Руфь

— Генри, мне надо поговорить с тобой об одном деле. Разумеется, оно для меня крайне неприятно, но что делать, если сама эта девушка вынуждает меня. Ты, конечно, понимаешь, о ком я говорю, и не заставишь меня объясняться?

Мистер Беллингам нетерпеливо повернулся к стене и, скрыв от матери лицо, приготовился слушать нравоучения. Впрочем, она этого не заметила, так как была слишком взволнована, чтобы наблюдать за ним.

— Я, со своей стороны, — продолжала она, — старалась смотреть на всю эту историю сквозь пальцы, хотя миссис Мейсон всюду сплетничала о ней, и мне было неприятно знать, что такая безнравственная особа под одной… Извини, милый Генри, ты, кажется, что-то сказал?

— Руфь совсем не безнравственная особа, маменька, вы к ней несправедливы!

— Но, мой милый, надеюсь, ты не станешь уверять меня, что это образец добродетели!

— Нет, маменька, но это я во всем виноват!

— Мы не будем говорить о том, насколько она испорчена и кто сделал ее такой, — заявила миссис Беллингам полным достоинства тоном.

Тон этот с самого детства производил на ее сына столь сильное впечатление, что мистер Беллингам мог противиться ему только в моменты сильного волнения. Однако сейчас он был слишком слаб, чтобы противоречить матери и отстаивать поле битвы.

— Снова повторяю, я не желаю разбираться, насколько ты виноват в этом деле. Недавно я имела случай собственными глазами убедиться, что у этой девушки нет ни благопристойных манер, ни стыда, ни простой скромности.

— Что вы хотите этим сказать? — резко спросил мистер Беллингам.

— Когда тебе было совсем плохо, я просидела подле тебя всю ночь, а затем вышла утром немножко освежиться. Вдруг эта девушка бросилась ко мне и непременно хотела говорить со мной. Я принуждена была, прежде чем вернуться к тебе, позвать миссис Морган. Я никогда не видела такого нахального бесстыдства и бесчувственности!

— Руфь совсем не бесстыдная и не бесчувственная. Она, правда, совсем необразованна и только потому могла как-нибудь оскорбить вас, сама того не подозревая.

Разговор этот утомил мистера Беллингама, и он даже жалел, что ввязался в него. С тех пор как он начал сознавать присутствие около себя матери, он понял, в какое затруднительное положение поставлен присутствием Руфи, и в его голове уже возникали всевозможные планы. Но ему было пока тяжело их обстоятельно обдумывать и обсуждать, и поэтому он откладывал их на то время, когда поправится и соберется с силами. Вся эта крайне неприятная ситуация, для него неотделимая от мысли о Руфи, заставляла его сердиться и злиться. Он даже думал, что лучше было бы никогда и не встречать Руфь (правда, думал об этом так же апатично и бесстрастно, как обо всем, что не имело прямого отношения к его комфорту). История с Руфью казалась мистеру Беллингаму очень неловкой. Однако, несмотря на это, он не желал, чтобы о девушке дурно отзывались. Мать заметила это и тотчас переменила тактику:

— Хорошо, не будем говорить о манерах этой молодой особы. Но я надеюсь, вы, по крайней мере, не станете защищать вашей связи с ней. Надеюсь, вы еще не настолько потеряли всякое приличие, чтобы находить возможным или удобным для вашей матери оставаться под одной кровлей с падшей девицей, встречаться с ней каждый день и каждый час?

Она ждала ответа, но его не последовало.

— Я спрашиваю у вас простую вещь: хотите вы этого или нет?

— Думаю, что нет, — ответил он мрачно.

— А мне кажется, вам бы очень хотелось, чтобы я уехала отсюда и оставила вас вдвоем с вашей порочной подругой.

Реакции снова не последовало. Мистер Беллингам сердился и про себя винил во всем Руфь.

Наконец он заговорил:

— Матушка, ваш отъезд не выведет меня из затруднительного положения. И после всех ваших забот я меньше всего хотел бы обидеть вас или избавиться от вашего присутствия. Но я должен сказать вам, что Руфь вовсе не до такой степени заслуживает порицания, как вы представляете. Я и сам был бы рад больше не видеть ее, но скажите, как мне это устроить, чтобы не повести себя некрасиво? Но только избавьте меня от всего этого, пока я еще так слаб. Отдаю себя в полное ваше распоряжение. Удалите ее, если хотите, только уладьте все как-нибудь честно и благородно. И не говорите мне об этом ни слова. Я не могу этого выносить. Дайте же мне покоя, не надоедайте вашими наставлениями, пока я прикован к проклятому месту и пока я решительно не в силах отогнать от себя неприятные мысли.

