Страница 8 из 10
В кустах щебетали дрозды, над водой кружились белые чибисы, где-то у самого берега вспорхнула стая уток-крякуш, но рыболовов ничто не могло отвлечь: все их внимание было устремлено на поплавки.
Рыба ловилась хорошо — Сидор Матвеевич вытягивал то ерша, то плотвицу. Каждый раз Еня бросался ему на помощь, и лодка сильно качалась.
— Тише, внучек, тише! Лодка у нас вертлява. Да и рыба пугается…
— Да-а, у тебя ловится, а у меня нет! — жаловался мальчик и просил деда посадить на его крючок самого жирного выползня.
Скоро и у Ени красный поплавок закачался на воде. Еня обрадовался, дернул… вытащил уклейку и расстроился пуще прежнего.
— Нужна мне такая…
— Ничего, внучек, ничего. Мы ее на живца обратим: на маленькую попадет большая. Ну-ка, где у нас там жерлица? — спросил дед. — Давай мы посадим уклейку на жерлицу.
Еня подал снасточку. Дедушка одним крючком задел уклейку за губу, другим — под хребетик и передал внуку.
— Отпускай понемногу поводок. На твое счастье!..
Мальчик долго сидел, не шевелясь, а дед то и дело клал в кошелку рыбу.
— Брошу я живца, — не выдержал наконец Еня. — Чего напрасно-то его держать?
— А ты подергивай, заставляй приманку играть.
Еня стал подергивать, и скоро поводок в его руке натянулся, да так туго, как будто мальчика кто стаскивал с лодки.
— Попало, дедушка! Что-то тяжелое попало! Вырывается!
— А ты крепче держи, крепче.
Большая рыба метнулась в сторону, ударив хвостом по воде, закружила, хотелось ей уйти в глубину, но жилковый поводок не оборвать. И, обессиленная, она покорно пошла к лодке. Сидор Матвеевич подхватил сачком и насилу рыбу в лодку втянул.
— О-о, да это жерех! Молодец, Еня! — сказал дед, радуясь удаче.
Еня повеселел. Сдвинул на затылок шапчонку, расправил плечи. Он уже представил, как будет рассказывать своим приятелям, что поймал жереха. Они, конечно, не поверят. Тогда он приведет их домой и покажет рыбу, которая сейчас бьется у его ног, на дне лодки.
С берега снова донесся рокот. Тракторы, вспахав дальние края полос, приближались к реке. Туман мало-помалу рассеялся. Только теперь дед с внуком заметили, что в кустах у самой воды разбита палатка и горит костер. У палатки телега, на телеге железная ребристая бочка с горючим. Рядом ходит выпряженная лошадь, пощипывая молодую зелень.
Сидор Матвеевич поднял на веревке камень со дна реки, и лодку отнесло течением на быстрину.
— У бережка еще зацепимся. Может, парочку налимов поймаем, — сказал он.
В это время трактористы, оставив свои машины, подошли к реке. Набрав воды в пригоршни, умылись. Увидев рыболовов, один из них, что постарше, крикнул:
— Угостили бы нас рыбкой-то!
— Ась? — спросил Сидор Матвеевич.
— Рыбки бы дали на уху!
А Сидор Матвеевич опять:
— Ась? — И налег на весла.
Еня подумал: «Что это дед, оглох? Хорошо слышал, а тут сразу и оглох».
Наклонившись к его плечу, сказал:
— Они, дедушка, просят рыбы на уху.
— Рыбы? А вот когда наловим… Еще не наловили.
Мальчик посмотрел на деда с удивлением.
У берега они снова забросили крючки, но рыба уже не брала.
Солнце залило яркими лучами реку и зеленевший луг. На кустах перепархивали с ветки на ветку пичужки и неустанно щебетали. Где-то в небе парил жаворонок.
Еня сидел грустный, задумчивый и глядел в сторону черного, вспаханного поля. Потом спросил:
— Дедушка, я отдам им своего жереха?
Сидор Матвеевич часто заморгал глазами.
— С чего это ты такой добрый?
— Сам ты говорил: землю-то они нашего колхоза пашут.
— Ну, и что же?
— Они для нас, а мы для них…
Мальчик погладил рукой жереха, вытянувшегося у его ног на дне лодки и крепко уснувшего. В кошелку жерех не вошел.
