Страница 8 из 13
Немного погодя, явно изучив Фримена и решив, что он и общем и целом совсем не злодей, Эрнесто заговорил довольно дружелюбно.
— Все говорят — Америка богатая? — заметил он.
— Еще бы, — проворчал Фримен.
— А сами вы тоже из таких? — Гид неловко усмехнулся, не вынимая сигарету изо рта.
— Я не нуждаюсь, — сказал Фримен и честно добавил: — Но мне все же приходится служить ради заработка.
— Молодым там хорошо живется, нет? Говорят, еды вволю, а для женщин в доме всякие машины придуманы, много машин.
— Да, много, — подтвердил Фримен.
Это он неспроста. Видно, ему велено расспросить обо всем. И Фримен стал расписывать гиду все прелести американского образа жизни, хорошей жизни. Неизвестно еще, как к этому отнесутся итальянские аристократы. И все же надо надеяться на лучшее. Никогда не знаешь, чего нужно другим.
Эрнесто следил, как Фримен гребет, явно стараясь запомнить все, что тот ему рассказал.
— А у вас какая служба? — спросил он наконец.
Фримен задумался, как бы это выразить, и, наконец сказал:
— Я занимаюсь, так сказать, вопросами обслуживания.
Эрнесто выплюнул окурок:
— Извините за вопрос, а сколько зарабатывают в вашем деле?
Сосчитав в уме, Фримен ответил:
— Я лично зарабатываю около ста долларов в неделю. По-вашему, выходит около четверти миллиона лир в месяц.
Эрнесто повторил сумму, придерживая шляпу на ветру. Мальчик в удивлении широко раскрыл глаза, Фримен попытался скрыть удовлетворенную усмешку.
— А ваш отец? — И гид замолчал, пристально вглядываясь в лицо Фримена.
— Что — мой отец? — сказал Фримен, настораживаясь.
— Чем он занимается?
— Занимался страховым делом. Он умер.
Эрнесто почтительно снял шляпу, и солнце залило его лысину. Они помолчали, пока не подошли к острову, потом Фримен, не упуская случая задобрить старика, если удастся, спросил его льстивым тоном, где он выучился так хорошо говорить по-английски.
— Везде, — сказал Эрнесто с усталой усмешкой, и Фримен, чуткий ко всяким изменениям в направлении ветра, понял, что если он и не приобрел закадычного друга, то по крайней мере умягчил врага, а это в данной обстановке тоже неплохо.
Причалив, они дождались, пока мальчик привязывал лодку. Фримен спросил Эрнесто, где же синьорина. Видно было, что гиду все это надоело, он ткнул своей тростью куда-то наверх, обводя широким жестом всю вершину прекрасного острова. Фримен надеялся, что никто его провожать не станет, не помешает его встрече с девушкой, и, когда он, оглядев верхние террасы и сады и не найдя Изабеллу, посмотрел вниз, ни мальчика, ни старика уже рядом не было. По этой части итальянцы — молодцы, подумал Фримен,
Мысленно предупреждая себя, что надо быть как можно острожное и тактичнее, Фримен быстро взбегал но лестницам. На каждой террасе он оглядывался, потом торопливо взбегал на следующую, уже держа шляпу в руках. Он увидел ее, пройдя заросли цветов, именно там, где и думал найти, — одну, в саду за палаццо. Она сидела на старой каменной скамье, у маленького мраморного фонтана, и струи воды из уст насмешливых эльфов весело переливались в мягком солнечном свете.
При виде этого прелестного существа, словно выточенного смелым резцом и такого очаровательного своей мягкой женственностью, задумчивостью темных глаз, свободным узлом темных волос на тонкой шее, Фримена пронзила боль до кончиков покрытых волдырями пальцев. На ней была полотняная блуза красного цвета, мягко облегавшая грудь, и длинная узкая черная юбка, на тонких ступнях загорелых ног — сандалии. Когда Фримен подходил сдержанным шагом, боясь броситься к ней, она отвела с лица прядь волос, и этот жест был полон такого очарования, что ему стало грустно оттого, что в самом этом движении крылась его неповторимость. И хотя Фримен в этот изумительный воскресный вечер ощущал непреложную реальность своего «я», он после ее мимолетного жеста невольно подумал, что и она может стать такой же неуловимой, нереальной и весь остров может исчезнуть, да и его самого, несмотря на все прожитые дни, хорошие, плохие или безликие, к которым так часто он возвращался в мыслях, и его тоже может не стать сегодня или завтра. Он подошел к ней, чувствуя в глубине души, как все преходяще, но это чувство сразу вытеснила чистейшая радость, когда она встала и протянула ему руку.
— Добро пожаловать, — сказала Изабелла, краснея.
