Равель

Похоже, что громкая слава слегка вскружила ему голову: прежде ироничный и невозмутимый, он теперь несколько опьянен ею. И в самом разгаре работы последних месяцев, еще даже не закончив два своих концерта, строит планы поехать в кругосветное турне, взяв с собой тот, что написан для обеих рук — для его собственных рук. Он твердо намерен сыграть его на всех континентах, во всех пяти частях света, подчеркивает он в разговоре с теми, кто соглашается его выслушать, — именно в пяти. Однако его организм сильно ослаблен и уже не подчиняется воле; в дело вмешиваются врачи. Их очень беспокоит его состояние, они категорически против этого проекта. Сначала давайте немножко успокоимся. Угрозы и прогнозы, предупреждения и предписания. Курс лечения: инъекции сыворотки и полный покой.

Но надолго его не хватает: презрев мнение эскулапов, он упорствует в решении объехать мир со своим концертом, взяв в попутчицы к ним обоим Маргариту Лонг. И в конечном счете именно она исполнит этот концерт, а не сам Равель, как он об этом мечтал. А ведь он часами исступленно играл на фортепиано, истязая себя пальцеломными «Этюдами» Листа и Шопена, лишь бы вернуть былое владение инструментом. Но все напрасно: ему приходится признать, что на сей раз музыка превышает его возможности, слишком уж она сложна для его рук, которым остается лишь дирижировать ею. И, значит, нужно ехать вместе с Маргаритой, что не так уж плохо с точки зрения исполнительского мастерства, но гораздо более печально с точки зрения совместного существования: в обычной жизни она абсолютно невыносима — властная, заносчивая, эдакая гувернантка, надзирающая за вами круглые сутки, как за ребенком на каникулах, в общем, противная дальше некуда. Кроме того, речь уже идет не о пяти частях света, а всего лишь о Европе, пусть даже с посещением двадцати городов. И все же гастроли проходят, как всегда, великолепно: от Лондона до Будапешта, от Праги до Гааги он за дирижерским пультом, Маргарита за роялем, и повсюду триумфальный успех.

В поезде, идущем в Вену, он устраивает такой же скандал, как в Чикаго, обнаружив, что опять забыл свои лакированные туфли: пусть не надеются, что он будет выступать без них. Да ничего страшного, вы наверняка купите там похожие, увещевает его Маргарита: ей невдомек, что его крошечный размер обуви не во всякой стране и найдешь. На сей раз положение спасает не преданная певица, а машинист следующего поезда, который забирает туфли Равеля в Париже (куда уже позвонили) и привозит ему. В Вене его и Маргариту приглашают на торжественный вечер с ужином, устроенный в их честь у Пауля Витгенштейна: тот собирается исполнить собственной рукой концерт, написанный и посвященный ему Равелем. Ужин проходит так же, как и все ужины подобного рода, иными словами, как тягостная обязанность: сначала она вас пугает, но потом вы все же одеваетесь и едете туда, а там вас знакомят с кучей людей, чьи имена вы, едва расслышав, тотчас забываете, затем вы умираете со скуки, затем, разогрев себя алкоголем, свыкаетесь с ней, оживляетесь, начинаете даже слегка развлекаться, и, глядишь, мало-помалу, через часок-другой, все становится так здорово, что вы уже ни с кем и ни за что не поменяетесь местами.

Короче, все идет по накатанной колее, с одним лишь исключением: Витгенштейн, посадивший справа от себя Маргариту Лонг, признается ей, что внес некоторые изменения в этот, еще не известный ей концерт. Думая, что пианист вынужден был пойти на частичное упрощение партитуры из-за своей инвалидности, она все же советует ему сообщить Равелю об этих переменах, но он ее не слушает. Гости встают из-за стола и переходят в зал, где должен состояться концерт. С первой же прозвучавшей ноты Маргарита, которая следит за исполнением по партитуре, сидя на сей раз рядом с автором концерта, замечает, как искажается его лицо, и предвидит плачевные последствия самовольной инициативы калеки-пианиста. Ибо Витгенштейн вовсе не упростил концерт, дабы облегчить себе его исполнение, — напротив, он решил воспользоваться случаем и показать публике всё, на что он, при своей однорукости, способен. Вместо того чтобы уважать замысел композитора и как можно точнее придерживаться партитуры, он лезет из кожи вон, приукрашивая ее, добавляя то арпеджио, то лишние такты, расцвечивая трелями, ритмическими оттяжками, форшлагами, группетто и прочими исполнительскими излишествами, которых от него никто не требовал, то и дело лихо проносясь по клавиатуре от басов до верхних нот, чтобы продемонстрировать, как он дьявольски искусен и ловок, как по-прежнему виртуозен, «и плевать мне на всех вас!» Равель сидит с побелевшим лицом.

