Страница 51 из 64
«Отелло», трагедия Темнокожего мужчины, кажется, является самой ранней из великих после-гамлетовских трагедий с мрачным видением мира, и, возможно, она сочинена еще при жизни Елизаветы. Первое зафиксированное представление ее — 1604 год, но какие-то странные отрывки встречаются в испорченном кварто «Гамлета», пиратски напечатанном в 1603 году. И еще: имя Яго — испанское (итальянская форма была бы Джакомо), он олицетворяет грязное предательство, присущее нации, которая все еще оставалась врагом, и, более того, английский эквивалент этого имени Джеймс. Было бы бестактно в самом начале правления наградить макиавеллиевского злодея тем же именем, что носит король. Особенно интересен для нас сейчас, как ни стыдно в этом сознаться, тот факт, что черный человек мог быть приемлем для публики, склонной к ксенофобии, в качестве великого полководца. Цвет кожи Отелло не являлся признаком рабской униженности. В те дни встречались занимавшие высокое положение негры (или мавры — маврами называли всех темнокожих мужчин), вроде того же Антонио Мануэля де Бунда, который был посланником короля Конго при Святейшем престоле. Чернокожий христианин или даже язычник был намного предпочтительнее светлокожего мусульманина, и именно против мусульман с более светлой кожей, чем его собственная, ведет Отелло венецианскую армию.
Отелло, конечно, самый симпатичный из героев поздних трагедий, а его первым зрителям он казался намного симпатичнее, чем может показаться нам. Та публика увидела бы в нем мужчину, наделенного жгучим темпераментом его расы, доведенного до крайности ревностью, и не одним только Яго. Дездемона, как решили бы елизаветинцы и современники Якова I, не была так безоблачно невинна, как Офелия. Она была венецианкой, а всех венецианских женщин считали куртизанками; ей очень хотелось видеть Отелло своим мужем, и ее неверие в Бога в заключительной сцене было бы нелегко извинить. Ее поведение как замужней женщины могло бы показаться хоть и любезным, но слишком свободным.
Однако нам, наверное, не хватает простоты, чтобы принять, не будучи заподозренными в неверии, то мучительное воздействие, которое действие пьесы оказывало на тогдашнюю публику: они видели в пьесе разрушительное воздействие олицетворения чистого зла на характер чрезвычайно доброжелательный и благородный.
Эта мысль лежит в основе «Макбета», хотя, когда Шекспир писал эту пьесу, он обезличил зло и использовал одно из увлечений короля — колдовство. Джеймс интересовался этим вопросом и даже написал небольшой трактат о нем — «Демонология». В Англии король, возможно, более терпимо относился к старухам, у которых в доме не было живой души, кроме черных котов, или к тем, которые имели множество бородавок, напоминавших соски, чтобы кормить домашних духов. В бытность свою шотландским королем он преследовал их беспощадно. Англия была цивилизованной страной, и его трону здесь не угрожала опасность. Шотландия была полудикой, и там он часто подвергался опасности, а опасность могла таиться в сверхъестественных силах, равно как и в земных. Пока Джеймс был только Джеймсом VI, он боялся ведьм, особенно после того, как в его руки попали доказательства того, что граф Босуэлл, третий, запятнанный кровью муж его матери, использовал колдовство с цареубийственной целью. Была найдена восковая фигурка с бумажкой: «Это король Джеймс Шестой, предназначенный к уничтожению по настоянию знатного господина, Фрэнсиса, графа Босуэлла». А еще был случай, когда Джеймс плыл в Данию: живых кошек привязали к разрубленным на части трупам и бросили в море, чтобы вызвать бурю. Дьявол гонялся за Джеймсом, и его неспособность одержать победу все больше убеждала короля, что он находится под покровительством Господа, как одно из самых дорогих для Него чад. «II est un homme de Dieu!» — кричала расстроенная ведьма, обращаясь к дьяволу. Если кого-то и можно было уверить в этом, то только самого дьявола.
