Мельмот скиталец

От этого усилия он упал и, низвергаясь с высоты, пытался за что-нибудь ухватиться, чтобы спастись. Но падал он отвесно, удержаться было невозможно — скала оказалась гладкой как лед; внизу бушевало пламя! Вдруг перед ним мелькнуло несколько человеческих фигур: в то время как он падал, они поднимались все выше. Он кидался к ним, пытаясь за них уцепиться — за одну, за другую… Это были Стентон, Вальберг, Элинор Мортимер, Исидора, Монсада: все они пронеслись мимо; к каждой он бросался во сне, к каждой протягивал руки, но все они, одна за другой, покидали его и поднимались ввысь.

Он обернулся последний раз; взгляд его остановился на часах вечности; поднятая к ним гигантская черная рука, казалось, подталкивала стрелку вперед; наконец она достигла назначенной ему цифры; он упал, окунулся в огненную волну, пламя охватило его, он закричал! Волны рокотали уже на-д его головой; он погружался в них все глубже, а часы вечности заиграли свой зловещий мотив: «Примите душу Скитальца!». И тогда огненная пучина ответила, плещась об адамантовую скалу: «Места здесь хватит!».

Скиталец проснулся.

Глава XXXIX

Настало утро, но ни Мельмот, ни Монсада не решались подойти к двери. Только в двенадцать часов дня они осторожно постучали и, не получив ответа, медленно и нерешительно вошли в комнату. Все было в том же виде, в каком они оставили ее ночью, или, вернее, на рассвете, было темно и тихо; ставни так и не открывали, а Скиталец все еще спал в кресле.

Услыхав их шаги, он приподнялся и спросил, сколько времени. Они сказали.

— Час мой настал, — промолвил Мельмот, — вам нельзя этого касаться и нельзя находиться при этом. Часы вечности скоро пробьют, но уши смертных не должны слышать их боя!

Они подошли ближе к нему и с ужасом увидели, как за последние несколько часов он переменился. Зловещий блеск его глаз померк еще раньше, но теперь каждая черта лица выдавала его возраст. Волосы его поседели и были белы как снег, рот запал, мускулы лица ослабели, появились морщины; перед ними было воплощение немощной старости. Он и сам был, казалось, удивлен впечатлением, которое на них произвел.

— Вы видите, что́ со мною, — воскликнул он, — это значит, что час настал. Меня призывают, и я должен повиноваться; у господина моего припасена для меня другая работа! Когда по небу пронесется метеор, когда комета огненною стезею своей устремится к солнцу, взгляните ввысь, и, может быть, вы тогда вспомните о духе, которому велено вести за собой блуждающее и пламенеющее во тьме светило.

Внезапно начавшееся воодушевление столь же внезапно сменилось у него подавленностью.

— Оставьте меня, — сказал он, — я должен побыть один последние несколько часов моей земной жизни, если им действительно суждено быть для меня последними. — Слова эти он произнес с каким-то внутренним содроганием, которое оба его собеседника ощутили. — В этой комнате я впервые увидел свет, — сказал он, — и здесь же мне, может быть, придется закрыть глаза. О, лучше бы… мне никогда не родиться!

— Уходите, оставьте меня одного. Какие бы звуки вы не услыхали этой ночью, не вздумайте даже подходить близко к этой двери; это может стоить вам жизни. Помните, — сказал он, возвышая голос, который все еще звучал громко, — помните, что за непомерное любопытство вы можете поплатиться жизнью. Именно оно-то и заставило меня согласиться на ставку, которая была больше, чем жизнь, и — я проиграл. Уходите!

Они ушли и весь остаток дня даже не вспомнили о еде; охватившее их жгучее волнение, казалось, разъедало у них все внутри. Вечером они разошлись по своим комнатам, и хотя каждый из них прилег, ни тот ни другой и не помышлял о сне. Да и все равно уснуть было бы невозможно. Звуки, которые после полуночи стали доноситься из комнаты Скитальца, вначале особенно их не беспокоили, однако вскоре сменились другими, исполненными такого ужаса, что Мельмоту, который предусмотрительно отослал на ночь всю прислугу в соседние службы, стало уже казаться, что люди и там могут их услыхать. Сам не свой от неимоверного волнения, он поднялся с постели и принялся расхаживать взад и вперед по коридору, который вел в комнату, где творился весь этот ужас. В это время ему показалось, что в другом конце коридора появилась чья-то фигура. Он пришел в такое смятение, что сначала даже не узнал в этом человеке Монсаду. Они не стали ни о чем расспрашивать друг друга и вместе продолжали молча ходить по коридору.