По окончании концерта Маргарита, предчувствуя скандал, пытается вовлечь его в светскую беседу с послом, но ничего не помогает: Равель медленно надвигается на Витгенштейна с таким разъяренным видом, какого у него не наблюдалось со времен инцидента с Тосканини. «Но это же никуда не годится, — отчеканивает он с холодной яростью. — Это совсем никуда не годится. Это ни на что не похоже». «Послушайте, — оправдывается Витгенштейн, — я опытный пианист, и, поверьте, иначе это бы не звучало». «А я опытный оркестратор, — говорит Равель еще более ледяным тоном, — и, смею вас заверить, у меня всегда все звучит как надо!» Тишина, воцарившаяся в зале после этих слов, звучит еще оглушительней музыки. Испуг и оторопь под пышной лепниной, под гипсовыми гирляндами. Бледнеют пластроны смокингов, съеживаются оборки длинных платьев, официанты упорно смотрят в пол. Равель молча натягивает пальто и, не дождавшись конца вечера, покидает дом, таща за собой испуганную Маргариту. Вокруг Вена, январская ночь, мерзкая погода, но ему все безразлично, он отсылает автомобиль, предоставленный в его распоряжение посольством, и, надеясь успокоить себя недолгой прогулкой по снегу, они возвращаются в гостиницу пешком.

Однако назавтра он все так же нервничает в ожидании обратного поезда, сидя с неизменной «Голуаз» в правой руке; тем временем левая, затянутая в перчатку, машинально комкает перчатку с правой. В момент отправления, уже стоя на перроне, Маргарита начинает с возрастающей паникой, бледнея, рыться в сумочке. «Боже, как глупо, — лепечет она, судорожно перебирая вещи на дне сумки, — я не могу их найти!» Равель резко спрашивает: ну что, что вы там потеряли? «Билеты, — шепчет Маргарита, — они не могли пропасть, они наверняка должны быть тут… Но их нет, куда же я могла их подевать?!» «Нет, вы действительно дура, Маргарита», — с холодным раздражением говорит Равель. «Вернее, идиотка», — злорадно уточняет он, складывая вчетверо свою газету. Маргарита растерянно хлопает глазами, потрясенная этим приступом грубости, к которой она не привыкла, но Равель продолжает в том же духе. «Она, видите ли, потеряла билеты, эта подлая баба, — бормочет он себе под нос, — вечно она что-нибудь да забудет». «Ой, вот же они! — восклицает наконец Маргарита, извлекая документы на проезд из своей муфты, — я их сюда сунула для большей безопасности». Равель тотчас обретает прежнее бесстрастие и относительное спокойствие и погружается в чтение газеты, полностью игнорируя свой почетный эскорт, который обменивается пустяковыми банальными репликами, опасливо постреливая глазами в его сторону. Не удостаивает он взглядом даже запыхавшегося Артура Рубинштейна, с опозданием уведомленного о прибытии Равеля в Вену и примчавшегося на вокзал в надежде пожать руку маэстро хотя бы перед отъездом, однако маэстро поднимается в вагон, как будто никакого Рубинштейна и на свете нет.

Тем не менее билетами все же лучше заниматься Маргарите, потому что сам он забывает всё: назначенные встречи, лакированные туфли, чемоданы, часы, ключи, паспорт, письма у себя в карманах. И это создает немало проблем: восторженно встречаемый и превозносимый всеми и повсюду, желанный гость сильных мира сего, Равель склонен оставлять втуне официальные приглашения и не являться на приемы, где его тщетно ждут. Король Румынии относится к этому снисходительно, зато премьер-министр Польши устраивает настоящий скандал. Дипломатические инциденты, паника среди консулов Франции, извинения послов. Равель всегда все забывал, всегда был рассеян, всегда страдал провалами памяти, особенно когда речь шла об именах, частенько прибегая к образным описаниям для определения места или человека, прекрасно ему знакомого, как, например, мадам Ревло: ну, знаете, та дама, что ведет мое хозяйство и у которой такой мерзкий характер. Это не минует даже саму Маргариту: та, что весьма посредственно играет на фортепиано, ну, вы понимаете, кого я имею в виду, у нее еще муж погиб на войне. И хотя Маргарита давно знает все это, ей кажется, что со временем память у него все слабеет и слабеет. Да и Элен еще в прошлом году заметила, что теперь Равель время от времени становится в тупик даже перед собственной музыкой.