В Шотландии Джеймс сурово наказывал чиновников, которые уклонялись от точного исполнения наказания, уготованного осужденным ведьмам. Он присутствовал при их страшных пытках и мучительной смерти. Но в Англии он просто проводил научные изыскания о теологической природе колдовства, а также помогал перекрестному допросу подозреваемых. К концу жизни его вера в демонов как-то пошла на убыль: «Поначалу он стал безразличен, а потом и вовсе стал отрицать существование ведьм и дьяволов, называя это обманом и заблуждением» — так писал историк Томас Фуллер. Но его раннего интереса к этой теме оказалось достаточно, чтобы вызвать у мировых судей и скучающих селян желание бессмысленно преследовать невинных за их необычное поведение. В этом веке процветали суеверия. Для Шекспира колдовство было прекрасным драматургическим материалом, пригодным для включения в серьезную трагедию. Бену Джонсону оно пригодилось для придворных развлечений вроде «Маски ведьм», но целью серьезной комедии вроде «Алхимика» было облить презрением тех простаков, которые готовы поверить любому иррациональному чуду.
Сверхъестественный элемент «Макбета» дал Шекспиру возможность ввести немую сцену колдовства, возведя происхождение короля Джеймса к роду Банко. И раз уж он решил показывать чудеса, он добавил в том месте, где это никак не было связано с действием, небольшую каденцу о королевском могуществе, которое способно вылечить золотуху.
И вот один факт о Джеймсе, который, возможно, был известен Шекспиру, камердинеру королевской опочивальни: Джеймс не верил, что прикосновение короля исцеляет золотуху. Он говорил, что все это римско-католическое суеверие, но его отвращение к притворному чуду, возможно, объяснялось его брезгливостью, нежеланием прикасаться к кровоточащим язвам простого народа. Все же, чтобы не оскорблять чувства людей, он иногда проходил через толпу верящих в исцеляющий дар. Что Шекспир делал там? Пытался заставить своего короля почувствовать себя неудобно при этой симуляции? Говорил ему, что принимает все происходящее всерьез? Готов был воспользоваться любым случаем, пригодным для интерлюдии лести?
Наверху: в «Хрониках» Холиншеда макбетовские ведьмы на фоне пустынной болотистой местности, поросшей вереском, имеют пристойный вид; резкий контраст с ними представляют три настоящие ведьмы (внизу) на гравюре по дереву XVII века
Уилл перенесся в Шотландию с той же легкостью, с какой принимал временное гражданство Рима или Иллирии. До сих пор не создано лучшей пьесы, действие которой происходило бы в Шотландии, и печальный крик Макдуфа «О Шотландия, Шотландия!», хоть и написан уроженцем Уорикшира, всегда вызывает слезы на глазах шотландца. Похоже, что король Джеймс остался доволен «Макбетом», хотя в том вероятном спектакле, который играли при дворе в лето 1606 года, когда датский король прибыл с визитом в Англию, сделали тактичную вырезку сцен заговора против Дункана: Джеймс был чувствителен к такого рода вещам, особенно после раскрытия Порохового заговора 5 ноября предыдущего года.
Бен Джонсон, который, однако, оказал неоценимую помощь в его раскрытии, был, конечно, в меньшем фаворе у Джеймса, чем его друг Уилл. Он не умел ладить с властью, что объяснялось его непомерной гордыней и резкостью, равно как чрезвычайно острыми замечаниями, которые попадались в его пьесах. Он, Чапмен и Марстон объединили свои силы в создании комедии под названием «Эй, на восток!», и Джеймс в виде исключения разрешил пошутить над шотландцами, что не ладившая друг с другом троица думала использовать для украшения пьесы. О колонии Виргинии было сказано, что она заселена «только несколькими старательными шотландцами, которые, вероятно, действительно расползлись по всему свету». Шотландцы настойчиво стремились вырваться за пределы собственной страны, проявляя при этом убойное упрямство, которым будет упиваться Джонсон XVIII века. В пьесе также говорилось, что шотландцы были добрыми друзьями Англии, но только когда они находились «за ее пределами». Такое остроумие воспринималось с трудом. Все же, оправившись после оплеухи, полученной от властей, Бен решил посетить Шотландию, отправившись из Лондона пешком в поместье Уильяма Драммонда из Хоторндена. Драммонд записывает, что рассказал ему Бен об этом деле: