Страница 24 из 50
Адам трудился без устали; от хлорки и стирального порошка его руки потрескались и покрылись пятнами экземы. При каждом прикосновении к куче хлама поднимались целые облака пыли, раздиравшей глотку. Адама мучил кашель, иногда он приходил в отчаяние, пытаясь разыскать в собственной квартире что-нибудь действительно нужное. И еще одно не давало ему покоя: в своих долгих скитаниях по помойкам он не однажды находил кожаные перчатки, но всякий раз лишь на одну руку. Правую. Сначала это открытие его позабавило, потом из любопытства он стал нарочно разыскивать повсюду перчатку на левую руку, но бесполезно. Одержимый идеей фикс, Адам даже загадал, что, если ему попадется хоть одна левая перчатка, это будет значить, что Ева покинула его не навсегда. Это будет весточка от Бога, подтверждающего в своей неизреченной доброте, что рано или поздно, еще в этой жизни, страданиям Адама придет конец. Воодушевленный, Адам бодрым шагом шел на свалку и возобновлял поиски.
Дома в специальной корзинке уже лежала добрая дюжина правых перчаток всех размеров, мужских и женских. Иногда Адам задавал свой излюбленный вопрос встречным на улице, в лифте или в магазине: «Почему люди всегда теряют только правую перчатку?..» Сначала морщил лоб, изображая тяжкий мыслительный процесс, а потом заливался смехом. Никто не знал, никто, кроме него, каким волшебным образом изменится его жизнь, весь мир, самый ход вещей, когда он найдет перчатку на левую руку!
Как-то раз ему попалось на глаза превосходное кримпленовое платье в китайском стиле, с асимметричной застежкой. После стирки, придирчиво оглядев находку, Адам пришел к выводу, что для хрупкой Евы платье широковато, а для Лилит — слишком длинное. Тогда он примерил его на себя, прямо поверх брюк. Эффект оказался потрясающим. Платье сидело как влитое, плотно облегая торс, и совершенно не стесняло движений.
А самое главное, это было все равно что надеть на себя шкуру Евы, ее горячую, атласную, ароматную кожу. Отныне Адам выходил на поиски волшебной левой перчатки только в платье, надевая сверху для тепла куртку и алую вязаную шапочку, по которой его узнавала местная детвора, кидавшая в него сосновыми шишками и репьем с криками: «Перчатка! Перчатка идет!»
Пришла зима. Пустой дом снесли. Искать вещи под снегом было очень трудно. Темнело рано, и иногда приходилось выходить из дома с фонарем. Если бы Адаму до зарезу не нужна была эта перчатка, он сидел бы в тепле, перебирая свои сокровища, в окружении кошек. Но он понимал, что так не может продолжаться вечно, проклятую перчатку надо разыскать как можно скорее, иначе он окажется в аду раньше собственной смерти. И вот однажды, когда Адам, окончив дневные труды, брел к дому, волоча за спиной детские санки, нагруженные барахлом, он заметил на автобусной остановке некий предмет, чернеющий на снегу, как крыло мертвой птицы. Сомнений быть не могло: это была перчатка. Сердце Адама забилось, он выпустил из рук веревку и поспешил к перчатке. Он упал перед ней ка колени и низко ей поклонился. Он осторожно взял ее в руки и проверил расположение большого пальца. Он запрокинул голову и улыбнулся небесам благодарной щербатой улыбкой, шире и светлее которой в этот миг было не сыскать. Он засунул руку внутрь чудесной находки. И улыбка сошла с его лица, сменившись гримасой недоумения, отвращения и ужаса. Адам сидел в снегу, разглядывая черную кожаную перчатку на левую руку, и не знал, что ему думать. У перчатки было шесть пальцев.
Первые несколько дней Ева просто проспала. Приходя с работы, тут же валилась в постель, чтобы утром вылезть из нее такой же измотанной и уставшей. Проспала она и всю субботу, а под вечер отправилась на улицу подышать воздухом. Воздух был дымным и прохладным, дверь подъезда открылась прямо на Садовое кольцо — именно из-за этой двери Ева польстилась на тесную и темную квартирку. По улице в обе стороны с шумом текли потоки автомобилей. Те, что ближе, несущиеся слева направо, освещали дорогу белым огнем фар; те, что дальше, справа налево, тускло мигали красными огоньками стоп-сигналов. Еве подумалось, что первые — души праведников, направляющиеся в рай, а вторые неумолимо затягивает воронка преисподней. Вот только в каком автомобиле ни окажись, у тебя будет две пары огней. Ева зашла в винный магазин и долго стояла у витрины. Ей хотелось красного вина, но из-за мыслей об автомобилях ее выбор склонялся в пользу белого, к тому же красное напоминало об Адаме.