Сидор Матвеевич помолчал, почесал в бороде, должно быть, ему стало совестно. Поразмыслив, заговорил по-другому:
— Ну что же, Еня, снеси, подари им свою рыбу. Это неплохо, коли от души.
Причалила лодка к берегу, мальчик прихватил рыбу за жабры и поволок.
У палатки, на костре, что-то в котле готовилось. Небольшая семейка трактористов и сеяльщиков, да еще подвозчиков горючего, с деревянными ложками, усаживалась в кружок.
Еня, подбежав к ним, сказал:
— Вот это вам, — и положил у кустов на траву своего жереха.
Но трактористы и сеяльщики только полюбовались большой и красивой рыбиной, но не взяли ее.
Еня, возвратившись к лодке, сообщил:
— Дедушка, не надо им. Они говорят: «Мы только хотели узнать, добрые вы или нет». Сами меня угощали курятиной: садись да садись с нами хлебать варево…
Сидор Матвеевич, потупив взгляд, заерзал на месте. Затем, засучив рукава, стал перебирать в кошеле улов.
— Жерех для ухи крупен, внучек, а плотвицы и ерши в самый раз. Снеси-ка, — сказал он.
— А ты сам пойди, снеси.
— Да как-то мне совестно. Пожадничал я, а рыбы-то мы с тобой наловили вдоволь.
Еня выручил деда, снес трактористам на уху мелкой рыбы.
Домой они возвратились довольные друг другом.
Прибава
Настина мама, Мария Петровна, много лет работает в колхозе дояркой. У нее десять коров — чистокровных ярославок. Как-то прибежала она в полдень домой, расстроенная, хмурая:
— Вот наказанье! — говорит. — Пеструля-то из стада ушла, пропала. Пастухи недосмотрели!
— Мама, а куда она ушла? — спросила Настенька и тревожно на нее посмотрела.
— Где-нибудь в лесу. Боюсь, не увязла бы в болоте. Тяжелая она у меня, да и время-то у нее подходит к отелу. Пойдем на розыски, дочка!
— Пойдем! — живо отозвалась Настенька.
— Обуйся и оденься потеплее.
Мария Петровна набросила на плечи ватник, покрыла голову старенькой шалью, взяла со стола ломоть хлеба и завернула в фартук.
Добежали мать с дочкой до молодой сечи, где пасся колхозный скот. Пастух, высокий парень с медной трубой, повешенной на ремне через плечо, тоже пошел с ними на розыски, оставив со стадом подпаска.
— Мария Петровна, не сердитесь на меня, уж я как следил…
Доярка молчала, плотно сжав тонкие губы. Чувствуя за собой вину, пастух подыскивал оправдания:
— Пеструля как ни на есть, а хитрая коровенка…
— Не коровенка, а корова.
— Я знаю, что она по удою-то хороша, да вот телится под осень.
И правда, была уже осень. Вереницей тянулись серые облака, на небе кое-где образовывались разводья, в них иногда показывалось солнце. Оно золотило лес, озимые поля и, не успевая подсушить на молодой отаве росу, снова пряталось в облаках.
Пастух остановился и, поразмыслив, сказал, виновато поглядывая на доярку:
— Вы, Мария Петровна, с дочкой идите обочиной леса, а я обогну болото да спущусь в низину. Кричите мне, как что увидите…
— Ладно, — ответила за мать Настенька.
За пастухом погнался его большой рыже-бурый пес. У собаки на ошейнике зазвенел колокольчик. Колокольчик подвешен был для того, чтобы на собаку не напали волки.
Лес в тех местах тучный, глухой: сосна и ель в обхват да лозовая береза, бугристая, в комле. По лесу обрывистые овраги да пересохшие болотины, заросшие острой, как ножи, осокой.
— Пеструля, Пеструля! — звала Мария Петровна, прислушиваясь и зорко поглядывая по сторонам.
Настенька шла неподалеку от матери и тоже звала. Под ногами хрустели и неожиданно стреляли сухие сучья и валежник. Ноги заплетались в густом папоротнике или вязли в пышном мхе. Настенька подумала: «Наверно, здесь водятся волки». И как только подумала об этом, сердце ее сжалось от страха.
Они пересекли гладко выкошенную и уже заросшую травой ложбину и опять углубились в лес. Пастух ушел далеко, чуть была слышна его труба: ду-ду-ду… Верхушки сосен и елей сомкнулись, и когда солнце появлялось, то проникало сюда слабо-слабо. По земле сновали беспокойные тени.