Страница 12 из 84
— Ты точно знаешь, что она хочет меня видеть?
— Конечно, — сказал Харрис бодро. — Только запомни, у этого Бентли забот хватает, понимаешь. Твоя мать сказала, что у тебя будет отдельная комната. Тебе там понравится.
— Можно, конечно, но почему обязательно летом, когда все друзья остаются здесь? — спросил Шейн. — Что я буду делать в этом Мендосино?
— Все то, что ты делаешь здесь. Не будь ребенком, Шейн. Где твоя жажда странствий?
— И куда я ее только засунул? — загрустил Шейн.
— Если ты и дальше будешь так отвечать, мы больше не будем вообще разговаривать на эту тему.
— Во всем опять виноват я, и никто больше.
— Шейн, — сказал Харрис как можно более спокойно и холодно, — знаешь, остынь маленько. И пойми, не всегда ты будешь делать то, что хочешь. Такова жизнь, — и замолчал на мгновение. — Ведь мы любим тебя.
— Не сомневаюсь, — ответил Шейн.
Как только всех распустили на каникулы, Шейн получил по почте чек от матери. Она прислала на авиабилет первого класса, но он купил обычный, а разницу в стоимости истратил на «колеса» и пачку кассет для магнитофона. Дорога в аэропорт казалась бесконечной. В последнюю минуту бабушка тоже решила ехать, поэтому Шейна, как младенца, пересадили на заднее сиденье. Он хоть и не был великаном, но в такой теснотище немудрено было погнуть крышу или выдавить стекла. Он смотрел на проплывавшие мимо громадные неоновые рекламы с увеличенными до невероятных размеров гамбургерами и горячими сосисками. Его лишают всего этого, и еще серфинга, пива, друзей, а может быть, и солнца.
Сцена в аэропорту была невыносимой. Бабушка хлюпала носом, дед лез обниматься, так что сам Шейн чуть не заревел. Он с облегчением вздохнул, когда старики уехали. В кафе Шейн выпил кока-колу и проглотил пару таблеток, чтобы успокоить нервы. И через некоторое время стал с интересом смотреть по сторонам. Все вокруг было скользкое, неприятное на ощупь, залитое солнцем; всюду плясали солнечные зайчики, люди каблуками ботинок издавали невероятный шум.
Шейн в который раз достал из бумажника фотографию Сюзанны, которую она прислала вместе с чеком. Мать и Рой Бентли стояли на веранде своего дома. Рой был тощий, обросший щетиной, с гнилыми зубами. Он больше походил на торговца наркотиками, чем на промышленника. Шейн решил, что он наверняка выращивает марихуану в Мендосино, там она растет быстрее, чем сорняки, и делает миллионерами последних дураков. Шейну больше всего на свете хотелось, чтобы с Бентли ему жилось просто: ох и достали же его мужчины Сюзанны. Ей почему-то всегда нравились неудачники. Отец Шейна бросил ее, когда ему было десять месяцев, сбежал в Канаду, подальше от своей новоиспеченной семейки и судебных разбирательств. Ее вторым мужем был барабанщик рок-группы, законченный псих. Он избивал Сюзанну, отвешивал оплеухи Шейну налево и направо. Их квартира на Хай-Ашбери походила на поле брани. Сюзанне пришлось из-за этого отправить сына к своим родителям. Всего на несколько месяцев. Но прошло целых три года. Шейн до сих пор ненавидит барабанщика. Он иногда мечтал о том, как встретит его где-нибудь и размозжит ему палец за пальцем.
Когда объявили посадку, Шейн прошел по сверкающему чистотой коридору и отдал свой билет стюардессе, которую он, без сомнения, видел на рекламе шампуня; попросил место рядом с крылом самолета, чтобы следить за пилотом. Рядом сидел парень лет семнадцати-восемнадцати. Он улыбнулся Шейну, так порой улыбаются обезьяны. Парень был одет в дешевый клетчатый костюм. Шейн тут же ухитрился провести стюардессу и заполучил крошечную порцию виски, которую тут же и прикончил. Он захмелел, почувствовал себя бодрым и вялым одновременно. А сосед сидел рядом такой чистенький, будто терли его щетками и поливали из ведер.
— А я, кажется, пьян, — сказал он, не особенно ломая голову.
