Предел. Дети палача

Дмитрий Видинеев

Предел. Дети палача

Глава 1

Толпа шумела. Ремесленники, знать и нищие — все собрались на площади посмотреть на привычное, но неизменно волнующее зрелище казни. Торговцы, не упуская случая, явились со своим товаром: пирожками и пряниками в деревянных лотках, бочонками с сидром и пивом, водруженными на тележки.

Некоторые пришли, облачившись в лучшие наряды, как на праздник, но большинство людей было в повседневной одежде. К чему наряжаться? Казнь продлиться недолго, а потом нужно снова возвращаться в мастерские, пекарни, кузни и прачечные.

Палач Легис Тоул стоял возле плахи и мрачно смотрел на толпу. Сегодня ему предстояло отрубить голову не какому-нибудь лиходею, а самому министру по внешним делам государства Ростеру Агору. Как и положено, при казнях знатных особ, на Легисе был алый плащ с островерхим капюшоном, лицо скрывала черная полумаска. Руки покоились на эфесе двуручного меча, острие которого упиралось в дощатый настил эшафота.

Раньше Легис верил: отрубая головы преступникам, он совершает благое дело. Да, так было, но не теперь. Вот уже несколько месяцев, как в его душе поселилась уверенность: многие из тех, кого он лишал жизни, невиновны. В последнее время казни участились. Приходилось рубить головы чуть ли не каждый день. Но главное то, что приговоренные к смерти были сплошь изменники государства, шпионы и заговорщики. Многих из них Легис хорошо знал и верил в их невиновность. Взять хотя бы Ростера Агора… ну, какой он шпион? Все знали его заслуги перед страной. Благодаря ему войны с южным государством Рахтар удалось избежать. Министр всегда был предан Исходным землям и трону. Так как получилось, что суд признал его шпионом? Почему многие достойные люди вдруг оказались государственными преступниками?

Сомнение и совесть не лучшие качества для палача, но так уж получилось, что у Легиса Тоула они были. Это не мешало ему заниматься своим ремеслом, пока он знал: все, кого суд приговорил к смерти, действительно ее заслужили.

Как-то Горхал, верховный жрец храма Трех Богов, сказал, что ремесло палача благословенно, ведь оно очищает мир от скверны, хоть и обрекает себя на всеобщее презрение. Слова жреца запали Легису в душу. Они укрепили уверенность в правильности выбора столь неблагодарного ремесла. Да, большинство людей его ненавидели, но палач давно с этим смирился.

Сейчас же приходилось мириться и с тем, что он отправляет на тот свет невиновных. Такие деяния уж точно не могут быть угодны богам. Каждый раз, занося меч над шеей очередной жертвы, Легис сознавал: Великая Пустота, куда после смерти попадают все грешники, все ближе!

Вчера вечером к нему домой приходила жена Ростера Агора. Едва увидев ее на пороге, палач догадался о цели ее визита: просьба о милосердии. Накануне казни часто приходили родственники или друзья тех, кому суждено расстаться с жизнью от его руки. Они предлагали деньги, лишь бы он лучше наточил меч и отрубил голову без показного промедления, которое так любит толпа. Последнее время Легис денег не брал, как не взял их и с жены Ростера, пообещав женщине, что смерть ее мужа будет быстрой. Более для усмирения своей совести он сделать не мог.

Толпа зашумела и начала расступаться, образуя коридор по которому несколько законников вели Ростера Агора. Позади шел глашатай и служитель храма Трех Богов. На министре из всей одежды была только серая рубаха до колен. Легис отметил, что держался Ростер достойно. Не сутулился, голову не опускал, смотрел с вызовом, но в лице и движениях чувствовалось напряжение. Многие люди пытались держать себя в руках, но редко кому удавалось сохранять самообладание до конца. Палач очень надеялся, что Ростер выдержит последнее в жизни испытание.

Люди потрясали кулаками, плевались, лица искажала злоба. Их ненависть всегда была столь ярой, когда казнили государственного преступника.

«Глупцы! — с досадой думал Легис. — Тупое стадо, они даже не пытаются думать и сомневаться… а я в стократ хуже них!»

