Страница 55 из 82
— Теперь, — повернулся Скворецкий к Миронову, — твоя задача: навести Войцеховскую, заверь ее, что попытаешься сделать все, как она хочет, что ты рад, счастлив, ну и всякое там такое. На этом ты с ней простишься, «уедешь» из Крайска. Думаю, что «роман» с Войцеховской возобновлять тебе не придется. Не мне тебе говорить, но все же напомню: в общественных местах — в кино, там, в театре — смотри не появляйся да и на улицах веди себя поосмотрительнее, чтобы ненароком с ней не столкнуться. Не то все провалишь. Что до остального, так решим завтра.
Глава 22
Василий Николаевич Луганов на этот раз превзошел самого себя. К следующему утру, когда они с Мироновым должны были явиться к полковнику, он уже располагал более или менее исчерпывающими сведениями о Савине.
Савин Степан Сергеевич, двадцати шести лет, родился в Киеве, в семье ответственного партийного работника. Его отец в начале войны ушел на фронт. Летом 1943 года Сергей Иванович Савин, член Военного Совета одной из армий, стоявших на Курской дуге, погиб в боях с фашистскими захватчиками. Мать Степана и поныне работала в одном из райкомов партии в Киеве…
Детство Степана изуродовала война: бомбежки, эвакуация, тяжкие лишения, гибель отца… Степан лютой ненавистью возненавидел фашистов, возненавидел, всех, кто грозил свободе и независимости нашей Родины.
Окончив среднюю школу, Степан Савин пошел в военное летное училище, стал летчиком. Года полтора назад та воинская часть, в которой служил старший лейтенант Савин, была передислоцирована в район Крайска.
В части о Савине говорили по-разному: одни хвалили его как смелого, мужественного, прямого человека, надежного товарища, другие ругали. Ругали за недисциплинированность, за ухарство, за дерзость, за распущенность, которой он особенно отличался последнее время. Но все сходились на том, что летчик Степан отличный, летчик, что называется, «божьей милостью». Тем тяжелее для товарищей, для командования было то, что произошло со старшим лейтенантом в последнее время. Впрочем, теперь он уже не был старшим лейтенантом…
С дисциплиной Степан, по-видимому, был давно не в ладах. Его послужной список наряду с благодарностями и поощрениями за отлично выполненные полеты, учебные стрельбы, сложные задания командования пестрел дисциплинарными взысканиями. Савин не раз нарушал режим полетов, дерзил непосредственным начальникам, вступал в пререкания. Однако до перебазирования части в Крайск все проступки Степана Савина были в пределах допустимого. Больше того, нарушений становилось все меньше и меньше. Степан взрослел, становился серьезнее. Ничто, казалось, не предвещало беды, и все же она стряслась.
В первое время, после того как часть, в которой служил Савин, обосновалась под Крайском, все у Степана шло хорошо. Но вот весной этого года Савин сорвался: он не явился на очередной полет. Это был серьезный проступок, подобных которому он никогда до этого не совершал. Вина его усугублялась тем, что он отказался представить какие-либо объяснения. Пришлось Степану несколько суток отсидеть на гарнизонной гауптвахте.
Однако суровое наказание нисколько не образумило свихнувшегося летчика: проступки, граничащие с прямым нарушением воинского долга, начали следовать один за другим. Савин опаздывал на полеты, несколько раз появлялся в расположении части в нетрезвом виде. С ним неоднократно говорил командир соединения, беседовал замполит. Его поведение обсуждали на комсомольском собрании — все напрасно. Савин молчал. Вину свою он признавал, но никакого объяснения своему поведению дать не хотел. Главное же — день ото дня вел себя все хуже. Товарищи поговаривали, что тут замешана женщина, но толком никто ничего не знал.
Вопрос о его поведении встал со всей остротой: речь шла об откомандировании из части. И тут события ускорил сам Степан. Примерно за месяц до того вечера, когда Савин поскандалил с Мироновым в «Дарьяле», его недисциплинированность переросла в прямое преступление. Случилось так, что в тот день один из самолетов соединения находился в городском аэропорту. В том, что Савин об этом знал, ничего странного не было: в частности, об этом знали многие. Но как Савин пробрался на летное поле аэропорта, как он умудрился очутиться в кабине самолета, да еще не один, а с женщиной, было загадкой. Работники аэродромной службы захватили Степана в тот момент, когда он запускал двигатели, намереваясь вырулить боевой самолет на взлетную площадку.
