Амбарцумян

По армянскому языку Амазасп был достаточно силён, и потому для прохождения курса особых усилий не требовалось. Прошёл он историю армянской литературы достаточно основательно, чтобы критически отнестись к творчеству любого автора. Кроме того, изучение армянской историографии дало возможность приобрести некоторые познания в арменистике. Параллельно с этим он прошёл курс древнеармянского языка (грабара).

Под опытным руководством Соколова и Виноградова он достаточно овладел русским языком и познакомился со значительным объёмом русской литературы. Любовь и проникновенное отношение к великим русским писателям он приобрёл именно в эти годы. Амазасп научился писать «сочинения» на литературные темы и серьёзно, грамотно излагать свои мысли. Глубочайшее обаяние русской литературы, внушённое преподавателями, стало нестареющим достоянием его духовной сокровищницы.

Изучение классических языков — латинского и греческого — обогащало интеллект и расширяло кругозор. Овладение этими языками и свободное чтение текстов открыли возможность непосредственного ознакомления с авторами античного мира. Институт дал ему первые основы знания античных авторов и вместе с тем знание истории классического мира и его искусства.

Его мысль по истории народов и государств развивалась под руководством опытного, увлекательного преподавателя, историка Кизеветтера, с которым Амазаспу часто доводилось особо, вне классных уроков, обсуждать и трактовать исторические события.

Особенно одиозным характером отличалась его критическая «агрессия» в области религиозных дисциплин. Дело нередко доходило до скандала, когда он бросал язвительные реплики с пафосом рассказывающему библейские отрывки законоучителю Попову. Протоиерей Попов немедленно же прерывал рассказ, и начинались «суд», грозное расследование и угрозы увольнения.

Так ровно, безмятежно проходили дни его пребывания в институте вплоть до сентября 1900 года, когда ему исполнилось 20 лет. До этого времени он пользовался большим авторитетом среди учеников. Кличка «армянский Ломоносов» ещё продолжала функционировать. Преподаватели и начальство считали его юношей, которого ожидает большое будущее. Столь же положительным было и отношение к нему московской армянской колонии. Умственное и моральное преуспевание продвигалось вперёд гигантскими шагами.

И вдруг в середине сентября случилось нечто неожиданное. Среди учеников пронёсся клич: сторонитесь Амбарцумяна! Он безбожник, развратитель юношества!..

Оказалось, что его травили исподтишка, самым немилосердным образом. Травили его враги — протоиерей Попов, инспектор Халатян, которого Амазасп часто называл «картошкой», и мракобес института Флинк. Оказалось, что за ним, за его беседами с товарищами, за обсуждением вопросов в кружке была установлена регулярная слежка. Содержание его доклада «Дарвинизм и библейская система» было известно высшим политическим органам. Им же были сообщены подробные сведения о прочитанном Амазаспом докладе «Французские предреволюционные материалисты». Ко всему этому присоединилось новое обстоятельство: в спальне под его подушкой были обнаружены крамольные книги — популярная брошюра «Экономическая система Карла Маркса» и «Происхождение человека» Дарвина.

Наконец пришёл день, когда его уволили. Но Амазасп собрался духом и предначертал новый путь обучения.

Помимо товарищей, на новой квартире в первые дни его навестили преподаватели Кизеветтер, Виноградов, Первов, Кусикян и воспитатели Вейнберг и Тагианосян. Это сильно ободряло его, обязывая по-прежнему энергично продолжать учение, не отчаиваться, а идти всё дальше и дальше. Однажды он даже получил приглашение от профессора В. Ф. Миллера, который дал ему дельный совет и помог поступить на подготовительные курсы Д. И. Борейша, обеспечив оплату учёбы.

Амазасп начал готовиться к экзаменам на аттестат зрелости, надеясь опередить своих товарищей по классу.

В 1902 году произошло событие, которое не может быть оставлено без внимания. Оно привело к знакомству с русскими поэтами — К. Д. Бальмонтом и В. Я. Брюсовым.

