он скорее бы сам бросился в огонь, чем допустил, чтобы туда кинули сразу целый киш[6]; вокруг очага сидели старая управительница и несколько прихлебателей, людей, которые привыкли есть, пить и бездельничать на каждой кухне в округе, приключись в доме какое горе или радость, и все ради «их милости» и в знак «уважения» к хозяину дома и его семье, и старуха, в которой Джон сразу узнал лекарку округи. Эта иссохшая Сивилла[7] поддерживала свое жалкое существование, извлекая выгоду из суеверий, невежества и мучений существ, столь же жалких, как и она сама. Попадая к людям знатным, — а ей иногда удавалось проникнуть в их семьи через прислугу, — она применяла известные ей целебные травы и, будучи довольно искусна в своем ремесле, порою кого-нибудь и вылечивала. Когда же ей приходилось иметь дело с простолюдинами, она пускалась обычно в продолжительные разглагольствования касательно «дурного глаза»[8], хвастая тем, что знает против него надежное средство; при этом она трясла своей седой головой, и развевающиеся волосы делали ее до такой степени похожей на ведьму, что ей всякий раз удавалось передать наполовину запуганным, наполовину поверившим ей людям некую долю воодушевленности, качества, которым она в значительной степени была наделена, притом, что сама она, разумеется, понимала, что это обман; когда же положение больного становилось безнадежным, терпению доверчивых людей наступал предел и надежда уходила вместе с угасавшей жизнью, она заставляла своего несчастного пациента признаться, что «у него есть грех на душе», и, как только добивалась от него этого признания, — что стоило ей не очень большого труда, ибо чаще всего это был человек темный и бедный и притом изнемогавший от мук, — она принималась кивать головой и так таинственно что-то нашептывать, что у присутствующих не оставалось сомнения в том, что она действительно столкнулась с такими трудностями, одолеть которые смертному не под силу.

А когда больных не было и у нее не находилось предлога посещать ни господскую кухню, ни лачугу бедняка, когда несокрушимое здоровье всех ее земляков угрожало ей голодом, в ее распоряжении оставалось еще одно средство: если нельзя было укоротить ничью жизнь, можно было предсказывать людям будущее, прибегая для этого к заклинаниям и всякого рода чудодейственным средствам, к тем, что находятся за пределами нашего разумения[9]. Никто не умел так, как она, сплести магическую нить[10] и положить ее потом в яму, где гасят известь, на краю которой стоял тот, кто хотел узнать свое будущее, дрожа от страха и не зная, чей голос ответит ему на вопрос: «Кто это держит нить?», — любимой ли девушки или самого дьявола.

Никто не знал так, как она, место, где сливаются четыре потока и куда глубокою ночью надо было окунуть рубашку, а потом развесить ее перед огнем (во имя того, кого мы не осмеливаемся поминать в «благовоспитанном обществе»)[11], дабы под утро из-под этой рубашки объявился суженый. Никто, кроме нее, — так она утверждала сама — не ведал, в какой руке надо держать гребень, пока другою подносишь яблоко ко рту чтобы в это мгновение в зеркале, в которое глядится девушка, промелькнула призрачная тень жениха. Никто так искусно и так старательно не удалял все железные изделия из кухни, где жертвы ее колдовских чар, запуганные ею и легковерные, обычно исполняли весь этот ритуал, — дабы наместо привлекательного юноши с золотым перстнем на белом пальце возле кухонного стола не появилась фигура без головы, не схватила длинный вертел, а если бы такового не оказалось, лежавшую возле очага кочергу и не стала бы безжалостно измерять рост спящей, чтобы сколотить для нее гроб. Словом, никто лучше нее не умел истерзать и напугать свои жертвы, вселив в них веру в таинственную силу, которая может самых крепких людей превратить в самых хилых и слабых, и не раз уже превращала. Ведь именно под действием этой силы лорд Литтлтон[12], человек высокообразованный и скептически настроенный, перед смертью корчился, и стонал, и скрежетал зубами, совсем как та несчастная девчонка, которой померещилось, что к ней забрался вампир[13], которая кричала, что по ночам ее собственный дед высасывает из нее кровь, и в конце концов умерла, не вынеся ужасов, которые сама же себе внушила.

Вот какова была та, кому старый Мельмот поручил все заботы о себе наполовину из легковерия, но главным образом — из скупости. Джон оглядел собравшихся на кухне людей: кое-кого он узнал. Они по большей части были ему неприятны, и он понимал, что ни на кого из них нельзя положиться. Старая управительница встретила его сердечно: он и теперь, по ее словам, оставался для нее «белокурым мальчиком» (кстати сказать, волосы его были черны как смоль), и она попыталась поднять свою изрытую морщинами руку, то ли чтобы благословить его, то ли чтобы ласково погладить, что оказалось делом чрезвычайно трудным: она убедилась, что с тех пор, как она последний раз гладила его по голове, голова эта поднялась дюймов на четырнадцать.

Едва только Джон показался на пороге, как сидевшие на кухне мужчины с присущей ирландцам почтительностью по отношению к лицам высокого звания все как один поднялись с мест; табуретки их, раздвигаясь, загрохотали о разбитые плиты пола, и они приветствовали «их милость» пожеланием «здравствовать тысячу лет и еще долго потом» и спросили, не выпьют ли «их милость» малую толику, «чтобы тоску разогнать». При этих словах к нему сразу же протянулось пять или шесть красных и костлявых рук со стаканами виски. Тем временем иссохшая Сивилла сидела молча в пустынном углу возле очага и только из ее трубки потянулись еще более густые клубы дыма. Джон учтиво отказался от предложенного ему горячительного, очень сердечно выслушал все излияния управительницы и недоверчиво посмотрел на старую каргу, занявшую весь угол у очага, после чего перевел взгляд на стол, где на этот раз стояла совсем иная еда, нежели та, какую он привык видеть, когда «их милость» распоряжался всем в доме. На деревянном блюде картофеля было навалено столько, сколько старый Мельмот ухитрился бы растянуть на целую неделю. Рядом красовалась соленая лососина, роскошь в те времена недоступная даже для Лондона (см. повесть мисс Эджворт «Помещик в отъезде»)[14].

Была там также свежая телятина, соседствовавшая с рубцами, и в довершение всего — еще омары и жареный палтус. Последнее может служить подтверждением того, что автор рассказывает suo periculo[15] о своем деде, который был деканом в Киллале[16]: когда старику приходилось нанимать в дом служанок, те ставили непременным условием, чтобы палтусом и омарами их кормили не чаще двух раз в неделю. Стояли там также бутылки уиклоуского эля, загодя и тайком извлеченные из погреба «их милости». Это было вообще их первое появление на кухне, и они бурно выражали свое нетерпение, пенясь и шипя от близости огня, который подстрекал их на бунт. Виски же — явно незаконный самогон, припахивающий сорными травами и дымом и отдающий духом презрения к акцизным чиновникам, — было, казалось, настоящим Амфитрионом этого пиршества[17]; каждый расточал ему похвалы и с не меньшим восторгом его вкушал.

Когда Джон оглядел находившееся перед ним общество и подумал об умирающем дяде, ему невольно припомнилась сцена, последовавшая за кончиною Дон Кихота, когда, сколь ни была велика печаль, причиненная смертью достойного рыцаря, племянница его, как мы узнаем из романа, «съела, однако, все, что ей было подано, управительница выпила за упокой души умершего, и даже Санчо и тот усладил свое чрево»[18]. Ответив, как мог, на приветствия всей компании, Джон спросил, как себя чувствует дядя.

6

…целый киш… — Киш — большая плетеная корзина, в которой ирландцы носят торф.

7

…иссохшая Сивилла… — У народов античного мира сивиллами назывались женщины-пророчицы, принадлежавшие разным временам и народам; однако известия древних о сивиллах, их числе, именах и происхождении несогласны между собой: некоторые из сивилл пользовались широкой известностью из-за своего долголетия. В Риме почиталась Кумская сивилла, которой приписывали сивиллины книги (см. ниже: [105]).

8

…касательно «дурного глаза»… — В суеверных представлениях ряда народов некоторые люди обладали таинственно-магической силой взгляда, которым можно причинить зло человеку.

9

…за пределами нашего разумения. — Слова Форда из комедии Шекспира «Виндзорские насмешницы» («Merry Wives of Windsor» IV, 2, 190).

