Нейтральной полосы нет

От автобуса до отдела рукой подать. Несколько шагов Вика пробежала, потом решила, что это несолидно — вбежать в кабинет начальника.

Кабинет Фузенкова помещался на втором этаже. Внизу около дверей детской комнаты сидела женщина с подростком. У Вики екнуло сердце — давно ли сидят и видел ли их Фузенков? Пусть хоть двадцать раз была она занята делом — замечание влепят. Такая уж в этом доме, в том числе и в детской комнате милиции, работа.

Редко приходят сюда люди в состоянии покоя, рассудительной готовности к беседе. Чаще человек прибегает взволнованный; то ли событие его потрясло, то ли решил что сгоряча, гложет его сомнение, а то и охватывает страх. Не встретишь его в нужную минуту, не угадаешь со словом, необходимым ему в трудный миг, и — уйдет человек, унесет с собой беду, ставшую вдвое тяжелей оттого, что не помогли ему, как он надеялся. А ведь беда может и трагедией обернуться…

Так вот, у дверей детской комнаты Вика увидела очень бледного мальчика лет четырнадцати. Даже здесь, в неярком свете, было видно, как он бледен. Мальчик сидел прямо, не касаясь спинки стула, не опираясь на подлокотники, весь напружиненный, не поворачивая головы, словно ее уже придерживали металлические захваты для спецфотографии.

А женщина — наверное, мать, они были здорово похожи — обмякла, расслабилась, заполнила все кресло, словно с трудом добралась до него, как до последнего прибежища. Мать и сын не смотрели, не касались друг друга. Мальчик коротко взглянул на Вику, не шевельнувшись, и снова опустил глаза. Женщина же, с неожиданной после ее безвольной позы легкостью, вся подалась навстречу Вике, глядя на нее с нетерпением и надеждой.

— Я прошу вас извинить меня, — обращаясь к матери, сказала Вика. — Я прошу извинить меня. Я сейчас к вам спущусь, и мы поговорим. Ну, буквально через десять минут…

— Я подожду, — сказала женщина, с облегчением откидываясь опять на деревянную спинку. — Это даже хорошо. Я приду в себя, а то сейчас я и говорить, наверное, не смогу.

Подлинное страдание выражалось на ее заплаканном лице, и Вика, тщетно стараясь подавить в себе это чувство, ощутила неприязнь к сидевшему рядом с матерью мальчику. Они говорили как бы поверх него, а он сидел, ни единым движением не выдавая своей сопричастности к теме разговора.

«Завидная выдержка», — не с добром подумала о нем Вика. И мальчик и мать были с достатком одеты. Пострижен он коротко, аккуратно, на хипеныша не похож.

У Фузенкова, по счастью, никого не оказалось. Он говорил по телефону, когда Вика, постучав, заглянула в его большой кабинет. Не оставляя трубки, он кивнул ей, рукой показал на кресло у перпендикулярного стола.

— К нам от соседей Лобачев едет… Ну пока еще участковый, а вообще-то его в угро берут… — Фузенков говорил, повернувшись к окну. Свет падал прямо на него. Волосы были еще густые, гладкие, плотно зачесанные назад. На лбу белела узкая полоска незагорелой кожи. Много времени он проводил вне отдела, ездил по отделениям, бывало, сам ходил и по постам.

Вика передала Фузенкову привет с фабрики. Сейчас она сидела на стуле немногим свободнее мальчишки внизу. Фузенков не был с ней строг, но она его побаивалась. Фузенков ответил на ее слова приветственным кивком.

— …парень способный, это точно, — говорил он в трубку. — Посмотри там, чтобы Никитин был на месте. Пусть пошуруют, может, у нас что аналогичное найдется. В общем, чтобы в контакте…

— Между прочим, он и к вам зайдет, — опуская трубку, сказал Фузенков. — Северцева что-то посылает…

— Лобачев ко мне? — удивилась Вика. — Тот самый Лобачев?

Лобачев был известный по области старший следователь из управления, из Москвы. Вика знала, что именно через Лобачева Ирина Сергеевна, тетя Ира, в свое время рекомендовала ее Огневой.

— Не тот самый, а брат его. Участковый инспектор из Новосильцева. Насмотрелись передач, вам всем теперь только Знаменских подавай. Я недавно книжку прочел, так там следователи и личный сыск ведут, и преступников особо опасных лично задерживают. Только что на постах не стоят. Ну на постах стоять им, конечно, скучно.

