Страница 89 из 96
В то же самое время во Франции в многочисленных святилищах и в других местах все изобилует святыми реликвиями… и прежде всего наиболее действенной из них — королевской кровью; самим фактом своей передачи она делает церемонию коронации если не излишней, то по крайней мере чисто декларативной. Превосходство крови утверждается в момент рождения чудо-ребенка, каким являлся Карл VIII, бывший поздним ребенком у родителей, долгие годы не имевших мужского потомства. Значимость крови (и принцев крови), прежде всего крови лиц мужского пола, особенно возрастает после неожиданного извлечения из глубины веков Салического закона. Вырисовывается целая вереница особых знаков этого короля и данного королевства: святое помазание, способность исцелять золотуху, дарованная ангелами эмблема с тремя французскими лилиями, орифламма, иммунитет от отлучения Папой Римским от Церкви, Салический закон, право быть «императором» в своем королевстве, совместное функционирование института Парламента и 12 пэров… Утверждаясь таким образом, генетическая преемственность суверенов, гарантированная Богом, вызывает анемию концептуальной и чисто законодательной основы звания короля, не уничтожая этой основы полностью. Кровь Капетингов в принципе не должна никоим образом обеспечивать собственность на королевскую власть, но в лучшем случае должна давать право на пользование ею в качестве узуфрукта[147], именно этим качеством пользователя узуфруктом на королевское звание все больше будут пренебрегать в XVII веке, чтобы превознести выше избранный род Капетингов, а еще точнее — Бурбонов. Более того, принцип преимущественно наследственный, под знаком Неба, все больше преобладает над принципом представительности, который тем не менее довольно регулярно намечается пунктиром в собраниях Генеральных штатов, прекративших свое существование {terminus ad quern) в 1614 году. Коллетт Бон предлагает социологическую классификацию различных элит королевства в отношении особых знаков и различных символов нации на ее начальной стадии. Францию геральдическую, дворян и священнослужителей, представляют три лилии, дарованные Хлодвигу ангелом, которые символизируют правосудие, честь и мир, эквивалентные еще более древней и священной триаде — мудрость, рыцарство и вера. Франция интеллектуалов и университетских ученых подчеркивает важность культуры и общенационального языка («ойль»), чья конкуренция с латынью в научной сфере еще не достигла триумфального завершения. Наконец, королевство судейских законников и чиновников настаивает на салическом праве, теоретически ведущем свое происхождение со времен Меровингов, но позднее расцветшем во всей своей завоевательной целостности во времена Карла VII. Это право не только ограждает систему престолонаследия; оно также становится делом чести для короля-законодателя, который не ограничивается более тем, что освящает в качестве законов обычаи, он часто присваивает себе право, при отсутствии предусмотренных обычаем квалифицированных и постоянных представителей королевства, устанавливать законы, разумеется, в интересах подданных, как по крайней мере на это надеются и это утверждают апологеты «салического» принципа. Наконец, в целом вся Франция, за которую начиная с 1477 года (первый текст) становится хорошим тоном умереть, эта Франция, как я уже говорил, — плодоносный сад; ее представляют, воплощают и персонализируют как фруктовый сад, вечнозеленое дерево, а еще — как голос или женщину… Из этих символов многие впоследствии исчезнут из памяти, некоторые тем не менее всплывают и сегодня, и прежде всего — важность языка, культуры, затем — воплощение Родины в виде женщины, грациозной и охраняющей, и, наконец, — честь умереть за Францию.
Или просто в двух текстах, появившихся незадолго до прихода к власти Людовика XI, так говорится о любви к Франции:
По сравнению с этой ситуацией в конце Средневековья, или накануне Возрождения, основы французского национализма в XVI веке и до эпохи Генриха IV расширяются, становятся более содержательными; они включают в себя новую субстанцию, которая накладывается на традиционную суть. Конечно, крестьяне-патриоты существовали уже давно, задолго до того, как Эжен Вебер отметил рост их числа: достаточно посмотреть для этого на антианглийских повстанцев-маки в Нормандии в конце Столетней войны, по их действиям нельзя не признать, что начиная с этой эпохи уже многие жители деревень проявляли «национальные» чувства. Но верным остается и то, что в начальный период Старого порядка «французский» импульс в большей степени проявляется у наиболее образованных или наименее невежественных слоев населения: он процветает среди той меньшей части населения, которая овладевает грамотностью, и особенно среди элит, чье приобщение к культуре усиливается на протяжении всего XVI века. Например, в регионах юга страны с большой скоростью с конца XV века распространяется использование в письменной форме, особенно в печатной, и даже в устной речи французского языка, который они прежде игнорировали. Таким образом, протестантские идеи, но также и новое патриотическое мировоззрение овладевают провинциями юга. Свидетельством тому могут служить гасконец Монлюк, дофинец Байяр. Еще в более общем плане концепция Франции к 1550 году остается связанной, как уже было в XV веке, с прямым влиянием всемогущего Бога, с теоцентрическими и даже немного шовинистическими идеями (Gesta Dei per Francos)[148].
Вместе с тем параллельно в конце правления Валуа и во времена первого Бурбона начинается некоторая секуляризация национальной идеи. Она выражается, в частности, в историографии учреждений, сильно обновленной Этьеном Паскье, до такой степени, что можно говорить, не без некоторого преувеличения, о «рождении истории» в XVI веке, конечно, национальной истории, но в большей мере построенной на подтвержденных фактах, чем на сложившихся мифах. Паскье, безусловно, верит, что Жанна д'Арк послана Богом, но на чисто человеческом уровне подчеркивает светскую значимость государства и парламентов, которые интересуют его больше, чем герои и великие люди. Такие исследования не уменьшают религиозного содержания национальной идеи, но она дополняется приобщением коллективных действующих лиц (представительных собраний, королевских судов), которые не имеют сверхъестественного характера. И наконец, в области символов три лилии Франции приобретают новые и точные значения; они связаны с развитием государства, с тем, как оно изменяется и как функционирует. Трио лилий в начале Возрождения символизировало, как мы это отмечали, правосудие, честь и мир (или ранее — мудрость, рыцарство и веру). Луазо при Генрихе IV совсем просто говорит о трех национальных цветках: «правосудие, финансы и правительство» или, по его мнению, синонимах: «правосудие, финансы и армия». Первый термин (правосудие) остается неизменным от одного периода к другому; третий (армия) при значительном усилии воображения еще может напомнить, весьма отдаленно, рыцарство. Зато второй (финансы) является чем-то совершенно новым по отношению к старинным интерпретациям лилий. Этот вновь включенный третий компонент указывает на подъем как в масштабе всей страны, так и в администрации роли государства финансов: Людовик XI обеспечил ему количественный рост, а Франциск I — развитие различных секторов экономики, за ними следовали и короли-преемники, тем не менее не подвергая сомнению издавна поддерживавшееся превосходство государства правосудия.
147
Узуфрукт — право пользования вещью с получением от нее плодов и выгод, но с сохранением целостности вещи. Часто применяется в буржуазном праве, во Франции. — Прим, пер.
148
«Угодные Богу действия, совершенные франками, или французами».