Она, казалось, была ему рада и вместе с тем по-своему взволнована их встречей; а может, это была только иллюзия? Ему хотелось тут же обнять ее, но не хватило смелости. И хотя ему казалось, что он уже всего достиг и они уже признались в любви друг другу, но Фримен чувствовал в ней какую-то неловкость и, стараясь отогнать эту мысль, с горечью понимал, что они еще далеки от любви или в лучшем случае еще пробиваются к ней сквозь завесу тайны. Но ведь так всегда бывает, думал Фримен, который часто влюблялся. Пока люди не станут любовниками, они остаются чужими.
Он начал разговор официально:
— Благодарю вас за ваше милое письмо. Я так стремился вас увидеть.
Она обернулась к палаццо:
— Мои родные ушли. Они уехали на свадьбу, на другой остров. Можно мне показать вам наш дворец?
Ее слова и обрадовали и огорчили его. Он сам в эту минуту не испытывал желания встретиться с ее семейством. Но если бы его представили, это был бы хороший знак.
Они прошли по саду, потом Изабелла взяла Фримена за руку и провела сквозь тяжелые двери в огромный дворец стиля рококо.
— Что бы вам хотелось осмотреть?
И хотя он уже поверхностно осматривал два этажа, ему захотелось, чтобы она сама — в такой близости провела его по дворцу.
— Все, что вам будет угодно.
Сначала она показала ему комнату, где ночевал Наполеон.
— По правде говори, тут спал не сам Наполеон, — объяснила Изабелла. — Он ночевал на Изола Белла. Возможно, что здесь был его брат Жозеф, а может быть, Полина с каким-нибудь возлюбленным. Никто точно не знает.
— Значит, все это обман?
— Мы часто притворствуем, — сказала она. — Страна у нас бедная.
Они вошли в главную картинную галерею. Изабелла показывала картины Тициана, Тинторетто, Беллини, и Фримен только ахал, но у выхода она обернулась к нему со смущенной улыбкой и сказала, что большая часть картин в галерее — копии.
— Копии? — Фримен был шокирован.
— Да, хотя тут есть неплохие оригиналы ломбардской школы.
— А все Тицианы — копии?
— Все.
Это его немного расстроило.
— А как скульптуры? Тоже копии?
— По большей части, да.
Он помрачнел.
— Что с вами?
— Как это я не смог отличить копии от оригиналов?
— Что вы, многие копии исключительно хороши, — сказала Изабелла. — Нужно быть экспертом, чтобы их отличить.
— Да, многому мне еще надо учиться, — сказал Фримен.
Но тут она взяла его руку, и ему стало легче.
— Зато гобелены, — сказала она, проводя его по длинной галерее, увешанной вышитыми коврами, темневшими в заходящем солнце, — зато они все настоящие и очень ценные.
Однако на Фримена они впечатления не произвели: длинные, от пола до потолка, синевато-зеленые ткани с пасторальными сценами — олени, единороги и тигры резвились в лесу, впрочем, на одном гобелене тигр убивал единорога. Изабелла быстро прошла мимо них и ввела Фримена в комнату, где он раньше не был: тут на гобеленах изображались сцены из дантова ада. Они остановились перед изображением извивающегося тела прокаженного, покрытого страшными язвами, он рвал их ногтями, но зуд вовеки не прекращался.
— А за что ему такое наказание? — спросил Фримен.
— Он солгал, что умеет летать.
— И за это человек попадает в ад?
Она ничего не ответила. Галерея стала темнеть, мрачнеть, и они вышли.
В саду, у самого озера, где стоял на якоре плот, они смотрели, как вода меняла цвет. Изабелла мало говорила о себе — она часто задумывалась, а Фримен, поглощенный мыслями о будущих осложнениях, тоже больше молчал, хотя сердце его было переполнено. Когда стало совсем темно и взошла луна, Изабелла сказала, что она сейчас придет, и скрылась за кустами. И вдруг перед Фрименом мелькнуло неожиданное видение — она, совсем нагая, но не успел он взглянуть на ее ослепительную спину, как она уже плыла по озеру к плоту. Перепуганно соображая, доплывет ли он или утонет, Фримен, желая увидеть ее поближе (она сидела на плоту, подставляя грудь лунному свету), быстро разделся за кустом, где лежали ее воздушные вещички, и сошел по каменным ступенькам в теплую воду. Он плыл неловкими бросками, с ненавистью думая, каким он предстанет перед ней — слегка покалеченный Аполлон Бельведерский. А кроме того, ему мерещилось, что он сейчас утонет на двенадцатифутовой глубине. А вдруг ей придется спасать его? Но без риска ничего не добьешься, он продолжал плыть и доплыл до плота, не задохнувшись, — как всегда, он слишком беспокоился заранее, без особых на то причин.