— Мой милый Генри, положись на меня!

— Ни слова более, матушка! Это скверное дело. Трудно мне не упрекать себя за него. Я не хочу об этом думать.

— Не будь так строг к себе, мой милый, пока ты еще так слаб. Конечно, можно раскаиваться, но что касается меня, то я твердо убеждена: это она своим кокетством увлекла тебя. Тем не менее, как ты говоришь, все нужно уладить честно и благородно. Признаюсь, я была весьма огорчена, когда в первый раз услыхала об этой истории. Но когда я увидела эту девчонку… Впрочем, если это тебе досаждает, я не буду говорить о ней ни слова. Я только благодарю Всевышнего, что Он открыл тебе глаза!

Она села и замолчала. Потом, подумав немного, велела принести свой письменный прибор и принялась что-то писать. Сын ее становился между тем все беспокойнее, им овладело какое-то нервное раздражение.

— Матушка, эта история надоела мне до смерти, я не могу прекратить о ней думать.

— Предоставь это дело мне. Я все устрою как нельзя лучше.

— Не уехать ли нам отсюда сегодня же ночью? В другом месте эти мысли не будут так мучить меня. Я ни за что не хотел бы еще раз увидеть ее. Я боюсь сцены, а между тем мне кажется, что я должен бы ее повидать, — нужно же объясниться.

— О, об этом и думать нечего, Генри. Лучше поскорей уедем отсюда, — сказала миссис Беллингам, испугавшись одной мысли об их свидании. — Через какие-нибудь полчаса мы можем отправиться, а к ночи уже будем в Пентрвелсе. Теперь еще только три часа, а вечера нынче длинные. Симпсон может остаться здесь и окончить укладку вещей без нас, потом она отправится прямо в Лондон и там нас встретит. Макдональд и сиделка поедут с нами. Но в состоянии ли ты вынести эту дорогу, ведь тут целых двадцать миль! Как ты думаешь?

Мистер Беллингам был готов на все, лишь бы избавиться от неловкости. Он чувствовал, что ведет себя по отношению к Руфи не так, как следует, но как именно следовало вести себя, он не понимал. Отъезд выводил его из затруднительного положения и избавлял от нравоучений. Он знал, что мать его не скупа на деньги, и поэтому надеялся, что она уладит все самым «честным и благородным» образом. Что же касается до объяснений, то он решил через несколько дней непременно написать Руфи. Таким образом, он успокоил себя. К тому же сборы и укладка вещей несколько рассеяли его дурное расположение духа.

В это время Руфь совершенно спокойно сидела в своей комнате, коротая долгие и утомительные часы ожидания мечтами о долгожданном свидании с возлюбленным. Окна ее выходили во двор, к тому же комната находилась в боковом крыле, в стороне от главного корпуса гостиницы, так что до нее не доносился шум, говоривший об отъезде. Но если бы она и услышала скрип быстро отпиравшихся дверей, если бы до ее слуха и долетели короткие, отрывистые приказания и стук колес отъезжающего экипажа, она и тогда не догадалась бы об истине: любовь внушала ей незыблемую веру.

В шестом часу в дверь постучали, и горничная подала ей записку от миссис Беллингам. Эта леди никак не могла подобрать нужных слов, но в конечном счете у нее получилось следующее:

Благодарение Богу, сын мои, поправляясь от болезни, осознал наконец всю преступность и греховность своей связи с вами. По его настоятельному желанию и во избежание нового свидания с вами мы намерены покинуть это место. Однако, прежде чем я уеду, мне хотелось бы призвать вас к раскаянию и напомнить вам, что вы ответите перед Богом не только за одну себя, но и за всех тех, кого вы совлечете с истинного пути. Я буду молиться, чтобы вы возвратились к честной жизни, и советую вам, если вы еще не умерли «во смерти и во грехе», поступить в какое-нибудь исправительное заведение. Выполняя волю моего сына, прилагаю при сем билет в пятьдесят фунтов.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.