Радиомозг

- Меридиан данного пункта, - договорил Мишутка.

- Вы не забыли географии, - отозвался Гэз и продолжал: - Поток интересующих нас волн несется по направлению, пересекающему меридиан нашей лаборатории, а на карте - нашего города (это несущественно) по определенным углам с северо-востока… Отсчитайте по транспортиру 74 градуса и ведите прямую линию на юго-запад… Куда она идет?

Мишутка отсчитал угол в 74 градуса и приложил к карте линейку, посмотрел, сказал:

- Линия проходит… через Витебск, Минск, немного севернее Варшавы, почти мимо Лейпцига, через Париж…

- Превосходно! - Гэз вынул трубку изо рта и ткнул ею в место карты, где был обозначен Париж. - Вот… довольно. Далее линия пойдет через французский город Нант, пересечет Бискайский залив, коснется мыса Ортегаль на севере Испании и так далее. Она может быть продолжена через Атлантический океан вплоть до Северной Америки, которую перережет через Флоридский полуостров и затеряется в пустынных плоскогорьях Мексики… Но это неважно. Важен Париж.

- Почему Париж? - недоумевающе спросил Мишутка.

- У меня к этому есть крошечное основание, которое может показаться смешным, но я думаю, что я прав, сосредоточивая внимание именно на Париже или пункте вблизи его. Это вопрос только более точного вычисления, не больше. Дело в том, что земля вращается вокруг своей оси с запада на восток, как шашлык на вертеле, последовательно подставляя солнечным лучам в течение суток все точки поверхности. Так. Для всех точек, расположенных на одном меридиане, время будет точно одно и то же, один и тот же час суток. Когда в Москве по солнцу полдень, то полдень и в Кимрах, и в Кашине, и в Дмитрове, в Туле, в Ливнах, в Старом Осколе и так далее. В местах к востоку от этого меридиана время в этот момент уже перешло за полдень и тем дальше перешло, чем само место расположено дальше к востоку. На запад же - наоборот. Когда в Москве полдень, то, считая к западу, в Ленинграде будет еще только 11 часов 30 минут 56 секунд утра, в Варшаве - 10 часов 53 минуты 48 секунд, в Берлине - 10 часов 22 минуты 56 секунд, а в Париже - 9 часов 39 минут 4 секунды утра. Иными словами, парижское время запаздывает по отношению к нашему на 2 часа 20 минут 54 секунды. Сигналы начинаются, по моему хронометру, сверенному с полуночным сигналом времени, который дается по радио с Эйфелевой башни, точно в 1 час 20 минут 54 секунды пополуночи. Спрашивается, какому парижскому времени соответствует это наше время?

- Одиннадцати часам вечера, - без запинки ответил Мишутка.

- Совершенно верно. Одиннадцать часов вечера по парижскому времени - это условленный момент для посылки коротких направленных волн, которые я поймал и которые нас интересуют. Теперь идемте в лабораторию. Нам остается ровно четыре минуты на настройку приемника.

В лаборатории Гэз зажег свет. На столе посередине лаборатории стоял блестящий металлический вогнутый экран; укрепленный на вращающемся плоском диске, позволяющем отсчитывать углы поворота. Такой же экран стоял рядом, но вогнутостью был повернут в противоположную сторону. Система проводов шла от экранов, соединяясь с усилителями. Телефонные трубки лежали рядом. Гэз указал Мишутке на диск внизу экрана.

- 74 градуса на юго-запад по компасу. Направление Париж. На вогнутый экран в таком положении - самая лучшая слышимость. Берите телефонную трубку, я беру тоже.

Гэз приложил телефон к уху и взглянул на хронометр.

- Ровно час двадцать минут ночи… Четыре секунды… Раз…

Мишутка приник к своей телефонной трубке.

- Два… Три… Четыре…

В телефонной трубке отдаленно зазвучало. Гэз мотнул Мишутке головой.

- Слышите? На небывало короткой волне…

Мишутка слушал сначала серьезно, потом улыбнулся.

- Дайте мне карандашик, Оскар Карлович. Это же пустяки. Это - ноты… Я сейчас запишу мелодию. Она вертится на фа-ре-ля-си-ми.

Гэз протянул Мишутке карандаш.

- Пожалуйста.

