Страница 63 из 96
ИТОГ «ВТОРОЙ МИРОВОЙ ПЕРЕЗАГРУЗКИ»
Нельзя оперировать итогами мировой войны в понятиях современной политкорректной тусовки. В интересах Истины и в интересах России (в принципе еще и в интересах других воевавших стран — Британии, Сербии) не прошлую войну обсуждать в современных понятиях, а, наоборот, современную политическую ситуацию рассматривать с помощью критериев прошлой войны.
И если из каждых сегодняшних десяти международных споров (например, о захвате нефтепромыслов под прикрытием «защиты демократических свобод») хотя бы половину перевести с «демократического языка» на «геополитический» или на «военно-исторический», путаницы стало бы меньше.
Да, никуда не уйти от темы «Большой войны». Той, что, согласно Брюсу Кэттону, сама берет на себя командование. Вторая мировая война была именно такой.
Версия «Большой войны», войны вне всяких пактов, вне «объявлений себя с такого-то часа, такого числа в состоянии...», раскрывает истинный размах войны. Раздвигает временные рамки. «Большая война», да простится мне это по- луцитирование Евангелия, «не приходит приметным образом».
И сегодня версия «Большой войны» возвращает «на линию фронта» некоторых участников, напоминая им, на какой именно стороне они действовали...
Война — в любом случае соприкосновение с Реальностью. Катарсис. Трагическое очищение. А политика, понятийный инструментарий, сам лексикон в мирные годы постепенно и совершенно неизбежно в погоне за сиюминутными выгодами расклада усложняется, запутывается, завирается — ровно до следующей войны. До следующего катарсиса. Собственно, лживость, противоречия «мирной политики» всегда и запускали следующую войну.
Поймите, это ни в коем случае не апологетика «милитэри стайл». Не война так хороша, но «мирная, гражданская политика», скатывающаяся к интригам вокруг долей процента одураченного электората, так плоха.
Ежели взглянуть «философически», «диалектически», получается, что... Война-то в любом случае всегда приближала мир. А «мир» и «мирные политики, историографы и т.д.» — они-то (во всяком случае, до сих пор) всегда приближали войну.
И всегда «послевоенные годы» потихоньку превращались в «довоенные».
Часть вторая. «ВОЙНА И МИР... И ВОЙНА»
Во второй части этой книги, посвященной «холодной войне», прослеживаются силовые линии, информационные нити, обнаруженные во временах формирования «Объединенной Европы-1» («берлинской») и отнюдь не оборвавшиеся памятной весной 1945 года. Оказывается, и к интереснейшему феномену «холодной войны» применима своя «перезагрузка», сулящая также немало мини-открытий. Разбирая множество неформализованных законов этой «войны», обрисовывая всевозможные «театры», где она проходила, и предлагая свои объяснения причин ее проигрыша Советским Союзом, мне параллельно доводилось беседовать и с людьми (например, интересный и востребованный сегодня экономист и философ Михаил Хазин, беседа с ним в журнале «Дружба народов», № 6, 2009 г.), которые довольно убедительно говорят о том, что Советский Союз практически выиграл «холодную войну». Или, во всяком случае, гонку вооружений СССР в 1970-х годах у США выигрывал, но наши тогдашние политические вожди были абсолютно не готовы, не знали, что с этим мировым лидерством делать. Испугались и сдали.
Глава 1. ФУЛТОН. ОБЪЯВЛЕНИЕ ВОЙНЫ
5 марта 1946 года в Вестминстерском колледже в Фултоне (штат Миссури) бывший премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль (действующий президент США Гарри Трумэн стоял чуть поодаль) произнес свою знаменитую речь. В которой, собственно, нам и была объявлена «холодная война».
К сегодняшнему дню в Фултоне сложился своеобразный «Музей «холодной войны». В 2006 году на 60-летний юбилей были приглашены дочь Черчилля леди Мэри Соамс и его внучка Эдвина Сандис, а также внучатый племянник Трумэна. Позвали также президента Соединенных Штатов Джорджа Буша и английского премьера Тони Блэра, однако те приглашение отклонили.