Ева вышла из магазина, держа под мышкой бутылку шардоне, завернутую в шелковую бумагу. Ее сердце пело. Она собиралась отпраздновать свою свободу. Она восхищалась собой. Как все-таки бывает приятно принять решение, меняющее всю твою жизнь, принять перемены, которые несет твое решение, и знать, что только ты сама отвечаешь перед собой и перед Богом за все, что с тобой произойдет. Из дома Адама она забрала лишь самые красивые и дорогие сердцу вещи, расставив и разложив их на новом месте тщательно и с любовью. Она оделась в китайский халат с тиграми, зажгла благовония и свечи и уселась с бокалом, впервые за долгие месяцы упиваясь тишиной. Ева представляла себе свою новую жизнь, размеренную, уютную, где каждое действие будет наполнено смыслом и красотой. Жизнь без Адама с его неровным настроением, ночными музицированиями, шумными пирушками, беспорядочными связями, пустыми карманами и невыполненными обещаниями.
Это правда, все совместные восемь лет были прожиты в любви, но Адам и понятия не имел, как она страдала. Для Евы одной из насущных потребностей была потребность в красоте; она созидала — Адам рушил, не со зла, а просто по неловкости. Он не понимал, никогда не понимал, для чего ей дорогие платья и шляпы, в которых нельзя выйти из дома, кремы, о которых он говорил, что в их состав входит «сперма бабая», и зачем тратить пятьдесят долларов на ужин в ресторане, когда можно на пять наесться дома до отвала. Не понимал, зачем принимать цветы от мужчин, с которыми не собираешься переспать, и зачем, ложась в постель, класть у подушки страусовое перо. Но теперь, когда она одна, все будет по-другому.
Воскресным утром Ева долго нежилась под душем, причесывалась, натиралась лосьоном и накладывала макияж. Затем оделась — неброско, по-городскому, но с изыском — и отправилась на прогулку по бульварам. Пила в кафе горячий шоколад, томно курила на скамейке греческие сигареты, кутаясь в кашемировое пальто, потом полтора часа неспешно ходила по книжному магазину, выбирая зарубежный роман. Она чувствовала себя совершенно счастливой, прекрасной и бессмертной. Случайно повстречалась с приятельницей, на вопрос «Как дела?» стрельнула длинными глазами и произнесла напевно: «Ушла от Адама…» Наслаждалась паузой в беседе. Проголодалась, зашла в ресторан, заказала морской коктейль и бокал белого — решила отныне пить только белое, пусть это будет ее фишка. Пока несли заказ, смотрела в окно и вдруг заметила, что плачет. Морские гады не лезли в горло; от страха она вся покрылась коркой ледяного пота. Залпом осушила бокал, пролив на скатерть: руки тряслись. «Что со мной, Господи, что со мной?» — в ужасе шептала Ева мидиям и осьминогам. Мидии и осьминоги молчали.
Домой Ева ехала на такси: внезапно смертельно устала. Лежала на диване лицом вниз, как была, в одежде, и под кожей у нее сквозняком гулял незнакомый ментоловый холодок. На работу не пошла, сказалась больной, ходила из угла в угол, обняв себя за острые плечи, готовила зеленый чай, разливала по чашкам, и полдюжины их остывали где попало. Ева представляла, как хаос и безумие заполняют жизнь Адама, его дом, его душу, и не замечала, что те же гости стучат в ее собственную дверь. К вечеру она сдалась и забралась под одеяло; ее лилейное лицо чернело, как очищенная картофелина на воздухе. Через час, так и не заснув, Ева достала из шкафа ярко-желтое шелковое платье в оборках, заказанное у портного несколько лет назад по случаю какой-то вечеринки в стиле хиппи. Это было любимое платье Адама, и она взяла его с собой как сентиментальную ценность. Надев платье, Ева почувствовала, как ледяные челюсти страха медленно разжимаются, выпуская ее затылок, легла в постель и мгновенно уснула