Страница 1 из 3
Сергей Наумов
Орлиный там услышишь клич
Их было четверо, и шли они не торопясь, тем размеренным твердым шагом, каким ходят только альпинисты. Гребень, по которому они двигались, должен был привести их к вершине. Путь к трехтысячнику начинался от голубого озерца и, петляя, уводил к обнажениям, кое-где покрытым альпийскими маками, крокусами и рододендронами.
Порфирий Громов шел впереди. Его широчайшая спина то и дело закрывала вершину, остальные шли затылок в затылок: гибкий подвижный Зураб, молчаливый низкорослый крепыш Олег.
Сан Саныч замыкал группу – так решил он сам, но все догадывались: старику не хотелось, чтобы ребята видели, как ему тяжело идти.
В тридцатые годы фамилию заслуженного мастера спорта Александра Буранцева знали все, кто мечтал о восхождениях. Памир, Тянь-Шань, Алтай, кавказские пятитысячники – куда только не забрасывало его альпинистское бестропье! Он первым штурмовал стенки.
Война оторвала его от гор. Буранцев стал первоклассным разведчиком – пригодились сноровка и выдержка альпиниста.
И все же дороги войны снова привели его в горы. Сюда, откуда он безусым парнишкой начинал свой долгий путь к вершинам.
Ребята знают о Саныче все или почти все, но старик кажется им чудаком. «Каждому делу – свой возраст», – сказал Порфирий. Сказал, не обращаясь ни к кому, глядя в бинокль на сияющие алмазным блеском снежники, но ребята поняли и промолчали, соглашаясь с Порфирием.
Когда, сверяя маршрут, Зураб расстелил на столе карту, Саныч едва заметно усмехнулся – он и без карты знал каждую расщелину. Ничего, что прошло более четверти века, – те дни, что он прожил здесь, стоили целой жизни.
Как объяснить им, что это последнее восхождение. И что совсем не вершина волнует его. Память. Вот что не дает ему покоя. Она будит его по ночам, выводит на старые тропы и всякий раз замыкается на голой гранитной стенке, обретая колючую ясность ощущений тех страшных двух часов, проведенных наедине со смертью.
Чем выше, тем снега больше. Снег раскисший, согретый солнцем. Порфирий проваливался в него по колено, остальные брели след в след.
С пронзительным криком с бесснежных стенок поднимались улары. Их крики-жалобы долго плавали в прозрачном холодном воздухе.
Саныч старался не отстать, прислушиваясь к стуку сердца. Он часто и шумно дышал, как во время бега, и Зураб, обернувшись, едва заметно покачал головой, жалея старика.
Саныч знал, что ему, возможно, и не дойти до вершины, чей подкрашенный рассветом пик горел ярко и приманчиво под еще робкими лучами солнца. Ему и не очень нужен этот пик. Он был там уже не раз.
Санычу хотелось добраться до его подножия, туда, где начинается ровная, словно стесанная гигантским топором, стометровая скальная стенка.
Желание увидеть эту стенку и все, что скрывали склоны правее ее, родилось в Саныче давно, может быть сразу после войны.
Тяжелое ранение, полученное в боях под Бреслау, почти не оставляло надежды на свидание с горами, а потом понадобились годы, чтобы просто ходить по земле работать, думать, жить...
О маршруте в долину Зубров он узнал из записки, висевшей на доске объявлений в институте, где Буранцев работал преподавателем. Троим альпинистам-перворазрядникам требовался четвертый. Он даже вздрогнул, когда прочитал название пика, куда собирались подняться трое студентов.
Буранцев нашел их на следующий день в спортзале, представился, сказал, что готов быть четвертым.
Они рассматривали его бесцеремонно и придирчиво.
– Мы вас знаем из книг, – сказал Порфирий Громов, – но мышцы имеют способность стареть.
И все же он убедил их, что сможет быть четвертым, ни словом не обмолвился о своих ранениях. Сам постарался забыть о них хотя бы на время восхождения.
...На гребне снег заледенел мелкими бледными зернами. Синеватые тени, отбрасываемые шпилеобразными скалами, чередовались с ослепительно оранжевыми полосами солнечного света. Вершина же отчетливо вырисовывалась на фоне ясного голубого неба.
