Страница 58 из 67
Через месяц после того как Анастасия Николаевна исчезла из дома, Сологуб переехал в квартиру ее сестры Александры Чеботаревской, а затем поселился в том же доме, у другой их сестры, Ольги Черносвитовой. Еще до этого у Федора Кузьмича сложились теплые отношения с сестрами жены, родственники помогали друг другу в бытовых делах. Например, в январе 1921 года, как следует из бумаг, сохранившихся в архиве Сологуба, он оставлял Черносвитовой доверенность на то, чтобы внести деньги за паек и получить карточку.
После переезда на новое место Федору Кузьмичу выделили светлую комнату, она была вся обставлена в белых тонах, и даже картины на стенах были в белых рамках, что совсем не гармонировало с образом темного декадента. Ольга Николаевна стала верным другом писателя, помогала ему в быту, работала с бумагами Сологуба. Ее дочь Татьяна была лечащим врачом своего дядьки. Писателю всегда была нужна женская поддержка. После смерти сестры Сологуб вскоре нашел подругу жизни, после смерти жены дружески сблизился с ее сестрами. Но заменить супругу Федору Кузьмичу, конечно, никто не мог. Горнфельду он писал: «Я сам хочу написать книгу об Ан. Н., на что нужно много времени: она была человеком очень яркой индивидуальности и повесть ее жизни будет впоследствии небезынтересна».
С началом нэпа возобновляются издания Сологуба. В 1921 году вышли прозаический сборник «Сочтенные дни» и роман «Заклинательница змей». В том же и следующем году было опубликовано несколько поэтических сборников, которые назывались неожиданно светло: «Небо голубое», «Фимиамы», «Соборный благовест», «Свирель. Русские бержеретты». Впрочем, в это время уже начались гонения большевиков на церковь, и обращение к христианской образности было своего рода фрондерством. Самой необычной из этих книг была «Свирель» — цикл, стилизованный под французские пастушеские песенки (стихотворения этого цикла также вошли в эстонское издание «Небо голубое»). После смерти жены, в период тяжелый и с бытовой, и с творческой точки зрения, Сологуб создал истинно «творимую легенду», ничем не похожую на его собственную «грубую жизнь». Георгий Шенгели проницательно заметил, что этот сборник — «любопытное свидетельство о стремлении уйти от наших монументальных дней и неизгладимых переживаний в беспечный мир фиалок и барашков, легких поцелуев и веселых измен. Книжка усталого поэта».
Напечатала маленькую книжечку 15-я Гостипография: для государственной конторы в ней не было ничего крамольного. На каждом шагу героев сборника: Филис, Лизу, Колена — подстерегал амур с отравленными стрелами. Встречи пастушков и их подруг были игривы и нежны:
Лес был создан для игры в прятки, губы — для лобзаний. Шаловливые героини не знали печалей:
Даже история о богатом сеньоре, которому приглянулась Лиза, жена крестьянина Колена, не могла оттолкнуть новых «хозяев жизни»: молодая женщина осталась верна своему супругу.
Иные сборники были гораздо ближе к прежней поэтической манере Сологуба и часто включали его старые стихотворения. Так, в книге «Соборный благовест» послеоктябрьских текстов было мало, но более ранние выстраивались в единый сюжет, который осмыслялся в свете новых реалий. Вначале Россия — еще невеста, юная и игривая (стихотворение 1915 года), но в следующем стихотворении сборника уже чувствуется приближение катастрофы: «Ты слышишь гром?..» — «Молниеносными очами / Твою лачугу он сожжет» (датировано 1889 годом). Формально придраться было не к чему, лирика была дореволюционной, но пролетарская критика чувствовала в ней нечто инородное. Илья Садофьев в «Красной газете» писал, что «Соборный благовест» пропитан «верностью своему классу, своей буржуазной идеологии», хотя происхождение Сологуба не давало никаких оснований для таких обвинений.
Опубликованные послереволюционные стихи Сологуба миролюбивы, соответствуют его деятельности по защите русской культуры и ее памятников:
В этих стихах Федор Кузьмич мягко заявляет о том, что позиция большевиков — не единственная возможная: «Кто уверенно нам скажет, / Что в нас правда, что в нас ложь?»
Эрих Голлербах в воспоминаниях о Сологубе 1928 года, желая, судя по всему, приукрасить образ поэта в глазах вероятных издателей этих записок, заключал: «…он знал цену не только келейным восторгам личного творчества, но и стихийным подъемам демоса… Он одинаково чувствовал и ликование первомайского праздника и трезво-прозаическое значение „благостных кооперативов“, и скорбь тех дней, когда народ хоронил „ему отдавших жизнь и кровь“ („Соборный благовест“)». Однако внимательный читатель Сологуба знал, что все стихи, к которым обращался Голлербах, были написаны до Октябрьского переворота.
Другой сборник — «Фимиамы» — был наполнен мотивами отшельничества, демонстративным дистанцированием от своего времени, осмыслением зла и демонизма. Лирический герой воображал себя сжигаемым на костре дикими племенами:
Может быть, это стихотворение о самообмане и самоопьянении мечтой лучше всего отражает настроения Сологуба периода «Фимиамов». Однако образы «дымных ладанов» были непонятны пролетарской критике. Семен Родов в журнале «Горн» писал: «Все почти стихи наполнены мистикой, суевериями и проч. тьмой. Все они свидетельствуют об оскудении когда-то большого таланта поэта… И кому это нужно?» Сологуб ошибся: «новое искусство» не было доступно широким массам больше, чем критикам-консерваторам дореволюционных лет. И действительно, как рабочие должны были понимать стихотворение из сборника «Чародейная чаша»:
Этот новый сборник был посвящен памяти Анастасии Чеботаревской, как и цикл «Анастасия», не опубликованный при жизни автора. Лирический герой книги обладал высшим даром поэзии и чародейства, но у него забрали то, чем было живо сердце. Раз за разом поэт обращался к образам, напоминающим о трагической гибели его жены, даже если это были более ранние строки: