Страница 13 из 63
За границей думали, что восстановление порядка в Московском государстве окажется невозможным. В Польше надеялись воспользоваться этими смутами для приобретения вновь Малороссии. Так что и для сохранения авторитета правительства в области внешней политики нужно было заботиться о подавлении во что бы то ни стало всякого мятежного духа в России.
Из всего сказанного видно, что в первое время правления Софье приходилось бороться со страшными затруднениями. Прошло несколько месяцев, пока новое правительство получило возможность настоящим образом направить свою деятельность. Нельзя отрицать, что сила воли правительницы и ее способности содействовали спасению авторитета власти в это время.
ГЛАВА IV
Правление Софьи
Семь лет управляла Софья делами. Нельзя сказать, чтобы это время было особенно богато какими-нибудь важными событиями или правительственными распоряжениями. Однако характер внешней политики в правление Софьи, именно война с татарами на юге, а также программа преобразований внутри государства, приписываемая князю Василию Васильевичу Голицыну, вполне соответствуют тому направлению, в котором впоследствии шел вперед Петр и относительно восточного вопроса, и относительно реформ в духе западноевропейского просвещения.
Князь Василий Васильевич Голицын, человек, замечательный умом, образованием и опытностью в делах, сторонник западноевропейской культуры, восхищавший иностранных дипломатов утонченностью и любезностью обращения с ними, может быть назван в отношении смелости своих намерений в духе реформы предшественником Петра. Хотя Голицын и не отличался особенной независимостью мнений или силой воли, но должен считаться одним из самых достойных представителей эпохи преобразования России.[67]
Голицын был знатного происхождения и родился в 1643 году. Еще при царе Алексее Михайловиче он занимал довольно важные посты при дворе. В царствование Федора он участвовал в Чигиринских походах. Особенно важную услугу оказал он государству своим содействием отмене местничества. Этой мерой главным образом обусловливалось преобразование войска.
При этом случае Голицын оказался истым сторонником прогресса; имея в виду государственную выгоду, он упорно боролся с сословными предрассудками и отказывался от личных выгод в пользу усиления власти.
Уже во время царствования Федора Голицын, как рассказывают современники, находился в близкой связи с царевной Софьей. В течение смуты 1682 года он оставался на заднем плане. По крайней мере, ничего не известно о его участии в майских событиях. Мы только знаем, как уже было сказано выше, что в самый разгар стрелецкого бунта он сделался начальником Посольского Приказа. 19 октября 1683 года он получил звание «царственные большие печати и государственных великих дел сберегателя» и заведовал иностранными делами до падения Софьи, т.е. до осени 1689 года. Как преемник Матвеева в этом звании и как предшественник Петра, он действовал в пользу сближения с Западной Европой. В беседах с иностранными дипломатами он мог обойтись без помощи толмачей, так как вполне владел латинским языком. Особенно понравился он представителям католических держав изъявлением готовности предоставить иезуитам некоторые права и вообще обеспечить существование и развитие католицизма в России. Из дневника Патрика Гордона мы узнаем, как охотно и как часто Голицын находился в обществе иностранцев и как старался составить себе точное понятие о делах в Западной Европе. Голицын был покровителем Лефорта, сделавшегося после государственного переворота 1689 года другом царя Петра. Барон фон Келлер, ирландский посланник, в своих донесениях Генеральным Штатам упоминал не раз о том, что пользуется расположением князя. Иногда Голицын с многочисленной свитой бывал в гостях у Келлера и за столом, в торжественных речах на латинском языке, восхвалял Нидерландскую республику [68].
Особенно высоко ставил Голицына французско-польский дипломатический агент Невиль; Голицын, рассказывает он, принял его так, как принимали в то время у себя приезжающих итальянские государи, т.е. с утонченностью опытного придворного и с ловкой учтивостью государственного деятеля, привыкшего вращаться в кругу высшего общества. Когда, например, по тогдашнему обычаю гостю подали водку, сам хозяин советовал не пить ее. Он с необычайным знанием дела беседовал с Невилем о делах в Западной Европе. Беседа происходила на латинском языке. О том, что он предполагал сделать для России, о разных реформах, которые имел в виду, Голицын говорил с таким жаром и столь красноречиво, что Невиль был в восхищении. Ему казалось, что с преобразованиями Голицына для России настанет новая эпоха. Голицын мечтал о распространении просвещения, о разных мерах для поднятия материального благосостояния народа. Он говорил Невилю о своем намерении содержать постоянных резидентов при иностранных дворах, отправлять русских для учения за границу, преобразовать войско, превратить преобладающее тогда в управлении финансами натуральное хозяйство в денежное, развить торговлю с Китаем и проч. Даже о своем намерении освободить крестьян и обеспечить их материальное благосостояние достаточным наделом Голицын рассказывал собеседнику-иностранцу, который после падения Голицына заметил, что Россия вместе с этим гениальным человеком лишилась будущности [69].
Нет сомнения, что у Голицына были обширные планы и что он умел говорить о них с жаром и увлечением, но Невиль чересчур уж превозносит его способности. Невиль писал свою записку о России, очевидно, вскоре после государственного переворота 1689 года, когда еще нельзя было предвидеть широкой и плодотворной деятельности Петра, а потому он мог сожалеть о несчастии, будто бы постигшем Россию. Большая разница между намерениями Голицына и действительными результатами его управления делами представляется странным противоречием. История не может указать ничего выдающегося в законодательстве и администрации во время семилетнего регентства Софьи. Были произведены некоторые перемены в уголовном судопроизводстве и сделаны не важные полицейские распоряжения; можно упомянуть еще о нескольких постройках. Вызванные в конце царствования царя Федора выборные со всего государства для разборов и уравнения всяких служб и податей были распущены по домам. С тех пор не было уже более никаких земских соборов [70].
При всей ничтожности эпохи правления Софьи и князя Голицына все-таки любопытно, что последний был таким же учеником западноевропейской культуры, каким сделался позже Петр.
До нас дошло описание великолепного дома, в котором жил Голицын. Тут находились разные астрономические снаряды, прекрасные гравюры, портреты русских и иностранных государей, зеркала в черепаховых рамах, географические карты, статуи, резная мебель, стулья, обитые золотыми кожами, кресла, обитые бархатом, часы боевые и столовые, шкатулки с множеством выдвижных ящичков, чернильницы янтарные и проч. Сохранился также список книг, принадлежавших Голицыну. Между ними встречаются книги латинские, польские и немецкие, сочинения, относящиеся к государственным наукам, богословию, церковной истории, драматургии, ветеринарному искусству, географии, зоологии и проч.[71] В списке упоминается «рукопись Юрия Сербинина». Нет сомнения, что это было одно из сочинений Крижанича, проектировавшего за несколько лет до царствования Петра целую систему реформ и отличавшегося громадной ученостью, начитанностью и необычайным знакомством с учреждениями и бытом Западной Европы [72]. По этим данным можно составить себе некоторое понятие о вкусе, наклонностях и кругозоре князя Голицына. Говоря о необычайном образовании его, один из иностранцев-немцев, бывших тогда в Москве, замечает, что такая эрудиция должна была в России считаться «диковиной» [73]. Однако пример князя Голицына свидетельствует о том, что Россия уже до Петра находилась на пути прогресса в духе западноевропейской культуры.
Голицын, подобно Петру, любил иностранцев и иноземные обычаи. Любопытно, что иезуиты хвалили Голицына за расположение к Франции и католицизму, а Петр не любил ни Франции, ни иезуитов. Иностранцы рассказывали, что Голицын был чрезвычайно высокого мнения о короле Людовике XIV и что его сын носил на груди портрет последнего [74].