Потемкин

Что же касается безвестности нашего шляхтича, то и это мнение неверно. Следует учитывать место, которое в чиновничьей иерархии Москвы занимал президент Камер-коллегии. Это учреждение было создано Петром I в 1721 году позднее первых одиннадцати коллегий и занималось сбором налогов. Если остальные коллегии находились в Петербурге, то Камер-коллегия — единственное из всех центральных учреждений — располагалась в Первопрестольной, поближе к основной массе налогоплательщиков57.

Ее президент был в жизни города лицом заметным. Единственный вельможа «министерского ранга», по долгу службы пребывающий вдали от двора. Он был независим от местной власти. Ее высшие представители — генерал-губернатор и обер-полицмейстер Москвы — держались с ним на одной ноге. Таким образом, Гриц был если не «министерский сынок», как Сережа Кисловский, то уж во всяком случае министерский родственник. Это делало его не рядовой фигурой и в пансионе Литкена, и в гимназии при университете. В лице таких мальчиков видели новое поколение чиновной знати России, недаром И. И. Шувалов повез Потемкина как одного из лучших студентов для представления Елизавете Петровне в Петербург.

Карабанов сообщает немало ярких подробностей о жизни Грица в доме покровителя. Кисловский любил его «как сына» и рано угадал в нем задатки яркой личности. «Гри-цу моему, — говаривал он, — либо быть в чести, либо не сносить головы». У президента бывало много интересных людей, часто собирались талантливые земляки — представители смоленской шляхты, выдвинувшиеся на русской службе. Заметив живой ум воспитанника, Григорий Матвеевич разрешил ему присутствовать при разговорах взрослых, тихо сидя в сторонке. Но тихо вести себя Потемкину мешал живой нрав.

«Однажды по какому-то случаю приглашен был Григорием Матвеевичем грузинский преосвященный для служения в церкви и на обед в дом; молодой Потемкин, возло-жа на себя полное архиерейское облачение, предстал в оном собранию гостей; взыскательный дядя с сердцем сказал ему: "Доживу до стыда, что не умел воспитать тебя как дворянина"»58.

История о покровительстве Кисловского, рассказанная в «Фамильном известии», очень выигрышна благодаря броским деталям. Но свидетельства Самойлова о пребывании его дяди в Москве не совпадают с карабановскими. Милостивцем Потемкина бывший генерал-прокурор называет другого человека, «свойственника матери генерал-поручика Александра Артемьевича Загряжского»59. Этот же покровитель указан и у Л. И. Сичкарева, который именует его «Загрязским». Самойлов, без сомнения, лучше знал положение дел в семье, поскольку был младше своего дяди всего на четыре года. Многие события юности Потемкина проходили у него на глазах, об остальных он слышал от отца и бабки. Поэтому доверять все же следует ему.

Отметим, что Карабанова удивляла неблагодарность Потемкина по отношению к семье бывшего покровителя. «Следует вопрос: отчего дети Потемкина (имеется в виду дядя-клеветник Сергей Дмитриевич. — О. Е.) Михаил и граф Павел Сергеевич выведены в чины и обогащены Таврическим, а потомство Козловского не получило ни малейшего знака признательности?» Мемуарист явно обижен за своих родных по материнской линии и за себя самого. Ведь он начал службу в лейб-гвардии Преображенском полку уже во время фавора Потемкина и лишь в 1783 году вышел в отставку, так и не дождавшись покровительства, на которое, вероятно, рассчитывал.

Возможно, участие Кисловского в воспитании Грица не было таким уж значительным, каким казалось потомкам президента Камер-коллегии. В тот момент Григорий Матвеевич являлся слишком крупной фигурой, чтобы всерьез обращать внимание на всех, кто «считался с ним родством». А через несколько десятилетий по-настоящему крупной фигурой стал сам Потемкин, и желающих напомнить ему о прежней «дружбе» и «родстве» оказалось хоть отбавляй.

Загряжский, напротив, видел много знаков внимания светлейшего, что подтверждает именно его причастность к воспитанию Грица. Самойлов сообщает, что «в признательность ему князь Григорий Александрович исходатайствовал орден польский Белого орла». Во время визита в Москву в 1775 году Екатерина II по просьбе Потемкина посетила усадьбу Загряжского. Александр Артемьевич до смерти в 1786 году оставался другом семьи Потемкиных, сохранилось более десяти его писем князю. Старик благодарил воспитанника за добрую память, просил о покровительстве друзьям и родным60.