А в предыдущие годовщины фултонской речи в Вестминстерском колледже собирались многие мировые лидеры и политики, в том числе бывшая премьер-министр Великобритании Маргарет Тэтчер и экс-президент СССР Михаил Горбачев. Последнего мы, быть может, увидим еще. Ведь какой, если представить, классный фон для рекламной кампании: «Горячая пицца поможет и в «холодную войну»!!!»
К 60-й годовщине в Фултоне была обновлена экспозиция и проведена перепланировка мемориала и библиотеки Черчилля, обошедшаяся в $4 миллиона. Кроме того, символическое начало глобального противостояния было отмечено специальной службой в церкви Святой Марии на территории Вестминстерского колледжа.
Итак: почему именно Черчилль (отставной в то время козы барабанщик)? Почему именно Фултон (глухомань несусветная)?
Перед тем как воспроизводить «Выбранные места из речи...» сэра Уинстона и ответы «Черчиллю и миру» Иосифа Виссарионовича Сталина в газете «Правда», дадим две «установочные» цитаты:
1) Анатолий Уткин написал прекрасную книгу о Черчилле, где среди многого прочего есть и... назовем это: «бытовая сторона Фултона».
2) Работой историка Валентина Фалина воспользуемся для краткой обрисовки тогдашнего геополитического «расклада».
Анатолий Уткин:
«К ставшему президентом Гарри Трумэну, гордящемуся своей простотой и доступностью, стали прибывать земляки из Миссури с небольшими просьбами. В январе 1946 г. они попросили прислать кого-либо из сенаторов на открытие заурядного колледжа в миссурийском городке Фултон. Патриот своих краев, президент Трумэн отреагировал неожиданно: «Зачем нам просить косноязычных сенаторов, когда сейчас во Флориде отдыхает самый большой златоуст англосаксонского мира — отставной премьер Уинстон Черчилль?» Черчилль на просьбу откликнулся, выдвинув лишь одно условие: «Выступлю в случае присутствия в зале президента Соединенных Штатов». Трумэн согласился.
Печально знаменитое выступление Черчилля в Фултоне соответствовало настроениям правых сил в США, решивших «выяснить свои отношения» с Востоком. «Братская ассоциация англоговорящих народов», о которой говорил экс-премьер, должна была стать военным союзом, ибо, как утверждал Черчилль, «на русских ничто не производит большего впечатления, чем сила». Это было начало трагического пути гонки вооружений (...)».
Валентин Фалин:
«На финальной стадии войны СССР не представлял собой угрозы для «свободного мира». У Москвы были несколько иные заботы. Надлежало поднимать из руин страну, а не мечтать о квазикоммунистической экспансии. Установленным, доказанным фактом является то, что советское руководство ни в 1945-м, ни в 1946 году не собиралось воспроизводить в Центральной и Восточной Европе родственные сталинизму модели экономического, социального и политического устройства...
Это понимали и в США. Так, генерал Клей в апреле 1946 года в качестве заместителя американского губернатора Германии докладывал госдепартаменту: советских представителей в Контрольном совете «нельзя упрекнуть в том, что они нарушают Потсдамские договоренности». Напротив, «они в высшей степени добросовестно их исполняют», демонстрируют «искреннее стремление дружить с нами, а также уважение к США». «Мы, — заключал Клей, — ни на мгновение не верили в [возможность] предстоящей советской агрессии, и мы не верим этому сейчас».
Однако Трумэна, которому необходимо было освятить доктрину Pax Americana, эти соображения не убеждали. Именно для того, чтобы как-то обосновать заявку на мировую гегемонию, Соединенным Штатам и понадобился Черчилль. В пользу Черчилля, с точки зрения Трумэна, говорило то, что в ходе войны никто больше Черчилля не сделал для того, чтобы выхолостить военное сотрудничество западных держав с Советским Союзом, не допустить реальной координации действий вооруженных сил трех держав, сорвать организацию Второго фронта в 1942 и 1943 годах и тем самым затягивать войну, с олимпийским спокойствием наблюдая, как в ожесточенных схватках немцы и русские обескровливают друг друга. В этом смысле концепция британского премьера перекликалась с подходами Трумэна, который в июне 1941 года изрек: «Если будут побеждать немцы, стоит помогать русским, если верх будут брать русские, надо помогать немцам, и пусть они убивают друг друга как можно больше».