Федор Сологуб

Много хлопотал об издании его переводов поэт Юрий Верховский, тот, что когда-то безоговорочно поддержал Сологубов в истории с обезьяньим хвостом. Он торопил издателей со сроками, старался, чтобы Сологубу начисляли максимально высокие гонорары. Федор Кузьмич в это время переводил поэзию Тараса Шевченко, активно работал над поэмой «Мирей» провансальского поэта Фредерика Мистраля. В ней шла речь о трагической любви юноши и девушки, родители которых не желали их союза: Мирей была дочерью богача, а ее возлюбленный Винсен — простым корзинщиком. Вероятно, народные мотивы провансальской поэзии напоминали поэту умиротворяющую атмосферу его бержеретт. Публикацию этого перевода тоже пытался устроить Верховский, но она так и не состоялась.

И всё же «Мирей» в переводе Сологуба запомнилась его окружению. В 1924 году Глебова-Судейкина снова писала Федору Кузьмичу, на этот раз — из Прованса: «Письмо Ваше нашло меня в стране „Мирейи“, которую я знаю и люблю по Вашему переводу, по тем прекрасным стихам, которые Вы мне читали». Как и все эмигранты, Ольга Афанасьевна тосковала по дому, Париж казался ей слишком механистичным и вульгарным. За отдыхом она отправилась в Альпы, на высоту 1250 метров, чтобы в тамошних полях «дышать животворящим воздухом», вспоминать о Костроме и визитах к старым друзьям. Но если Глебова-Судейкина в пейзажах Франции искала сходства со среднерусскими, то для Сологуба, оставшегося в России, напротив, обращение к французским мотивам было мысленным бегством с родины.

Многие заботы и огорчения, безусловно, подрывали здоровье пожилого Сологуба. Еще в 1922 году в письме Самуилу Алянскому, редактору издательства «Алконост», Федор Кузьмич писал, что совсем не может работать, «сердце очень уж заупрямилось», «работает осторожно, и не всегда посылает к мозгу достаточно крови». Писатель обещал послать Алянскому рукопись, но, несмотря на свою пунктуальность, не успел к условленному сроку: «Сегодня отправляюсь на несколько дней в Максимовскую лечебницу для рентгенизации, исследований, установления режима».

Болезненное состояние писателя прогрессировало. Когда еще один младший друг Сологуба, Иванов-Разумник, ходатайствовал об издании его сборника, он хотел порадовать старика «перед смертью». Отношения Федора Кузьмича с издательствами пытался наладить Корней Чуковский. Борисоглебский также хлопотал о собрании стихов или увеличении пенсии старого поэта. Судя по архивным материалам, персональная пенсия Сологуба выросла с 75 до 100 рублей лишь совсем незадолго до смерти — в ноябре 1927 года, и неизвестно, успел ли Федор Кузьмич воспользоваться прибавкой.

Весной 1927 года Сологуб совсем разболелся, стали проявлять себя склероз сердца и болезнь почек — уремия. Ему нельзя было выходить из дома, но он продолжал регулярно посещать заседания Союза писателей. Его успокаивала организаторская деятельность. Помимо рискованных прогулок, у Федора Кузьмича была еще одна вредная привычка — курение, отказаться от которой было так же необходимо, как и трудно. В середине лета его здоровье резко ухудшилось. Осенью с ним в последний раз виделся Эрих Голлербах, по воспоминаниям которого Сологуб был слаб и смертельно бледен, смотрел вокруг ничего не различающим взглядом.

Записки о смерти Сологуба оставила Ольга Черносвитова[60]. В комнате, в очертаниях белого колпака, висевшего перед ним, поэту виделась фигура дамы. Его речь и мысли временами путались. Незадолго до смерти он увидел во сне трех любимых им и покинувших этот мир женщин: мать, сестру и жену. Видел и ангела, который сказал ему: «Не бойся». Черносвитовой казалось, что мечта, вера в метафизическую изнанку мира помогала Федору Кузьмичу справиться с болезнью, однако писателя в это время как никогда тянуло к обычной, земной жизни.

