Страница 69 из 82
Генерал усмехнулся:
— Ну, если хоть в общем согласны, и на том спасибо. Факты? Факты, конечно, всё — без них нельзя строить никакой гипотезы, но, если разобраться, и фактов не так уж мало. С мертвой точки, во всяком случае, мы сдвинулись, какая-то связь между Войцеховской и Черняевым нащупывается. Вы вот что, Андрей Иванович, беритесь за Семенова. Надо полагать, ему есть что рассказать. Глядишь — и Черняева назовет. Судя по всему, он сейчас сыплется по всем швам, так что времени терять нельзя. Что будет интересное — докладывайте.
После ухода Миронова генерал связался с Крайском и обстоятельно рассказал Скворецкому о событиях минувших дней. Закончив рассказ, генерал поинтересовался, нет ли чего нового, как там Войцеховская? Кирилл Петрович доложил о возвращении Савина, о результатах поездки в Вентспилс и намерении Войцеховской через день вылететь в Латвию.
— Как с Мироновым? — закончил вопросом свой доклад Скворецкий. — Мы рассчитывали, что именно майор будет руководить последним этапом операции, но для этого ему нужно быть здесь, в Крайске, не позже как завтра в первой половине дня. Иначе не успеть.
Семен Фаддеевич с минуту подумал.
— Хорошо, — сказал он наконец. — Отпустим Миронова. Попробуем обойтись без него.
…В то время как велся этот разговор, Андрей сидел в кабинете своего помощника, допрашивавшего Семенова, и бегло знакомился с уже заполненными страницами протокола допроса. На первый взгляд могло сложиться впечатление, что Семенов, как и предполагал генерал, сыплется по всем швам: он охотно и подробно рассказывал обстоятельства своей вербовки сначала немцами, потом американской разведкой, перечислял задания, которые выполнял, описывал, не скупясь на детали и подробности, внешние приметы тех, чьи поручения ему приходилось выполнять. Но чем дальше прислушивался Миронов к ходу допроса (поначалу он активно в допрос не вмешивался), тем больше зрело у него убеждение, что Семенов далеко не так искренен, каким старается себя представить. В самом деле: меньше всего Семенов говорил о себе лично, о своих преступлениях. А если и говорил, так беспрестанно подчеркивая, что он-де человек маленький, что ничего серьезного ему не поручали: так — передать, отвезти, привезти. Ничего больше! А что возил, что передавал, Семенов-де и сам не знал, Спрос с него маленький…
— Я бы хотел задать несколько вопросов, кое-что уточнить. Не возражаешь? — обратился майор к своему помощнику. — Так вот, гражданин Семенов. Я тут прочитал ваши показания об обстоятельствах вашей вербовки немцами. Мне не все ясно. Я никак не возьму в толк, почему немцы остановили свой выбор именно на вас, чем вы им приглянулись? Повторите еще раз, как вы пошли на предательство, да поподробнее.
Семенов сжался, как от удара, втянул голову в плечи. Ладони у него стали липкими. Он принялся судорожно потирать их о колени.
— Так я же все сказал, гражданин начальник, все, как было. Вызвали меня в лагере в это самое гестапо, били, конечно, поначалу. Потом бумажку сунули: «Подпиши!» Я и сам толком не знал, что в этой бумаге значилось, мне и прочесть ее как следует не дали, а подписать подписал. Как тут не подпишешь? Забьют до смерти, это уж точно. Ну, а как подписал, тогда сказали: «Теперь будешь нам сообщать, кто, значит, немцев ругает, кто побег умышляет…»
— И что же? — перебил Миронов. — Сообщали?
— Нет, гражданин начальник, не сообщал. Сначала говорил, что ничего такого не слышал, не знаю, а там вскоре перевели меня в другой лагерь. Потом пришли американцы. Тем все и кончилось.
— Допустим, хотя все это выглядит и весьма сомнительно. Ну, а дальше что было?
— Дальше? Дальше вызвал меня какой-то американский начальник и сунул бумагу: «На, говорит, читай!» Этот дал прочитать, не торопил. Смотрю, а там это самое, как его, подписка. Так, мол, и так, я, такой и такой, обязуюсь сотрудничать с гестапо, сообщать о противонемецких настроениях заключенных. И подпись. Моя подпись… Понимаете?
— Понимаю, — кивнул Миронов. — Продолжайте.