Происшествие было столь невероятным, случай столь беспрецедентным, что работники аэропорта растерялись: Савина они задержали (тот, впрочем, и не пытался скрыться), а его спутница, воспользовавшись суматохой, ускользнула. Кто она, выяснить не удалось. Савин наотрез отказался назвать ее имя, взял всю вину на себя. Не представил он и никакого, хоть сколько-нибудь вразумительного объяснения своему дикому поступку, «Так просто, — говорил Савин, — решил полетать. Мне долгое время не давали вылетов, соскучился по воздуху, А тут — машина…»
Больше он не сказал ни слова. Не пытался оправдываться и тогда, когда понял, что дело оборачивается плохо, что ему грозит военный трибунал.
Действительно, Степана сначала хотели отдать под суд трибунала, но передумали. О происшедшем было доложено высшему командованию, и в уважение к памяти, к славному имени отца Савина до трибунала решили не доводить. Степан Савин был лишен офицерского звания и изгнан из рядов Советской Армии. Тем и ограничились.
После демобилизации с Савиным вновь пытались говорить командир части и товарищи. Взывали к его совести, говорили о будущем — все было напрасно. Савин никого не хотел слушать, ни с кем не желал разговаривать. Он жил в Крайске, пьянствовал в «Дарьяле», добывая средства на попойки игрой на бильярде, а гонять бильярдные шары он был великий мастер.
Таковы были данные о Степане Савине, бывшем военном летчике, которые смог собрать и доложить полковнику Скворецкому Луганов.
В самом начале доклада, когда Луганов упомянул имя и отчество отца Савина и указал, что он был членом Военного Совета армии, погиб на Курской дуге, Андрей заметил, как вдруг вздрогнул полковник Скворецкий, как изменилось его лицо.
«Что с ним? — подумал Миронов. — Что случилось?» Но Кирилл Петрович слушал молча, и, если что его и взволновало, в дальнейшем он этого ничем не выдал. Андрей, с тревогой следивший за полковником, постепенно успокоился.
После того как Луганов кончил, некоторое время все молчали.
— Да, — наконец выдавил из себя полковник, силясь подавить горестный вздох, — сын солдата, солдата революции. Сын бойца и командира… У меня, пожалуй, сейчас мог быть такой же…
Луганов, удивленный внезапным порывом полковника, с недоумением поглядывал то на вновь умолкнувшего Скворецкого, то на Миронова. Андрей незаметно кивнул ему головой: молчи, мол, не вздумай приставать с расспросами. Он-то знал, что сын полковника Скворецкого, талантливый летчик-истребитель, в двадцать два года командовавший эскадрильей, погиб под Берлином.
— Как, Андрей Иванович, — прервал тягостное молчание Скворецкий, — тебе имя Сергея Савина ничего не говорит? Впрочем, откуда? Ведь тебе тогда не было и пятнадцати…
— Вы о чем? — не понял Миронов. — Когда — тогда?
— Брянские леса помнишь? — спросил полковник. — Мы туда пробивались с боями весной сорок второго. Как раз в это время ты и пристал к отряду.
— Ну, помню, — неуверенно сказал Андрей. — Так что из этого следует?
— А как к нам, в расположение отряда, прилетал с Большой земли представитель командования Красной Армии «товарищ Сергей» — помнишь?
— Помню, — начиная догадываться, тихо, вполголоса произнес Андрей.
— Так вот: фамилия «товарища Сергея» была Савин. Сергей Иванович Савин. Теперь понял?
— Вы полагаете, — в раздумье спросил Миронов, — что тот Савин, «товарищ Сергей», — отец Степана Савина? А может, просто совпадение?
— Какое там совпадение, — горько усмехнулся Скворецкий. — Сергей Иванович Савин, «товарищ Сергей», член Военного Совета армии, погиб под Курском. Это я знал всегда. А вот насчет сына… Насчет сына не знал…