Вскоре звуки сделались такими душераздирающими, что даже грозное предостережение Скитальца едва удержало их от того, чтобы не ворваться в комнату. Описать их нет никакой возможности. Казалось, что все самое разнородное соединилось вдруг воедино. Ни тот ни другой не могли понять, были это стоны и мольба — в душе они надеялись, что это именно так, — или же, напротив, — кощунство и брань.

Перед рассветом звуки вдруг стихли — произошло это за один миг. Последовавшая затем тишина первое время показалась им даже страшнее всего предыдущего. Переглянувшись, они кинулись к двери, распахнули ее — комната была пуста: страшный гость не оставил после себя никаких следов.

Оглядывая в замешательстве своем комнату и нигде ничего не обнаружив, они вдруг обратили внимание на небольшую дверь в противоположной стене. Дверь эта, которая вела на заднюю лестницу, была открыта. Подойдя к ней, они увидели на полу следы ног, ступавших, как видно, по сырому песку и глине. Следы эти не оставляли никаких сомнений, они привели их по лестнице к другой двери, которая выходила в сад; дверь эта тоже была открыта. Следы вели дальше — по узенькой, посыпанной гравием аллее, которая кончалась возле сломанной ограды, а потом — по поросшему вереском склону, доходившему до половины скалы, которая другой стороной своей смотрела в море. День был дождливый, и следы на вересковом поле были отчетливо видны. Мельмот и Монсада пошли по ним.

Несмотря на ранний час, береговые жители, — а все это были бедные рыбаки, — не спали; они рассказали Мельмету и его спутнику, как ночью они были разбужены и напуганы странными звуками. Примечательно было то, что, хоть это были люди суеверные и привыкшие к преувеличениям, все, что они говорили, на этот раз точно соответствовало действительности.

Есть сила убежденности, которая сметает все на своем пути; все мелкие особенности, отличающие манеру выражения и характер человека, — все отступает перед выжатою из сердца истиной. Многие хотели пойти вместе с ними, но Мельмот сделал им знак остаться и только вдвоем с Монсадой стал подниматься к нависающему над морем обрыву.

Терновник, покрывавший скалу почти до самой вершины, был примят так, как будто по нему кого-то тащили; на всей этой узкой полосе не было уже видно ничьих следов, кроме следа от тела, которое волокли. Мельмот и Монсада поднялись в конце концов на вершину скалы. Внизу был океан, его необъятные и пустынные глубины! Немного пониже их, на утесе, что-то развевалось по ветру. Мельмот спустился туда. В руке у него оказался платок, который прошлой ночью он видел на шее Скитальца. Это было все, что осталось от него на земле!

Мельмот и Монсада с невыразимым ужасом поглядели друг на друга и в глубоком молчании пошли домой.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Текст

Первое английское издание «Мельмота Скитальца» вышло в свет в четырех томиках в 1820 г.[649] Так как авторские рукописи этой повести не сохранились, а при жизни автора она была напечатана только однажды, издание 1820 г. стало основой последующих довольно многочисленных переизданий этого произведения на английском и других языках, выпускавшихся в XIX–XX вв. Между тем лишь недавно редакторы этих переизданий, их переводчики, а также исследователи творческого наследия Ч. Метьюрина обратили внимание на то, что издание 1820 г. имеет некоторые неточности и что его нельзя перепечатывать механически, без желательных или даже необходимых исправлений или изменений. В самом деле, некоторые текстологические особенности изданий 1820 г. таковы, что они не могли не быть учтены переводчиком и редактором настоящего русского издания «Мельмота Скитальца».

648

И пришел тогда… — Стихотворные строки заимствованы из той же баллады Р. Саути «Старуха из Беркли», из которой эпиграф взят для предшествующей главы (см. выше, прим. 1 к гл. XXXVIII); строки эти неточно передают стихи 163–164 оригинала баллады Саути.

649

См. выше, «Библиографические материалы»; см. также воспроизведение титульного листа на с. 561. В самом начале своего «Предисловия» к этому произведению Метьюрин сделал оговорку, что в данном случае он не делает различия между терминами «роман» или «повесть» и определяет «Мельмота Скитальца» как «Romance (or Tale)». Поэтому воспроизводя титульный лист первого издания этой книги, мы в соответствии с русской традицией в употреблении этих терминов удержали обозначение «роман».