Все мемуаристы пишут о том, что незадолго до кончины Сологуб, этот певец смерти, жадно полюбил жизнь. Он с удовольствием вспоминал Союз писателей, не хотел оставлять дела. Тосковал по молодости и со страстью говорил о прежних радостях. По воспоминаниям Смиренского, Федор Кузьмич возмущался: «Да мало ли что я писал! А я хочу жить!» Также при встрече с Ивановым-Разумником, говоря о своей любви к жизни, он пытался, но не мог скрыть слезы. Когда собеседник напомнил писателю о его собственном образе — «дебелой бабище жизни», — тот рассердился.

Далекому от Сологуба Ивану Попову казалось, что после самоубийства Чеботаревской писатель готов был отдаться смерти без спора. Действительно, после гибели жены мотив смерти чаще стал звучать в его стихах, большинство из которых не было опубликовано при жизни автора. Однако в поминальных записях Федора Кузьмича о супруге читаем: «Чем дальше живу, тем более люблю жизнь, хочу работать, и так много замыслов». Гибель жены отняла огромную часть души писателя, и впервые Смерть стала для него настолько реальна. Попов считал Сологуба настоящим и искренним поэтом, однако лукавым в том, что касалось желания смерти и служения Дьяволу. Он был не прав. Сологуб всегда был искренен в своем творчестве. Но долгие годы смерть существовала для него только в реальности искусства. Тоньше почувствовал это Юлий Айхенвальд, писавший в некрологе, посвященном писателю, что чем ближе тот подходил к последней черте, тем более отвлеченным становилось его воспевание смерти.

Нельзя сказать, чтобы мировоззрение Сологуба в старости изменилось кардинально. По-прежнему неоднозначным было его восприятие христианства. Безусловно, религия присутствовала в его сознании, но вопросы жизни и смерти он склонен был осмыслять вне ее. Борисоглебский писал о Федоре Кузьмиче: «К религии относился церковно-христиански, до претящей формальности, а попов недолюбливал». В поздние годы о пушкинской «Гавриилиаде» Сологуб говорил, что поэма прекрасная, но всё-таки скверная.

Юрий Верховский посвятил Сологубу такие строки:

Верховский, обладавший светлым, ясным характером, увидел в личности и творчестве Федора Кузьмича не дисгармонию, а лишь «иную» гармонию. Вероятно, таким и было мировоззрение Сологуба — оно складывалось не вопреки мнению и культуре окружающих, а вне их, в собственной системе координат.

Умер Федор Сологуб 5 декабря 1927 года. Как сообщила газета «Правда», смерть наступила от миокардита (воспаления сердечной мышцы), осложненного атеросклерозом и воспалением легких. Через два дня состоялась панихида в квартире писателя, а через три дня — в Союзе писателей. Похоронили его рядом с женой, на Смоленском кладбище.

Иванов-Разумник не успел застать Сологуба в живых. В гробу, как ему показалось, у писателя было строгое и доброе выражение лица, как и при жизни. Борисоглебский увидел это лицо совсем другим: в облике Федора Кузьмича ему померещилось что-то дьявольское. По воспоминаниям Данько, пока Сологуб лежал в гробу в Союзе писателей, Борисоглебский нарисовал его портрет с чертом в изголовье и с пошатнувшимся крестом. Зарисовал Сологуба в гробу и Петров-Водкин.

Похороны прошли скромно[62]. В помещении Союза собралось около сотни человек, среди них — самые преданные друзья поэта. Пришла Ахматова, которая в эти годы мало где появлялась. Возле гроба была возложена пара венков и горело полтора десятка свеч. Антураж был скромным, зато весьма обширна оказалась витрина, в которую поместили издания Сологуба. «Обряд простой; в сущности никакого не только церковного, но и просто торжественного ритуала», — записал очевидец. Женщины сокрушались, что у покойного не осталось близких родственников. Процессия, которая несла гроб с Фонтанки на Смоленское кладбище, была небольшой. Ей мешали трамваи. Дорога лежала через Дворцовую площадь (тогда — площадь Урицкого), публика пугалась процессии. Сопровождавшие гроб смущались и расходились на полпути.

60

Черносвитова О. Н. Материалы к биографии Федора Сологуба // Неизданный Федор Сологуб. М.: Новое литературное обозрение, 1997. (Публикация М. М. Павловой.)

61

Стихи Ю. Верховского, посвященные Федору Сологубу // Русская литература. 2003. № 2. (Публикация Т. В. Мисникевич.)

62

См.: Похороны Федора Сологуба: неизвестное письмо очевидца // Русская литература. 2007. № 2. (Публикация Ж. Шерона, США.)