Трудно быть хорошим

— Когда Ричард был ребенком, — продолжала она, — его отец сбежал с другой женщиной. Однажды, когда они с матерью приехали к нему, чтобы попросить денег на пропитание, он со смехом их выставил. Совсем еще маленькому Ричарду казалось, что его отец похож на бога. Большой, всемогущий, непредсказуемый, капризный и жестокий, он царил над подвластным ему миром — как настоящий бог. Но спустя многие годы, уже знаменитым писателем, Райт поехал в низовья Миссисипи ‘навестить отца. Вместо бога перед ним стоял сельский батрак, со слезящимися глазами, с согнутой спиной, беззубый, пахнущий навозом. И Ричард понял, что самым значительным поступком в жизни этого бога был побег с той женщиной.

— Ну и какой же долг он испытывал по отношению к этому старику?

— Понимаешь, когда Райт посмотрел в лицо этому старому миссисипскому негру, он задался вопросом, что должен чувствовать сын по отношению к такому ничтожному отцу? Сын человека, не видевшего дальше поля, на котором он гнул спину на хозяина? Кем был Райт без отца? Райтом — знаменитым писателем? Райтом-коммунистом? Райтом — французским фермером? Райтом, чья белая жена никогда бы не приехала сюда, на Миссисипи? Оставался ли он сыном своего отца? Или предательство отца освобождало его от обязанности быть чьим-либо сыном, он сам себе становился отцом? Мог ли он отречься от своего отца и жить дальше? А если бы он сделал это, то жил бы в качестве кого? В какой роли? И для какой цели?

— Ну, — сказала Пам, откинув волосы за спину и сощурив свои небольшие глаза, — если отец отрекся от него, то я вообще не понимаю, зачем ему нужно было ехать к нему. По-твоему получается, что Райт заработал себе право быть свободным, быть тем, кем он хочет. Для сильного человека несущественно, есть у него отец или нет.

— Может быть, — сказала Сэйра. — Но отец Райта был чем-то вроде неоткрывающейся двери в старом доме со множеством комнат. И что же, эта испорченная дверь должна была навсегда закрыть Райту доступ к остальным комнатам? Вот в чем вопрос. Он блестяще ответил на него в своей книге, и это главное, но все же неясно: был ли у него удовлетворительный ответ — или хоть какой-нибудь — в жизни?

— Ты воспринимаешь его отца как своего рода символ, да?

— Наверное, — сказала Сэйра, в последний раз окидывая взглядом комнату. — Я воспринимаю его как дверь, которую невозможно открыть, как накрепко сжатую руку, кулак.

Памела проводила ее до университетского автобуса, и через несколько минут Сэйра была на станции. Поезд как раз подходил к платформе.

— Приятного путешествия, — учтиво сказал пожилой водитель, подавая ей чемодан. Но при этом он подмигнул ей — может, уже в тысячный раз с тех пор, как она его впервые увидела.

Теперь, в поезде, она уже не думала о подругах. Единственное, что их объединяет, это колледж. Как они могли понять ее, если им не полагалось знать Райта? Они считали ее интересной, «красивой» только потому, что понятия не имели о том, что она такое. Она казалась им очаровательной потому, что они не знали ее происхождения. А их мир был недоступен для нее, хотя кое-что она о нем знала — от них самих и из Скотта Фицджералда. Этот мир не привлекал ее, да и входного билета у нее не было.

Тело отца находилось в комнате Сэйры. Кровать вынесли, чтобы освободить место для цветов, стульев и гроба. Сэйра долго вглядывалась в черты умершего, как будто могла прочесть в них ответ на свои вопросы. Да, это лицо отца, темное, шекспировское лицо, обрамленное седыми курчавыми волосами и как бы разделенное надвое седыми короткими усами. Это было совершенно немое, запертое лицо. Но оно также казалось пухлым, как бы чем-то набитым, вот-вот готовое лопнуть. Покойный был одет в темно-синий костюм, белую рубашку и галстук. Сэйра наклонилась и немного освободила галстук. Где-то между лопатками у нее зародились слезы, но к глазам не подступили.

