Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 3 из 23



Глубоко в подвале разваливающегося дома вспыхивает к жизни очаг. Огонь вздымается вверх с треском, похожим на кашель умирающего человека, горько смеющегося над своей незавидной судьбой. Из подземной могилы, пропахшей смертью и гнилью, поднимается слабое сияние. Нет никаких сомнений – в темноте можно различить слабое шевеление: предвестье страшных злодейств.

Страшный Джон вернулся домой. И у него большие планы на будущее.

Глава 2

Эви О’Нил, Зенит, штат Огайо

Прижимая к болезненно пульсирующему лбу ледяной компресс, Эви О’Нил проклинала этот злополучный час. Настал полдень, но, судя по боли в ее голове, с тем же успехом могло быть и шесть утра. Последние двадцать минут отец пилил ее за выходку на вчерашней вечеринке в отеле «Зенит». Уже несколько раз была затронута тема алкоголя, не преминули вспомнить и веселые игрища в центральном фонтане. И все, что произошло между, конечно же, тоже. Ей предстоял тяжелый день, это очевидно. В голове словно происходил пикет с транспарантами «Воды!», «Аспирина!» и «Замолчите уже!».

– Ты знаешь, что мы с мамой не терпим пьянства. Ты что, не слышала о восемнадцатой поправке к Конституции?

– Сухой закон? Я пью за него каждый раз, как только могу.

– Евангелина-Мария О’Нил! – раздраженно одергивает мама.

– Твоя мать – секретарь Женского общества трезвости Зенита. Ты вообще думала об этом? Думала о том, какие могут быть последствия у того, что ее дочь заметят шатающейся пьяной по городу?

Эви воспаленными глазами покосилась в мамину сторону. Та сидела в кресле неестественно прямо, сжав губы в бескровную ниточку. Пышные волосы были зачесаны в строгий узел на затылке. На кончике носа у мамы громоздились очки-обманки, как их называли флэпперы. Все фицджеральдовские добродетельные красавицы были миниатюрны, синеглазы, светловолосы и безнадежно близоруки.

– Ну? – прогремел отец. – Что ты скажешь в свое оправдание?

– Боже мой, надеюсь, мне никогда не придется надевать обманок, – страдальчески пробормотала Эви.

Мама в ответ только устало вздохнула. После гибели Джеймса она будто сжалась, усохла, завяла, словно та злополучная телеграмма из военкомата высосала ее душу.

– У вас в молодежной среде принято воспринимать все как игру, как развлекаловку? – не унимался отец. Сейчас он сел на любимого конька, и его понесло: чувство ответственности, гражданский долг, взросление и забота о завтрашнем дне. Этот припев Эви знала наизусть. Чего ей сейчас хотелось точно – так это похмелиться, хотя бы понюхать пробку. Но родители отобрали ее походную фляжку, шикарную посудину из серебра с выгравированными инициалами Чарльза Уоррена. Старый добрый Чарли, такой лапуля. Эви решила стать его девушкой, но хватило ее на неделю. Насколько Чарли был мил, настолько же был и скучен. Петтинг в его понимании состоял из сухих скупых поцелуев, похожих на птичье клевание, и холодных рук, безжизненно лежащих на девичьей груди, как крахмальная салфетка на столе у скучной чопорной тетки. Какая печаль.

– Эви, ты меня вообще слушаешь? – Папа дошел до точки кипения.

Она вымученно улыбнулась:

– Конечно, как и всегда, папочка.

– Зачем ты сказала эту гадость про Гарольда Броуди?

Эви нахмурилась. Такое нельзя было спускать на тормозах.

– Потому что это правда.

– Ты обвинила его в… в… – Папа запнулся и покраснел.

– В том, что он чпокнул эту бедную девочку?

– Евангелина! – ахнула мама, схватившись за сердце.

– Ах, простите. В том, что он воспользовался ею и бросил в положении.

– Почему ты просто не можешь быть, как… – Мама замолкла, но Эви уже знала продолжение. «Почему ты не можешь быть такой же, как Джеймс?»

– Ты хочешь сказать, мертвой? – огрызнулась она.

Мама поникла, как подстреленная птица, и на мгновение Эви со всей силы себя возненавидела.

– Евангелина, прекрати, – вмешался отец.

Эви угрюмо потупилась, склонив растрескивающуюся от боли голову.

– Прости.

– Тебе стоит знать, что если ты не сделаешь публичного извинения, семья Броуди подаст на тебя в суд за публичное оскорбление.