Молодой человек улыбнулся своей обезьяньей улыбкой и утешил:
— Все нормально. Господь тебя и такого любит.
Шейну показалось, что парень не понял, и объяснил:
— Ты что, думаешь, я захмелел? Ничего подобного, я «колес» наглотался.
— Жаль, что я так и не попробовал, что это такое, — сказал тот, потянув свое правое ухо, которое, как и левое, было огромным, и добавил: — Должно быть, клёво.
Парня звали Даррен Грейди. Его родители выращивали цитрусовые. А он ехал в духовную семинарию, что неподалеку от Сан-Франциско.
— Хочешь стать священником? — спросил Шейн.
— Не, скорее за компанию, — ответил Грейди, почесав затылок. — Может, видел объявления в журналах? Там писали одно время, что ищут новых братьев.
Шейн никогда ничего подобного в глаза не видел.
— Я тоже не обращал на них внимание, — продолжал Грейди, набив рот арахисом, — пока мне не был дан знак. Хочешь расскажу? Однажды на Юма Бич я увидел над океаном огненный шар. «Час расплаты близок», — раздалось вдруг. Я тебе не вру. Клянусь. Мне тоже сначала показалось, что это галлюцинация. Но она не прошла бесследно.
— Ну а потом? — спросил Шейн с интересом.
— А что потом? Потом пошел в клинику, врач посоветовал отказаться от допинга. Но от шара так и не избавился.
— Священником-то почему?
Грейди нахмурился:
— Я никогда не смогу сказать наверняка, почему решил посвятить себя Богу, — ответил он, перебирая шелуху от орехов на дне серебряно-голубой сумки.
Шейна увлекла история Грейди. Он и сам попадал в подобные путешествия, когда сознание рождало полные печали образы, но он никогда не связывал их с религией. Шейну вдруг стало стыдно, что он так глупо хвастался. И чтобы не оставаться в долгу, рассказал, и что он пробовал наркотики в раннем детстве, и что мать его была хиппи, и что имя ему дала в честь любимого своего фильма.
— Не такое уж плохое имя, бывают и похуже, — сказал Грейди. — Вот в прошлом году в классе у меня дружок был, так его вообще звали Санбим.[2] И ничего. А можешь в суд пойти и поменять.
У Шейна не было никакого желания тащиться в суд по своей воле.
— Да мне все равно, — сказал он, глядя в небо. — Когда мы жили на Хай-Ашбери, муж Сюзанны, барабанщик, тоже давал мне попробовать. Сюзанна знала, но вряд ли ее это волновало. Я тогда еще под стол пешком ходил. По правде сказать, не так уж много мне и перепало, чтобы втянуться. Хотя не знаю. Но помню, потом, в школе, было противно смотреть на малышей, которые курили наркотики тайком во дворе. Мне кажется, пока не исполнилось тринадцать, начинать нельзя.
— А может, лучше вообще не начинать? — спросил Грейди.
— Ну втягиваться-то я не собираюсь. Просто успокаивает, вот и все.
Грейди постучал по груди:
— Спокойствие должно приходить изнутри.
Грейди казался очень мудрым для своих лет, и Шейн решил открыть ему свою душу. Тот выслушал терпеливо.
— Не хочу тебя утешать, — сказал Грейди, — но я уверен, что все очень скоро кончится. Так всегда бывает. Несчастья проходят. Они переходят от одного к другому. Ты скоро сам поймешь это.
Объявили посадку. Шейн совсем сник. Они с Грейди сели в автобус, который шел в город, и на станции Грейхаунд, что рядом с Маркет Стрит, обменялись адресами и телефонами. Свет в зале станции слепил глаза, все вокруг сияло. Шейн расслабился, но как только Грейди отчалил, нервы опять стали сдавать. Ему не давала покоя предстоящая встреча с матерью: в последний раз в Иньокерне на рождество они постоянно ссорились. Шейн попробовал заговорить с солдатом, который ждал автобус неподалеку, но из этого ничего не вышло — солдат жевал пластинки четыре разом. Тогда он попросил его купить яблочного вина и выпил почти всю бутылку один, проглотив между делом еще две таблетки. Поездку на автобусе вдоль побережья он помнил плохо. Городок Мендосино, расположенный на отвесной скале, обращенной к Тихому океану, поражал сходством с Новой Англией.
2
Санбим — солнечный луч.