После смерти мужа в 1753 году Дарья Васильевна Потемкина перебралась с дочерьми в Москву. С этого времени Гриц мог жить и вместе с семьей в доме на Никитской. Усадьба находилась близ двух церквей — Вознесения Малого и Вознесения за Никитскими воротами. Потемкины числились прихожанами последней. Это был храм о пяти каменных главах, крытых жестью, его ограждал каменный забор со Святыми вратами и тремя деревянными калитками, на молебен народ сзывал звон восьми колоколов. Именно в этой церкви позднее были похоронены сестры Григория Александровича: под престолом — Мария Самойлова, под жертвенником — Пелагея Высоцкая и девица Надежда. В самой церкви и на кладбище вокруг нее покоились другие родственники Потемкиных. Дарья Васильевна делала в церковь вклады «по детям»: ризы и стихари (облачение священника) с золотыми сетками61.

После возвышения сына престарелая Потемкина в 1774 году купила богатый «двор с хоромами» у князя С. В. Гагарина рядом со своей усадьбой и переехала туда. Прежний же дом, как она писала сыну, обветшал62. Дарья Васильевна надеялась, что вельможа займется его восстановлением, но у Григория Александровича были на этот счет свои планы. По свидетельству исследователя Москвы П. В. Сытина, Потемкин собирался перестроить церковь Вознесения и превратить ее в собор Преображенского полка, подполковником которого он являлся. Благо полковой двор располагался рядом63.

В 1782 году князь вместе с московским митрополитом Платоном и «архитектором полковником Баженовым» ездил осматривать церковь. За год до того, 28 марта 1781 года, вельможа писал Платону, рекомендуя «ревностного Вознесения священника Антипа Матвеева, который такового храма, где я от младенчества своего познал Сотворшаго». О себе Потемкин говорит: «Доведен Всевышнего Промыслом на самый сей пост, за что должность требует посвятить мое к нему усердие: вместо нынешнего воздвигнуть храм новый, великолепный, служащий монументом имени моему»64.

Для исполнения этого замысла Потемкин пожертвовал свой родовой двор, но строительство храма было осуществлено только наследниками князя. В 1798 году проектирование здания было поручено архитектору М. Ф. Казакову, тогда же начали возводить трапезную с двумя приделами. Именно с этого времени храм стали именовать Большое Вознесение, чтобы отличить его от Малого по соседству. В 1830 году церковь достраивал архитектор О. И. Бове. Алтарь нового храма оказался на том самом месте, где стоял дом Потемкиных.

В левой части иконостаса были установлены иконы святых покровителей Григория Александровича и настоятеля храма Антипы Матвеева — священномученика Григория, просветителя Армении и мученика Антипы. Здесь же, по преданию, хранились и венцы от тайного бракосочетания Потемкина с Екатериной II. На них были эмалевые изображения святого Григория и великомученицы Екатерины65. Возможно, именно их держали над головами А. С. Пушкина и Н. Н. Гончаровой во время свадебной церемонии 18 февраля 1831 года в западном приделе еще недостроенной церкви Большого Вознесения. Издатель XIX века П. И. Бартенев писал, что «великолепный храм в нынешнем виде своем есть памятник благочестию князя Потемкина-Таврического»66.

Это благочестие, а вернее ревностный интерес к религиозной жизни в юности, создало для Григория Александровича немало проблем. Прямая дорога для тогдашнего дворянина была на службу в полк, и молодые люди не особенно задумывались над вопросом, кем быть. Поначалу никто не собирался записывать Грица и Сергея в университет, за неимением такового. После пансиона юношей ждала традиционная военная карьера. Потемкин уже тогда питал пристрастие к кавалерии, потому и попросил зачислить его в лейб-гвардии Конный полк. Ко времени второго смотра в 1754 году Григорий был «грамоте российской и писать обучен» и продолжал изучение французского языка и арифметики. Для жизни столичного гвардейского офицера этого было достаточно. Но в сердце у юноши жила и другая страсть, не слишком характерная для дворянина того времени. О стремлении нашего героя читать духовные книги и его любви к Церкви писали многие мемуаристы.