10

…сплести магическую нить… — Описанные в главе народные гадания к началу XIX в. в Англии уже почти исчезли вовсе, но еще сохранялись в глухих углах Шотландии и Ирландии. Интересные параллели к гаданиям девушек о суженых в «Мельмоте Скитальце» содержатся в стихотворении шотландского поэта Роберта Бернса «Канун дня всех святых» («Hallowe Ewe», 1786), представляющем собою ценный источник для истории фольклора в Шотландии и сопредельных странах. Берне указывает (в прозаических примечаниях, сопровождающих это стихотворение), что ночь накануне дня всех святых (All Hallow Ewe), т. е. ночь с 31 октября на 1 ноября, в его время считалась «ночью волшебства», так как именно в это время, по древним поверьям, происходили сборища ведьм и чертей; поэтому она особенно удобна для вопрошания судьбы и гаданий всякого рода. В примечании к строфам 11-й и 12-й своего стихотворения Берне поясняет, что гадающая девушка опускает «нить из мотка голубой пряжи» в некий «горшок» или «яму»; если нить застревает там, спрашивает: «Кто держит?» («Wha bauds?»), и что якобы может раздаться голос, который назовет имя будущего жениха. В примечании к строфе 13-й описан другой способ гадания: перед зеркалом ставят свечку, девушка ест яблоко и расчесывает свои волосы гребнем; образ суженого может отразиться в зеркале, появляясь из-за плеч гадальщицы. В примечании к строфе 24-й описан еще один способ: в воду речки в том месте, где сливаются три (или четыре) ручья, окунают рубашку, затем ее просушивают в комнате у огня, после чего она может принять форму тела будущего жениха. Приведенные параллели к указанному месту «Мельмота Скитальца» наводят на мысль, что Метьюрину было известно стихотворение Р. Бернса. Впрочем, скорее всего, Метьюрин знал это стихотворение по изложению в хорошо известной ему книге Н. Дрейка «Шекспир и его время» (Nathan Drake. Shakespeare and his times, vol. I. London, 1817, p. 344–345), который утверждает, что в эпоху Шекспира подобные гадания были распространены по всей Англии.

11

…не осмеливаемся поминать в «благовоспитанном обществе»… — Возможно, что эта фраза представляет собою отклик на стихи 149–150 II части «Послания к графу Берлингтону» («Epistle to the Earl of Burlington», 1731) Александра Попа (A. Pope, 16881744); поэт говорит, что проповедник грозит вечными муками тому, кто осмелится произнести слово «ад» в обществе воспитанных людей («…who never mentions Hell to ears polite»).

12

…лорд Литтлтон… — Неясно, о каком лорде Литтлтоне идет речь, так как Метьюрин не называет его христианского имени. По мнению Д. Гранта (D. Grant, p. 543), здесь имеется в виду лорд T. Lyttleton, или Томас Хромой (1744–1779), который якобы предсказал свою смерть за три дня до самого события, увидев во сне, что он умер. Но упоминание о высокой образованности и репутации скептика, которые Метьюрин приписывает называемому им лицу, позволяет думать, что речь может идти о другом лорде Литтлтоне (Cieorge Lyttelton, 1709–1773), известном политическом деятеле и писателе-просветителе, авторе сатирических произведений, написанных в подражание французским писателям Монтескье и Фонтенелю, — «Диалоги мертвых» («Dialogues of the Dead», 1760), друге Филдинга, который посвятил ему свой роман «Том Джонс». О кончине Дж. Литтлтона 22 августа 1773 г. подробные воспоминания оставил некий д-р Джонстон (см.: В. Bock. George Lord Lyttelton und seine Stellung in der englischen Literatur des 18 Jahrh’s Gottinaen 1927, 321).

13

…вампир… — Возможно, что имеется в виду повесть «Вампир» (1819), приписанная Байрону, но сочиненная (по устным рассказам поэта) его секретарем Джоном Вильямом Полидори.

14

…повесть мисс Эджворт «Помещик в отъезде». — Речь идет об известной повести ирландской писательницы Марии Эджворт (M. Edgeworth,1767–1849) «Помещик в отъезде» («The Absentee», 1812), входящей в цикл ее «Повестей из светской жизни» («Tales of Fashionable Life», vol. VI); в начале повести рассказывается об ирландском помещике, лорде Клонброни, жена которого, англичанка по происхождению, заставляет его вести суетную и разорительную жизнь в Лондоне.

15

На свой страх и риск (лат.).

16

…о своем деде, который был деканом в Киллале… — Церковный приход в небольшом городке северо-западной Ирландии, в котором между 1724–1741 гг. деканом (старшим священником) был прадед писателя — Питер Джеймс Метьюрин (см. статью, с. 534).

17

…настоящим Амфитрионом этого пиршества… — В комедии Мольера «Амфитрион» (1668), основанной на латинской комедии Плавта, есть реплика: «Настоящий Амфитрион — Амфитрион, у которого обедают» (III, 5), ставшая распространенной поговоркой. Имя Амфитрион сделалось синонимом хлебосольного хозяина.

18

…и тот усладил свое чрево. — Имеется в виду следующее место в заключительной (LXXIV) главе II части «Дон Кихота» Сервантеса («О том, как Дон Кихот занемог, о составленном им завещании и о его кончине»): «…в течение трех дней, которые Дон Кихот еще прожил после того, как составил завещание, он поминутно впадал в забытье. Весь дом был в тревоге; впрочем, это отнюдь не мешало племяннице кушать, а ключнице прикладываться к стаканчику, да и Санчо Панса себя не забывал: надобно признаться, что мысль о наследстве всегда умаляет и рассеивает ту невольную скорбь, которую вызывает в душе у наследников умирающий» (перевод Н. Любимова).