Только одна ночь

Скорняков, к удивлению офицеров, не поддержал ни Гуриновича, ни Беловола.

— Надо заниматься своими обязанностями, — твердо проговорил он. — Но есть у нас с вами одно общее дело — надежно прикрыть страну. Эту задачу надо решать комплексно.

Зазвонил телефон, и Скорняков, повернувшись спиной к залу, плотно прижал телефонную трубку к уху.

— Вы, Гуринович, побольше на свои силы рассчитывайте, — сказал Лисицын. — У Беловола забот хватает. Работать надо лучше, а не чаи гонять! (Все знали склонность Гуриновича к чаепитию.) Распустили своих эртэвэшников — мышей не ловят! У локаторщиков желоб на спине для чего? — неожиданно спросил Лисицын. — Чтобы пот стекал! Понял? Заставляйте людей работать. Как ни придешь на вашу позицию, так что-нибудь да не отлажено. Люди — как сонные мухи, слова не добьешься. Ваши части для того и предназначены, чтобы первыми обнаруживать все цели и выдавать их на оповещение. Вы начальник, так извольте по-настоящему руководить войсками, а не надеяться на соседа. Сегодня Беловола обвинили, а завтра — Седых: пусть летчики сами ищут цели. Так?

— Нет! — резко ответил Гуринович и подумал: «Дело ведь предлагается. Нужное и полезное дело. Разве наставишь на всей территории локаторы?..»

Скорняков во время телефонного разговора не прислушивался к спору, но, скользнув взглядом по хмурому лицу Гуриновича, догадался о причине его недовольства. Что ж, послушаем его доклад…

Гуринович назвал число обнаруженных и проведенных целей и сразу перешел к недостаткам: две цели проведены с провалами, одна, маловысотная, была обнаружена поздно, над боевыми порядками.

— Локаторщики, конечно, виноваты, но условия были не совсем обычные. «Противник» применил сильные электронные помехи.

— Легко, Гуриновичу: чуть что — активные и пассивные помехи виноваты, — воспользовавшись паузой, съязвил Беловол.

Его поддержал Лисицын:

— Пора научить локаторщиков работать в помехах! Помехи всегда были и будут.

Скорняков согласно кивнул и задумался. Помехи… Тоже проблема. Достается бедолагам-эртэвэшникам. За пультами локаторов слепнут в темноте над экранами. Сам Гуриновач постарел раньше времени от забот.

— Людям дайте отдохнуть, Василий Демьянович, пока пауза. Пусть чайку попьют. Дайте, пожалуйста, по селектору команду. — Скорняков протянул Гуриновичу микрофон.

Доводы Беловола убедительны, но и главный локаторщик по-своему прав. Да, надо еще подумать. Он вскинул брови и жестом пригласил доложить полковника Седых. Тот, как всегда, был краток и точен:

— Летчики действовали уверенно, все перехваты, за исключением двух, выполнены на заданных рубежах. Качество и параметры перехватов определим после дешифрирования пленок и сарпограмм, о чем вам будет немедленно доложено. В процессе вылетов были грубо нарушены правила управления экипажем Грибанова. В частях идет подготовка летчиков и техники к вылетам.

— Прошу вас, Евгений Николаевич, досконально разобраться с полетом Грибанова.

— И строго наказать виновников! — подал реплику Лисицын, бросив короткий взгляд на Скорнякова. — Могли летчика погубить!

Скорняков выждал, пока закончил Лисицын, и продолжил:

— Вылетайте со Смольниковым сегодня же. «Пройдите» по всей цепочке управления. Прослушайте все магнитофонные записи радиообмена. И непременно найти виновника! Грибанов запрашивал соседний полк, оттуда ответили: «Занят своими, подождите». Будто Грибанов мог сесть, словно бог Саваоф, на облако и подождать. Видишь, как отмахнулись: «Занят своими». Грибанова от полетов не отстранять, наказать — и пусть летает! — Скорняков посмотрел на Лисицына. — Что касается вашей, Петр Самойлович, реплики, то скажу прямо: предложение полковника Седых о подъеме в воздух истребителей в сложнейших условиях погоды было правильным и оправданным. Да, пришлось идти на риск! Но ради чего? Ради того, чтобы дать возможность летчикам испытать себя в экстремальных условиях. Каждый пилот увидел свои возможности в настоящем деле, в архисложной воздушной обстановке. Будем считать, что сегодня полковник Седых выиграл бой.