Однажды в кругу П. Абеляна, В. Манвеляна, В. Терьяна и других происходил оживлённый обмен мнениями о современной русской лирике, о сопоставлении её с армянскими поэтами, о их поэтических опытах. Много было сказано о «вождях» русских декадентов и символистов — о К. Д. Бальмонте и В. Я. Брюсове. Все они безапелляционно признавали большое значение этих поэтов. Подчёркивая это значение, многие говорили о какой-то таинственной, магически волшебной обстановке, в которой живут эти поэты.

— Они — какие-то недоступные олимпийцы, живут на высотах Парнаса, имеют дело с небожителями!.. Говорят, они, как жрецы, выполняют культ поэзии, и смертным не дано видеть их в божественно-поэтическом обличье… — так рисовался им образ жизни поэтов.

— А что, если я проникну в божественную их обитель, — самоуверенно заявил Амазасп, — познакомлюсь с ними, побеседую о поэзии!

Раздались радостные и поощрительные голоса:

— Это дело! Это прекрасно!

— Однако надо создать какой-нибудь разумный повод посещения! — крикнул Абелян. — Давайте решим, с какой именно целью?

— Это легко, совсем легко! Амазасп просто несёт им стихи на показ, с целью экспертизы, — пояснил Канаян, — с целью получения на них отзыва…

— Посылаем, — сказал Ханзадян, — четыре стихотворения. По одному из сочинений самого Амазаспа, Вагана Терьяна, Канаяна и Хачатряна. Это будет очень кстати: мы получим сравнительную оценку творчества наших поэтов!

— Но ведь они не знают армянского языка… Очень просто: мы переведём и пошлём переводы!

Решили принять это предложение. Через два дня переводы были готовы. К ним присоединили одно из стихотворений Аветика Исаакяна.

— Это для того, чтобы узнать мощность поэтической силы самих экспертов. Посмотрим, как они отнесутся к нашему замечательному поэту.

Они вышли на улицу, и шумное «паломничество» двинулось к цели. Бальмонт жил тогда в районе Тверской улицы. Группа остановилась у подъезда, и Амазасп смело вошёл. Его любезно принял солидный, с короткой заострённой бородкой человек средних лет — по виду ему можно было дать чет 35–40. С широким лбом, с довольно большой, покрытой вьющимися до самых плеч русыми кудрями, головой. Он произвёл на Амазаспа весьма выгодное впечатление. Амазасп назвал себя и объяснил цель своего посещения. Бальмонт слегка улыбнулся и пригласил его сесть. Первое впечатление свидетельствовало, что на его серьёзном и мрачном лице улыбка показывается редко, и Амазасп в его взгляде уловил тенденцию религиозно-мистических устремлений. Однако никаких жреческих, олимпийских, тем более таинственных обстоятельств в его обстановке он не заметил. В простой маленькой комнате, служившей ему кабинетом, стоял приставленный к стене письменный стол, и он, занимаясь, лицом был обращён к стене. Голос у него был мерный, музыкальный.

— Так, значит, вы хотите узнать моё мнение о вашей поэзии? — тихо произнёс он и спокойно открыл предложенные ему листы. — Хорошо, хорошо!

Он прочёл все пять стихотворений и, отложив их в сторону, спросил:

— А кто их авторы? Конечно, это вещи разных авторов!

— Ученики! — сказал Амазасп.

Тогда он начал рассматривать каждое стихотворение в отдельности.

— В этой вещи, — начал он свою экспертизу, — ничего не годится. В ней нет ни мысли, достойной поэзии, ни поэтической формы, ни настроения. Это прямо не годится, — отметив лист синим карандашом, возвратил его Амазаспу. Забракованное стихотворение принадлежало Хачатуряну. Засим, весьма внимательно, местами повторяясь, он прочёл второй лист и с заметным воодушевлением произнёс: — Вот это я понимаю! Автор этой вещи будет, несомненно, поэтом! Кто он? Передайте ему мой привет. Скажите, что ему следует шагать вместе с музой.

Такой положительной оценки удостоилось стихотворение Вагана Терьяна.

Взяв два других листа и прочитав их, Бальмонт решительно отозвался: в этой вещи есть некоторая поэтическая мысль, но она слишком тривиальна, что касается формы её, то она совсем не годится. Это было стихотворение Канаяна.