Вика улыбнулась, а то подумает, что она на шутку не идет. Однако за любимых авторов ее заело. Она сказала:

— А книжка-то хорошая.

Фузенков вдруг заулыбался, закивал:

— Хорошая! Сам до синих окон читал.

От шутки в голосе и глазах Фузенкова не осталось и следа, едва Вика изложила суть случайного разговора с Любой Прохоровой.

Суть заключалась в следующем. В общежитии «Красной розы» в двух комнатах совершены кражи. У троих пропали деньги, но не все, подозревают поэтому своих. У двоих пропали вещи. У Любы Прохоровой платье черное, шерстяное, воротничок гипюровый, кофточка розовая, чистая шерсть… Девочки, как им посоветовали добрые люди, пошли в отделение. Участковый сказал, что придет в общежитие, разберется, но заявлений им лучше не подавать. Что дело покажет, еще неизвестно. Бывает, кто сам виноват, тот для показу и крик поднимает. Опять же на фабричное общежитие пятно ляжет, а они, если сознательные, должны знать, что фабрика за звание предприятия коммунистического труда борется.

А девочки, между прочим, непрописанные живут? Непрописанные. Ну что это за разговор — что с пропиской тянут, что они не виноваты. Не прописаны, значит, виноваты. И между прочим, в любую минуту можно их из Подмосковья в двадцать четыре часа. Вот так.

Вика представить себе не могла, что за какую-нибудь минуту может так измениться лицо человека. Ей вспомнилось: лейтенант Закиров из угро как-то говорил, что Фузенкова панически боятся рецидивисты, хотя он сам никогда не допрашивает, а уж если случится вести дознание, то держит себя сдержанней и корректней любого следователя.

Фузенков, очевидно, забыл отпустить Вику. Он говорил сейчас со своим заместителем майором Несвитенко. Надеясь уличить самого себя в незнании района, уточнял, на чьей территории находится общежитие «Красной розы».

— На границе районов? — переспросил он. — Что значит на границе? Овраг там проходит. Знаю. Застроили, знаю. Дом-башня и три пятиэтажки. Да не гляди ты на карту, без карты знаю. У нас это общежитие. Заварухинское отделение. Участкового немедленно ко мне вместе с начальником отделения!

— А вы что ждете? — потирая ладонями виски, Фузенков взглянул на забытую им Вику. — Правильно сделали, что обратили внимание. С потерпевшей повели себя в целом правильно. Не надо было только обещать, что вещи найдут. Время упущено. Можем и не найти, и человека обманем дважды. Мы меньше, чем кто-нибудь, имеем право обманывать. Но в общем правильно. Идите.

Вика сбежала вниз, чувствуя себя нужной, бодрой, способной сделать если не все, то многое. А впрочем, почему же не все? Нечеловеческих задач перед ней служба не ставит, а для выполнения посильных нужна только воля. Волю — в кулак!

Она сбежала вниз по деревянной крашеной лестнице, устланной широкой дорожкой, похожей на домашний половичок. Когда мама была жива, свежевымытые полы всегда застилались половиками, воздух в доме становился чуть прохладным, и казалось, ни одна пылинка не затанцует в солнечных лучах, беспрепятственно проникавших в незавешенные окна. Занавесок мама не любила.

Мягко протопав по дорожке, Вика еще не успела подумать, что сегодня мама была бы ею довольна. Мама была громкоголосая, веселая и людей любила крепких, веселых. Ей надо бы жить долго-долго…

Мальчишка сидел так же каменно, не глядя на мать.

«Господи, шевельнулся ли он за эти четверть часа?» — подумала Вика, снова, помимо воли, ощущая неприязнь к здоровому парню, который, видимо, не имел и капли жалости к своей до истерики доведенной родительнице. Впрочем, женщина за это время пришла в себя, и, приглашая их войти, Вика подумала, что разговор пойдет в тонах более спокойных, чем можно было поначалу ожидать.

В комнате было тихо и солнечно. Цветущие бальзаминчики и гераньки, домовитый фикус, раскрытая клетчатая доска на маленьком столике. Шашки потертые, видно, что в них играют. На стенах плакаты по самбо и служебному собаководству. Стол инспектора поставлен немного боком, лишь бы не по-казенному…