Палач увидел, что на широкий балкон ратуши вышел государь Таракот в окружении свиты. Он всегда присутствовал на казнях знатных людей, не отказывая себе в таком удовольствии. Государь был слабым во всех отношениях правителем. Тщедушный, с болезненным блеском в глазах и желтой, как старый пергамент кожей — он не мог унять дрожь в руках даже на людях. За пределами Исходных земель, называя имя Таракот, не забывали добавлять «трусливый». Государю всюду мерещились заговоры. Он не доверял никому, но это не мешало ему верить интриганам и клеветникам, которые пользовались его страхом в своих интересах. Лишь государыня Трейда могла успокоить сына и приструнить лжецов, но полгода назад она скончалась. Связь между этим печальным событием и участившимися казнями была очевидна для тех, кто не разучился разумно мыслить… для таких, как Легис.

Возле лестницы Ростер Агор остановился и один из законников подтолкнул его в спину. Процессия поднялась на эшафот. Глашатай выдержал небольшую паузу и начал зачитывать постановление суда. Толпа притихла. Четкий голос глашатая разлетался по площади, эхом отражался от стен домов и, без сомнения, достигал ушей государя:

— … на основании закона судебного уложения Исходных земель, одобренного государем…

Люди знали каждое слово. Менялись лишь имена и статус обвиняемых, но не общий текст в свитке глашатая.

Легис увидел, что Ростера бьет мелкая дрожь. Палач знал, скольких усилий стоит советнику держаться и мандраж лишь мизерное проявление слабости. На месте министра многие бы уже упали на колени и обливались слезами, или стояли с отрешенным видом, так как их разум смилостивился и вырвался из реальности. Ростер, без сомнения, человек сильный духом.

— …приговаривается к смерти через лишение головы! — закончил глашатай и начал сворачивать свиток. — Прошу палача привести приговор в исполнение.

Над площадью царила тишина. Законники подвели Ростера к плахе, поставили на колени и отошли.

«Держись! — молил Легис. — Осталось немного…»

Министр расправил плечи и посмотрел на небо. В глазах отразились плывущие облака. На несколько мгновений уголки губ Ростера приподнялись, и палач подумал, что сейчас министр видит ни небо, а образы из прошлого, что-то далекое и приятное. Легис часто наблюдал подобное, словно сознание перед смертью давало мимолетное отдохновение, погружая в глубины памяти, в те времена, когда все было хорошо. Министр зажмурился, глубоко вздохнул и положил голову на плаху, при этом он не дрожал и выглядел спокойным, видимо вложив в последние мгновения жизни остаток силы воли.

Все ожидали, что палач медленно подойдет к жертве, поиграет мечом, вызывая в их душах трепет, но произошло то, чего не ожидал и сам Легис: он подскочил к министру, резко взмахнул мечом, — отблеск солнца молнией метнулся вдоль лезвия — и с силой, на которую только был способен, отрубил Ростеру голову. Так быстро. Так мгновенно. Никто не догадывался, каким презрением искажено скрытое за маской лицо палача — презрением к самому себе, к своему ремеслу. Никто не подозревал, какая буря бушует в его душе.

Толпа издала единый шумный вдох. В этом звуке смешались разочарование и восхищение. Люди явно не такого зрелища ожидали, но теперь у них будет тема для пересудов. И главное: как отнесется государь к выходке палача?

Глава 2

Фарамор привык к недружелюбным взглядам. Еще несколько лет назад это его тяготило, вызывало недоумение, но теперь он начал принимать холодное отношение людей к нему и его тринадцатилетней сестре Невее более спокойно. Смерился. А что еще оставалось? Не всю же жизнь тяготиться незримым клеймом «Сын палача»? Был момент, когда Фарамор чувствовал внутренний протест и смотрел на людей с вызовом, будто говоря: мне плевать, что вы обо мне думаете! Но протест длился недолго — к чему скрежетать зубами, если люди этого даже не замечают? А когда ему исполнилось семнадцать, он и вовсе начал надеяться, что рано или поздно отношение людей к нему и Невее изменится. Ему нравилось в это верить и строить планы на будущее, в котором клеймо «Дети палача» растворится в течении времени.