— А чего продолжать? — Семенов несколько осмелел. — Я уже все сказал гражданину следователю, все, как было. Американский начальник приказал мне написать другую подписку, новую, уже им, американцам. Я поначалу было отказался, только он тут пригрозил: передадим, мол, тебя русским вместе с этой немецкой подпиской — там тебя сразу вздернут. И вздернули бы, что вы думаете? Что было делать? Пришлось и американцам подписать, не отвяжутся. Потом меня переправили в советскую зону, и я поехал в Крайск, как мне было приказано.
— Кем приказано?
— Да все тем же американским начальником.
— Что же вы делали в Крайске?
— В Крайске? В Крайске я поступил проводником на железную дорогу, как до войны. Специальность у меня такая. Ну, и жил себе. Вначале меня никто не трогал, я уже думал — забыли, успокаиваться стал. Хотел было сам пойти, все рассказать, только побоялся. Знал — посадят. А тут живу и живу, никому зла не делаю. Только прошло года три, является какой-то человек и говорит: «Привет от Джемса». Это пароль такой. Я, конечно, перетрусил, а что сделаешь? Теперь-то идти заявлять и совсем поздно было. Велел он мне, этот самый человек, вещицу одну — пачку папирос — отвезти в Москву и передать одному гражданину. Приметы его описал, указал, где встретиться. Так с тех пор и пошло: нет-нет, а что-нибудь отвозишь, привозишь!..
— И много побывало у вас таких, с паролем, чьи поручения вам приходилось выполнять?
— Да как вам сказать, гражданин начальник? Не очень чтобы много, но были. Вот эта самая дамочка, Ферзь, значит, она, пожалуй, четвертая будет. Да, да, четвертая. До нее трое были, точно, все — мужчины.
— Что вы о них можете сообщить?
— Ничего, гражданин начальник, кроме внешности. Даже человеческого имени своего никто из них не называл, все по кличкам…
— Допустим. Потрудитесь, в таком случае, перечислить клички тех, чьи поручения вы выполняли.
— Да как же я могу, гражданин начальник, — взмолился Семенов, — разве их упомнишь? Времени-то сколько прошло…
— Позвольте, позвольте, — перебил Миронов, — вы же сказали, что Ферзь была четвертая. Всего лишь четвертая. Что до нее было трое. И вы хотите нас уверить, что запамятовали три клички, всего три? Позвольте на этот раз вам не поверить…
— Гражданин начальник, Христом богом клянусь, запамятовал. Ну к чему они мне, эти клички? И думать-то о них не думал. Сделал — и с плеч долой, из памяти вон. Одно в мыслях держал: оставили бы они меня в покое…
Казалось, тут Семенов говорит правду. Ну, к чему, в самом деле, скрывать ему клички тех, чьи задания он выполнял. Что меняет, назовет он клички или нет? Так, казалось, обстоит дело, и все же Миронов не отступал:
— Значит, вы утверждаете, что ни одной клички, кроме как Ферзь, не запомнили? Так?
— Нет. Не запомнил.
— Ну, а как звали того, кто был до Ферзя? И этого не помните?
— Не помню же, гражданин начальник, право слово, не помню.
— А вы постарайтесь припомнить.
Пристально глядя на Семенова, следя за выражением его лица, Миронов заметил, что при этих, последних вопросах он взволновался. А что, если Семенову есть все-таки смысл молчать о людях, с которыми он встречался до Войцеховской, скрывать их клички?
Миронова осенила догадка.
— Скажите, Семенов, — спросил он внезапно, — вы в шахматы играете?
— В шахматы? — с недоумением посмотрел на него тот. — Нет, не играю. Вот в шашки… А еще лучше — домино…
— Ну, а шахматные фигуры знаете?
— Какие еще фигуры?
— Скажем, ферзь. Что это такое?
— Ферзь? А я почем знаю? Дамочка эта так назвалась, и все. Ферзь и ферзь, мне-то что?
— Допустим. Ну, а ладья, слон, пешка? Слыхали?
Семенов осклабился.
— Про слонов, конечно, слышал. Как не слыхать? И видел. Приходилось. В зоопарке, в кино там… Уж и не припомню где. Шутите, гражданин начальник.
— А король, ну, король? Что про короля скажете? — жестко спросил Миронов, требовательно глядя в глаза Семенову.