С востока, юга и севера к вершине не подобраться – отвесная пятисотметровая стенка. И только с запада подходит к вершине гребень – путь подъема.
Снежник становится все круче, снег рыхлее и глубже. Видимо, опасаясь вызвать лавину, Порфирий вел группу по прямой.
Он с силой втыкал перед собой ледоруб – раз, правая нога вколачивалась в склон – два, левая – три... Машина, не человек. С таким и на Аннапурну можно. А в разведку? Саныч остановился, глубоко вздохнул, тяжело оперся на ледоруб, глядя, как Порфирий торит тропу.
На Громове была прозрачная нейлоновая куртка, брюки эластик и австрийские ботинки с золотым тиснением. Порфирий умел красиво одеться даже для восхождения. Угрюмоватое загорелое лицо его с длинным, хищно изогнутым тонким носом почти никогда не распечатывалось улыбкой, словно дал он обет не смеяться.
К вечеру, взяв в лоб два «жандарма», группа вышла к желтым скалам, откуда начинался самый опасный участок пути к вершине.
На площадке, когда-то выбитой лавиной, решили сделать привал.
Буранцев лежал на спальном мешке, запрокинув голову и сняв очки, смотрел на горы, окрашенные теперь в странный фиолетовый цвет; лишь вершина пика слабо поблескивала, словно обернутая оловянной фольгой.
«Нужно встать и пройти к валуну, – думал Саныч, – там все начиналось». Он медленно встал, ковырнул ледорубом снег. На скрип встрепенулся Олег.
– Куда вы, Сан Саныч?
– Место одно хочу посмотреть...
– Место, где был прикован Прометей? – донесся из-за груды рюкзаков голос Порфирия. – Так ведь он пришпилен был на Ушбе, как гласит легенда...
– Почти угадал, – тихо сказал Буранцев, – один на Ушбе, другой здесь неподалеку.
Ребята переглянулись – они давно уже встали со своих мест и теперь с недоумением смотрели на старика.
Сан Саныч всматривался в каждого из них чуть исподлобья добрыми выцветшими глазами, зная наперед, кто первый начнет «выводить иронию».
– Саныч, у тебя голова не болит? – осторожно спросил Порфирий. – А то у меня таблетки...
– Нет, там он и был распят, и его в любой момент «эдельвейсы» могли расстрелять из карабинов.
Сказал резко, удивляясь металлическим ноткам, прозвучавшим в голосе.
Ребята промолчали.
– Тогда пошли, – сказал Зураб. – Мы не знали про это, Саныч...
Порфирий усмехнулся – не поверил.
Они поднялись по крутому склону, края которого резко обрывались вниз, в пустоту. Справа открылся узкий, как щель, «камин», и сразу за ним – гладкая, как щека, стенка, отвесно уходящая вверх.
– А егеря?.. – спросил Олег.
– Там, за гребнем, только левее. Должно что-нибудь остаться... Гильзы, может быть...
Саныч, прищурившись, не отрываясь смотрел на стенку, словно читал на ней историю своей жизни...
– Гитлеровцы! – шепот идущего впереди разведчика бросил их на снег.
Буранцев отполз за оставшийся от камнепада валун и осторожно выглянул. Белым конусообразным озером раскинулось перед ним небольшое плато. Со всех сторон было оно окаймлено холодными, тускло поблескивающими изморозью скалами.
И по самой середине этого застывшего «озера» двигалась длинная цепь людей с ледорубами – автоматы висели на груди. Буранцев и без бинокля разглядел выпуклые защитные очки на лицах бредущих по колено в снегу немцев. «Задача у них простая, – думал лейтенант. – Немцы хотят достичь перевального гребня раньше, чем мы. Захватив гребень, они перережут единственную дорогу, по которой должен пройти измотанный боями полк, ведущий арьергардный бой в долине».
Никто не ждал, что фашистские егеря появятся здесь. Они взяли штурмом южный склон хребта – значит, альпинисты отменные. Сколько же их? Полурота! Горные егеря из дивизии «Эдельвейс». Могут быть среди них и знакомые. Буранцев вспомнил двух баварцев, с которыми поднимался в одной связке на пик Шуровского четыре года назад.