– Что? Да не собираюсь я извиняться! – взвилась Эви. Ее буквально подбросило вверх от возмущения, но голова отозвалась такой болью, что пришлось тут же сесть на место. – Я ведь сказала правду.

– Ты заигралась…

– Какие уж тут игры!

– Ты заигралась и попала в неприятности.

– Гарольд Броуди – паразит и повеса, не гнушающийся шулерством. Каждую неделю у него новая девчонка. Его машина – это совершенно о-че-де-лен-но[9] публичный дом на колесах. И к тому же он отвратительно целуется.

Ее родители в ужасе замерли, как соляные столбы.

– По крайней мере так я слышала.

– Ты хотя бы можешь доказать свои инсинуации? – с нажимом спросил отец.

Но она не могла. В обратном случае пришлось бы раскрыть свою страшную тайну, а так рисковать было нельзя.

– Извиняться я не стану.

Мама осторожно откашлялась.

– Есть еще один вариант.

Эви растерянно посмотрела по очереди на отца и мать.

– Я не хочу переводиться в колледж с военной кафедрой, если что.

– Ни один колледж не согласится тебя принять, если что! – прорычал папа. – Как насчет идеи съездить в Нью-Йорк, побыть там с дядей Уиллом?

– Я… Ну… Как, на Манхэттен?

– Мы готовились к тому, что ты откажешься извиняться, – подытожила мама. – Я переговорила с братом сегодня утром. Он согласился тебя принять.

Согласился принять. Взял на себя непосильную ношу. Как акт благотворительности. Дядя Уилл пал жертвой железных доводов мамы.

– Но только на несколько месяцев, – продолжил папа. – Пока все здесь не образуется.

Нью-Йорк-Сити! Подпольные барчики и бутики. Бродвейские мюзиклы и круглосуточные кинотеатры. А по ночам она будет танцевать в «Коттон клабе»! Эви вспомнила веселые деньки, что они провели с Мэйбел Роуз, старушкой Мэбси, которая жила по соседству. Девочки познакомились, когда им было всего по девять лет и Эви с мамой на несколько дней приехали в Нью-Йорк. С тех пор они стали подружками по переписке. Последний год, правда, Эви халтурила и пописывала лишь время от времени, но Мэйбел с завидным упорством и регулярностью продолжала слать ей письма главным образом о симпатичном помощнике дяди Уилла, Джерихо, или в ее трактовке «картинке, нарисованной ангелами» и «дальнем желанном берегу, к которому так хочется пристать». Да уж, Мэйбел без нее не обойтись. А Эви не обойтись без Нью-Йорка. В Нью-Йорке она могла переписать судьбу набело, начать все с чистого листа. Могла стать тем, кем хотелось.

Эви уже собиралась выпалить страстное «Да!», но вовремя осеклась – она слишком хорошо знала свою маму. Если ей не удастся обставить всю затею как «страшное наказание», чтобы дочь «усвоила урок», то придется на веки вечные застрять в Зените и стелиться перед мерзким Гарольдом Броуди.

Тяжело вздохнув, она состроила гримасу и выдавила ровно необходимое количество слез – так, чтобы они не полились, но глаза были на мокром месте.

– Надеюсь, вы хорошо знаете, на что идете. Но я и представить себе не могу, что буду делать в Нью-Йорке в компании с бобылем-бакалавром – сидеть взаперти, как синий чулок, пока мои друзья будут веселиться здесь?

– Надо было раньше об этом думать, – строго сказала мама, едва скрывая торжествующую улыбку.

Эви мастерски подавила точно такую же. «Сделала их, как малых детей», – подумала она.

Папа мельком посмотрел на часы.

– Поезд отправляется ровно в пять. Думаю, тебе пора собирать вещи.

К станции они ехали в гробовом молчании. Обычно, сидя вместе с папой в его шикарном «линкольн-родстере» с откидным верхом, Эви раздувалась от гордости. Это был единственный кабриолет во всем Зените – лучшее, что можно было достать через автомобильных дилеров. Но сегодня Эви не хотелось быть на виду. Ей хотелось стать неосязаемым призраком, как в детских снах. Иногда, перебрав лишнего на вечеринке, она испытывала подобное ощущение – стыд за все пьяные выкрутасы, после которых местные ограниченные, недалекие людишки смотрели на нее с плохо скрываемой злобой. «Ах, Эви, это уж было слишком», – говаривали они, растянув губы в гаденьких вежливых улыбках. Так себе комплимент.

9

Смесь из «очевидно» и «определенно», детский жаргон.