XII. ПОД ЗИМНИМ СОЛНЦЕМ

Бывают такие зимние дни в январе. С утра хмурится небо. Воздух кажется серым и жестким. И не так уж холодно, какие-нибудь пять-шесть градусов, а лицо стягивается неприятной стужей. От снега поднимается морозный туман, сквозь который еле краснеет дрожащий блин солнца. А в полдень разрывается мозглая тряпка облачного тумана и от солнца идут заметно теплые, прямые и яркие лучи. Снег радостно блестит, и кусочек синеватого неба напоминает, что зима повернула на весну.

Илона стояла у дачной калитки и смотрела вдоль дороги, которая извилистой темной полосой тянулась к березовой роще. Голые ветви черной щеткой торчали кверху. Вороны стайкой кружились и горланили над рощей, возбужденные солнцем.

Илона прошлась по дороге и улыбнулась. Правое ухо ее нагревалось солнцем, и она чувствовала приятное щекотание теплых лучей. Левое ухо было в тени, и холодок чуточку пощипывал его. Этому и улыбнулась Илона. Повернула назад идти к даче и медленно передвигала ноги, следя, как левое ухо ее нагревалось солнцем.

Отец разрешил выходить на воздух, и Илона чувствует, как скупое солнце все-таки много дает ей своим теплом и светом.

Да, так бы ехать сейчас на юг, к Лазурному ласковому морю, смотреть на синеватую линию далеких гор… Не сидеть здесь в маленькой, занесенной снегом дачке, которая сейчас среди этой большой белой поляны выглядит убогой хижиной… И только подумать, что она прожила здесь с самого июля… Это же ужас!.. Пускай тетя Глафа ждет ее теперь с завтраком, Илона не пойдет домой, пока еще светит солнце… Вот когда оно спрячется туда, за те деревья, тогда и Илона вернется в эту надоевшую лачугу.

- Виноват!

Стройный человек, в подтянутой короткой куртке и высоких серых сапогах, обходил ее сбоку, и Илона удивилась, как это так незаметно он нагнал ее по дороге.

Человек, обходя Илону, нечаянно коснулся рукавом куртки рукава Илониной шубки и опять произнес:

- Виноват.

Илона посторонилась, пропуская человека вперед себя, а человек снял кепку и как-то просто и хорошо произнес:

- Добрый день.

- Добрый день, - машинально ответила Илона и тут только подняла глаза на человека. А взглянув на его лицо, тихо вздрогнула. Перед ней стоял тот беловолосый юноша, которого она летом встретила в роще. Ей вспомнился закатный теплый вечер, матовые стволы тонких березок и голубоглазый юноша, игравший на самодельной свирелочке.

- Это вы? - спросила Илона и почувствовала, как жаркое ощущение с левого ее уха поползло на щеку.

«Я, наверное, покраснела, - подумала Илона. - Почему это? Он примет меня за глупышку…» А юноша стоял и, все еще не надевая кепки, смотрел на Илону. Солнце просвечивало сквозь его белые вспушившиеся волосы, и казалось, что волосы светятся.

- Это я, - сказал юноша и пригладил волосы ладонью. Ладонь чуть дрожала, и Илона подумала, что он волнуется.

Она стояла у края дороги, где наезженная вытопка сразу переходит в наметанный снег, который рыхл и засасывает, как болото, если на него ступить неосторожно с дороги.

- Наденьте фуражку, - сказала Илона юноше, но тот засмеялся.

- Это не фуражка, а моя любимая кепка. А надевать мне не хочется… Мне тепло… Солнце-то, попробуйте, как жарит… Вот…

Юноша вытянул руки вперед, словно пощупал пальцами солнечные лучи, которые золотыми бечевочками спускались от солнца к заснеженной земле.

- Я все время помнил вас, - сказал юноша Илоне и не опустил рук, а прямо взглянул ей в порозовевшее лицо. - Я играл тогда, а вы прошли мимо, только и всего… Но я это помню… В вас, мне кажется, есть что-то музыкальное.

- Наденьте вашу любимую кепку, - прервала юношу Илона. - Вы очень хорошо умеете знакомиться… с девушками. Это у вас тоже… что-то музыкальное.

- Вы смеетесь - o6идeлся юноша.

Илона не ответила ничего. Она смотрела, мимо юноши, туда, к даче. Закутанная фигура тети Глафы вышла на кухонное крылечко и помахала рукой - Илона догадалась, что это готов завтрак.

- Меня зовут… Прощайте… Я должна идти.