Скорняков расхаживал между рядами АРМов и кресел, жестикулировал, его лицо светилось.

— Что же касается управления боевыми действиями, Петр Самойлович, скажу откровенно — этот участок будем подтягивать. — Скорняков остановился напротив Седых, обнял его, похлопал по спине: — Спасибо тебе, Евгений Николаевич! От всех нас спасибо. Авиация действовала хорошо, а ты, естественно, как и вся наша авиация, только чуточку лучше. Спасибо… Отмечаю четкие и грамотные действия полковников Смольникова и Приленского при отражении массированного налета. Они по-настоящему помогли нашей авиации.

Авиация!.. Пока летал, Скорняков не заметил, как перешагнул молодость, не замечал ни седин на висках, ни морщин на вечно озабоченном лице. Никогда и никто не видел его хмурым, с потухшим взором, усталым; скорее, наоборот, люди видели его всегда бодрым, с хорошим настроением, чуточку улыбчивым; даже когда он бывал строг, на его лице виднелись следы только что слетевшей с губ улыбки. Настоящий человек, тем более — руководитель, считал Скорняков, должен обладать радостным восприятием жизни, которое невидимыми лучами переходит на подчиненных ему людей, подбадривает их, помогает им преодолевать житейские и служебные трудности.

Доложили и другие должностные лица. С особым вниманием Скорняков слушал доклад разведчика. Подействовало «влияние». Совсем другое дело. «Противник» готовится к очередному массированному налету, собирает авиацию, беспрерывно поднимает в воздух разведчиков, до минимума свел радиопереговоры, установив по всему региону режим радиомолчания.

— Что ж, товарищи, — Скорняков поднялся с кресла, — разведчик повелевает нам быть на КП. Пока оперативная пауза. Всем думать, считать, моделировать варианты боя. Кто сможет — отдых на полчаса. Не больше.

Анатолий Павлович почувствовал усталость, схожую с той, какая овладевала им после ночных полетов; не хотелось ни спать, ни есть, хотелось просто вот так сидеть не двигаясь. Он непроизвольно опустил плечи, вытянув затекшие ноги, отчетливо слышал все переговоры по селектору, телефонные звонки, стук телетайпа; постепенно звуки стали утихать. Надо было бы чуть-чуть отдохнуть, расслабиться, позабыть на время всю эту суматоху, но этого он позволить себе не мог. Единственное, что разрешал в подобные минуты командующий, — едва доносившуюся из вмонтированных в столы динамиков музыку. И на этот раз он подал условный знак Прилепскому, и в зале тихонько зазвучал ноктюрн Грига.

9

Приказа об отчислении из училища курсанта выпускного курса Евгения Седых не объявили; Женю вызвали в штаб и вручили предписание об убытии в войсковую часть. Все те дни от него ни на шаг не отходил Толя Скорняков, а когда пришел день отъезда, Толя, едва уговорив старшину, пришел на вокзал, поезд опаздывал, и друзья, схоронившись от чужих глаз, сидели под раскидистой яблоней в густой листве привокзального сада; все уже было обговорено («духом не падать, рук не опускать, бороться изо всех сил»), и даже составлен «план возвращения в небо». Не на бумаге, конечно. В эти последние минуты больше молчали.

Расстались на перроне, у подножки вагона.

Войсковая часть оказалась строительной. Женя с его жадностью к жизни быстро овладел специальностью каменщика. На работе не позволял себе даже думать о своей обиде. Труднее всего было вечерами; забившись в угол казармы, он садился писать письма в различные инстанции. Единственная радость — письма от Толи Скорпякова и от мамы. На дверце тумбочки Женя повесил вырезанный из журнала календарь и в конце каждого дня старательно зачеркивал очередную клеточку.

Случалось, что становилось совсем невмоготу, и тогда Женя, не находя себе места, бесцельно бродил по опустевшей казарме или лежал на койке, бессмысленно глядя в побеленный потолок. Однажды он услышал чей-то сдавленный стон. Приподнялся на локтях, осмотрел спальное помещение, прислушался: кто-то тихонько по-щенячьи скулил. Он встал, надел кирзачи и пошел туда, откуда доносился стон. Подойдя ближе, увидел скорчившегося под одеялом на кровати второго яруса парня; тело его вздрагивало. Женя поднялся на посках, сдернул одеяло и увидел распухшее от слез лицо знакомого строителя.