— Да тут под гробом крыса, — крикнула она брату, но тот, видимо, не услышал ее, так как не вошел в комнату. Она была наедине с отцом, что редко случалось при его жизни. Когда он был жив, она избегала его.

— И где же эта девчонка? — спрашивал он. И сам себе отвечал: — Опять заперлась в своей комнате.

А все из-за того, что мать Сэйры умерла во сне. Легла спать, уставшая, и больше не проснулась. И Сэйра во всем обвиняла отца.

Надо смотреть на крысу в упор, она не выдержит взгляда и уйдет, подумала Сэйра. Наверно, не имеет значения, если я чего-то недопонимала или вообще не понимала.

— Нам столько приходилось переезжать, искать работу на уборке урожая, искать жилье, — жаловался отец. Сэйра хранила ледяное молчание. — Эти вечные переезды убили ее. А сейчас, когда у нас свой дом, четыре комнаты, почтовый ящик на веранде, ее нет. Слишком поздно. Она не увидит всего этого. — У отца бывали совсем плохие дни, когда он ничего не ел, а ночью не мог заснуть.

Как она бралась судить, где есть любовь, а где ее нет?

Вот она, Сэйра Девис — погружена в философию Камю, знает несколько иностранных языков, ее называют, подумать только, маком среди зимних роз. Но прежде, чем стать маком, она была обыкновенным подсолнухом в Джорджии, но даже тогда не могла найти общего языка с отцом. Только не с ним.

Надо смотреть на крысу в упор, подумала она — и сделала это. Хитрый зверек опустил свои дерзкие глазки и скользнул прочь. Ну хоть что-то путное вышло.

Почему это фотография матери, там, на камине среди мелкой церковной утвари, вдруг ожила? Годы не отразились на матери, ее чистые седые волосы заплетены в сияющие косы, уложены венком вокруг головы. Твердый, оберегающий взгляд. Она говорит с отцом:

— Он назвал твое имя. Он ждет. Оставим это место сегодня. Не завтра — будет слишком поздно. Сегодня. — Мать была великолепна в — своих быстрых решениях. — Но как же твой огород, как дети, ведь придется менять школу? — Отец наверняка нервно теребит в руках свою широкополую шляпу.

— Он призвал тебя, в путь!

И они трогались в путь — не зная куда. Куда приведет судьба. Опять какое-нибудь захолустье, осыпающиеся стены, протекающая крыша. Опять необходимость угодить нанимателю — мучение для самолюбия отца. Но в ту пору, с какой бы энергией он ни действовал, Сэйра замечала только его тяжелую медлительность.

— Переезды убили ее, — говорил отец.

Какое теперь имело значение, что часто в бешенстве отчаяния он готов был убить их? Что однажды страшно отколотил плачущего ребенка, который позже от чего-то умер, вовсе не от этого… и что на следующий день они переехали?

— Нет, — сказала Сэйра вслух, — я думаю, это не имеет никакого значения.

— Ты что? — окликнул ее брат, высокий, гибкий, черный, обманчиво-ровный в обращении. В детстве у него был неуправляемый характер. Взрослым он научился скрывать свою напряженность под внешним спокойствием, энергическим спокойствием реки, готовой в любой день выйти из берегов.

Он выбрал гроб неброского серого цвета. Сэйре хотелось бы красный. Кому принадлежат замечательные слова про «глубокое, темное сопротивление мертвых», кажется, Дилану Томасу. Неважно. Есть и другие возможности для сопротивления, не только красный цвет гроба.

— Я думала о том, что мама и папа сказали свое НЕТ через тебя и меня, — сказала Сэйра.

— Я тебя не понимаю, — ответил брат. Он был в семье человеком действия. Он просто направлял всю свою сдержанную ярость против препятствия, которое нужно было преодолеть, и потом ожидал результата так же спокойно, как теперь ждал ответа сестры. Философские сомнения и поэтические ассоциации, одолевавшие ее, были ему чужды.

— Все оттого, что ты — радикальный священник, — сказала Сэйра, улыбаясь. — Ты высказываешь свою правду лично, без посредника. — Ее волновала мысль, что брату удалось внести в знакомый с детства ритуал воскресной проповеди требование перемен. И в то же время было грустно от того, что, как ни гляди, это было важнее, чем Искусство средневековья, курс 201.