Страница 11 из 22
Карачаевские авторы переоценили деятельность заместителя начальника Ставропольского краевого управления НКВД У.Д. Кочкарова. В советской историографии указывалось, что У.Д. Кочкаров, «будучи начальником разведки Западной группы партизанских отрядов края, сдался в плен, выдал врагу подполье и места расположения партизанских отрядов»132. Напротив, ряд современных исследователей утверждает, что У.Д. Кочкаров был честным коммунистом, незаслуженно пострадавшим от репрессий. К.-М. Алиев считает, что Кочкаров «стал жертвой того режима и тех людей, которым он служил верой и правдой». Отмечая негативные личные качества Кочкарова как «одного из опричников партийной элиты», он отвергает сам факт его причастности к разгрому партизанских отрядов133.
Среди зарубежных исследований оккупации советских территорий ведущее место занимала монография английского историка А. Даллина, который противопоставил официальной нацистской доктрине взгляды генерала Э. Клейста, стремившегося на Кавказе «превратить население в своих друзей». Однако, отметив специфику проводившейся на Северном Кавказе оккупационной политики, он признал «исторически неправдоподобным» описание «господства немцев на Кавказе как идеального, без жестокости и зверств. В некоторых случаях военная необходимость брала верх над интересами населения. Немецкие репрессии за убийство или расхищение армейских запасов были такими же быстрыми и жестокими, как везде»134. А. Даллин подчеркнул, что немецкое командование так и не сумело проводить «гибкую политику» на советских территориях.
Другой английский историк, Д. Рейтлингер, указывал, что и при «либеральной политике оккупантов» возникла бы партизанская война, оккупационный режим был в любом случае обречен135. В то же время он считает, что «если сравнить с мрачной историей рейхскомиссариатов, германская оккупация территорий на севере Кавказа была, вероятно, настолько гуманной, насколько можно было ожидать от армии, целиком живущей за счет оккупированной страны. Если бы не ужасные акции тайной полиции, которые не дали почти никакого результата, история могла бы сделать честь германским офицерам военной администрации, которые за те немного месяцев, что они пробыли на Северном Кавказе, ухитрились не злоупотребить гостеприимством»136.
Находившийся в СССР в течение всей войны английский журналист А. Верт в 1964 г. выпустил книгу, вскоре переведенную на многие языки, включая и русский. Он оценил в ней «заигрывание немцев с мусульманами на Кавказе» как «часть сумасбродных планов Гитлера», направленных на втягивание в войну Турции и вовлечение в орбиту Германии всего Среднего Востока. Тем не менее он полагал, что Гитлер «крайне скептически» относился к программе Розенберга137.
В послевоенной западногерманской историографии широкое распространение получила теория «незапятнанности» вермахта. Ее сторонники считали, что репрессии против мирного советского населения совершали исключительно части и подразделения СС, а военнослужащие вермахта даже не знали о них138. Напротив, историк из ГДР Н. Мюллер в своей монографии привел немало сведений о том, что вермахт играл самую активную роль в массовом уничтожении советских людей и экономическом ограблении оккупированных областей СССР, а также в реализации политики «выжженной земли» во время своего отступления139.
В 1960-х гг. немецкие историки стали активно обсуждать теорию «упущенного русского шанса», согласно которой подъем сопротивления против захватчиков на оккупированной территории СССР объяснялся их «излишней жестокостью» по отношению к гражданскому населению. Так, Г. Буххейт считал, что масса советского населения «надеялась освободиться от большевизма с помощью немцев». Однако вследствие оккупационной политики тысячи советских граждан «стали убегать в леса»140. В. Хаупт также упрекает германское руководство в том, что оно «упустило возможность при помощи справедливой политики сделать дружественным население оккупированных территорий»141.
Значительное внимание в западной историографии уделялось партизанскому движению на оккупированной советской территории. Е. Хаувелл считал, что существовала прямая взаимосвязь между жестокостью оккупационной политики и размахом партизанского движения142. Итоги послевоенной программы исследования действий советских партизан подводил коллективный труд, созданный под руководством профессора Висконсинского университета Д. Армстронга143. Авторы не имели возможности работать с советскими архивами и использовали только немецкие документы. Тем не менее они отметили ряд специфических черт в развитии партизанского движения на Северном Кавказе, связанных с природными особенностями региона, а также территориальным принципом формирования отрядов на основе истребительных батальонов144.
В целом же зарубежные историки противопоставляли действия партизан и интересы населения, отмечали жестокость первых по отношению не только к противнику, но и к мирным жителям145. Эти выводы вызывали резкую критику советских историков. Особое место в историографии рассматриваемой проблемы принадлежит работам представителей российской эмиграции, написанным в условиях холодной войны. В них показаны факты морального разложения в партизанских отрядах на Северном Кавказе, подчеркнуто отсутствие их связи с народом146. При этом указанные работы порой изобилуют неточностями и ошибками.
Одним из самых крупных исследователей советского коллаборационизма являлся западногерманский военный историк Й. Хоффманн, но его работы носили чрезвычайно идеологизированный характер. В частности, он утверждал, что каждый попавший в плен красноармеец становился «антибольшевиком» и стремился к изменению политической ситуации в СССР147. Специальные исследования Й. Хоффманна раскрывают создание и боевой путь «восточных легионов», в том числе сформированных из выходцев с Кавказа148.
В последнее время обращает на себя внимание сближение позиций российских и зарубежных исследователей, разделяющих идеи социальной истории и исторической антропологии в объяснении поведения советских граждан в период оккупации. Так, итальянский исследователь Дж. Боффа, описывая тяготы жизни советского населения в оккупации, приходит к выводу о том, что «поведение захватчиков в СССР не могло вызвать симпатий у местного населения». Считая, что в СССР «не было недостатка в недовольных и несогласных», Дж. Боффа отмечает попытку оккупантов использовать существовавшие в СССР национальные противоречия, но настоящую причину сотрудничества с оккупантами видит в «элементарном шантаже голодом», а сознательный политический выбор играл в этом незначительную роль. К тому же коллаборационисты подвергались суровому осуждению в своей стране и при случае стремились перейти на сторону Красной армии. Дж. Боффа также отмечает негативную роль этатистских воззрений советского руководства и отсутствие четкой позиции в вопросе о партизанском движении. Анализируя состав партизанских отрядов, он приходит к выводу о том, что это движение носило «скорее городской» характер, но поддерживалось и в сельских районах149.
В целом отечественные и зарубежные исследователи на основе разнообразных источников раскрыли сущность и специфику оккупационного режима, основные направления оккупационной политики и различные формы коллаборационизма, роль партийных организаций в сопротивлении и его особенности в регионе. Дальнейшие перспективы в изучении данной темы связаны с расширением круга источников, причем не только за счет введения в научный оборот новых, однотипных по своему виду и содержанию документов. Необходимо привлечение других источников, которые ранее почти не использовались при изучении данной проблемы, например фольклора и рассказов очевидцев, а также дальнейшее углубление их анализа, расширение круга рассматриваемых вопросов. Речь должна идти не просто об отказе от устаревших положений, но и о качественном переосмыслении имеющегося в распоряжении исследователей материала.