Страница 8 из 18
Если число врагов становилось меньше критического числа, то Высший Иерарх недовольно поводил густой бровью — уменьшение количества врагов вовсе не означает их реальное уменьшение, нет и нет! Это означает, что «ви плоха работаете, ви нэ видите их у себя пад носам». Как быть руководителю самого бдительного ведомства? Глядишь, завтра угодишь в пыточную сам… Нет! Нужен новый, только что раскрытый заговор! Кто под рукой? Партийные работники града на Неве. В кутузку их депутатов, членов и секретарей ЦК. Хорошо. Да, вот они уже и признались, все как один… «Карашо работаете, но враг хытер. У меня беспакойства — мало находим наиболее апасных врагов». И снова призыв к подчиненным: «Усилить! Следить за каждым!» И следили, и находили.
Человек в новом обществе оказался бесправным и беззащитным. Любой чиновник (нарком или министр) мог издавать подзаконные акты, по существу отменяя или изменяя закон, ставя человека в положение вечно просящего, зависимого от него, чиновника, во всем. Не захотел председатель колхоза дать лошадь колхознику вспахать огород и не даст, хотя лошадка эта была сдана в колхоз им, просящим.
Трудящиеся — врач, учитель, инженер, рабочий, колхозник, писатель, конструктор все больше и больше становились зависимы от чиновников, от их прихоти и от уровня их интеллигентности. И эта зависимость от чиновников расширялась, «подминая» собой зависимость от закона. Все чаще законы становились декларациями. В таких условиях сформировалось тоталитарное государство, в котором правит аппарат, правят чиновники, в отличие от государства правового, где главенствует Закон.
Ленин не единожды утверждал необходимость свободы личности, свободы граждан, защищенной законом, да так, что ни одно ведомство, ни один чиновник не смог бы покушаться на эту свободу, на установленные законом права граждан. К сожалению, институты власти и при Ленине, и особенно после него не только не охраняли права граждан, а и грубо нарушали их, создавая обстановку беззакония и вседозволенности различных ведомств, включая и правоохранительные. Прокуратура, призванная контролировать действие законов, сама творила беззаконие, не ограждала граждан от всеволия и всесилия карательных органов, острие которых все чаще и чаще направлялось не во внешнюю сторону, а против своих граждан.
Постепенно укреплялось мнение о необходимости усиления карательных органов, расширения репрессий, применения насилия как самого эффективного способа решения всех проблем, как наиболее удобной формы правления. Чиновники, получив фактическую неограниченную власть, пользовались ею без присмотра и контроля, подавляя право человека трудиться, мыслить, жить. Самые яркие личности, вызывая зависть у чиновников, часто использовались на второстепенной работе или, после доноса, лишались свободы и даже уничтожались.
Новая волна террора не была вызвана острой необходимостью, ибо троцкизм как общественно-теоретическое явление был разгромлен в 1927–1929 годах, кулачество как класс уничтожено в начале тридцатых и, таким образом, оснований для массовых репрессий, казалось, не было. Сталин, подавив в начале 30-х годов слабое сопротивление своих бывших товарищей по Политбюро, исключив одних из партии, лишив других ведущих должностей в партии и государстве, ощущал стабильность внутренней политики, но тем не менее с болезненной настойчивостью продолжал развивать выдвинутый им тезис об усилении классовой борьбы, ориентируя партийные, советские и карательные органы на беспощадную расправу с любым, кто будет определен НКВД «врагом народа». Страницы газет запестрели сообщениями о многотысячных митингах трудящихся, требовавших смертной казни «врагам народа», изменникам, японским и германским шпионам.
Вспоминали Каутского: «Диктатура не терпит… личностей, ей нужны лишь послушные рабы. Кто проявляет самостоятельность характера, тот становится неудобным и должен уйти с дороги или же его воля должна быть сломлена».
В то же время усиленно создавался ореол вождя, который работает дни и ночи напролет (а Сталин действительно работал по ночам, но потом спал до двух часов дня, о чем, естественно, умалчивалось), думает и болеет за простых людей, борется с теми, кто тормозит движение вперед, кто мешает людям жить богаче и свободнее. Легенда об огромном, нечеловеческом напряжении Сталина ради блага народа активно поддерживалась его окружением всеми средствами — свет в окнах верхних кабинетов Кремля горел все ночи, и люди, находясь на Манежной или Красной площади, могли воочию видеть, как, не жалея себя, вожди работают круглые сутки…
Берия, как и многие в то время, бдительно следил за ростом и без того огромного авторитета Сталина в Грузии, безжалостно подвергая репрессиям тех, кто усомнился в величии и гениальности «славного сына грузинского народа».
В бытность председателем ГПУ, а теперь первым секретарем ЦК КП(б) Грузии, Берия не противодействовал и возвеличиванию своей персоны: более того — всячески поощрял бесконечные панегирики в свой адрес, выдвигая тех аппаратчиков, которые наиболее активно проповедовали исключительность личности «несгибаемого чекиста, смелого и мужественного, талантливого и кристально чистого партийного руководителя». Многие в Грузии, особенно мингрелы, создавая культ своего земляка, до небес превозносили его организаторские и идеологические способности, усиленно муссируя мысль о «втором лице в СССР», о непревзойденном преемнике Сталина. Культ первого секретаря Компартии Грузии повсеместно пропагандировался печатью, в устных выступлениях партработников, руководителей НКВД, части интеллигенции.
Сам Берия, всю жизнь некритически относившийся к своей персоне и к своей деятельности, постепенно поверил в непрерывно повторяемые официальной пропагандой восхваления, в свой «талант и способности». Во время беседы в своей квартире в Тбилиси на улице Мочабели он, обращаясь к своим приближенным Шарию и Рапаве, сказал о Сталине: «Кацо, это мы его подняли!»[1]
В феврале 1937 года за «контрреволюционную деятельность» был арестован по указанию Берия Леван Гогоберидзе. Разумеется, Гогоберидзе не вел никакой вражеской работы и при допросах не признавал себя виновным. Но после почти месячной «обработки» с жестокими избиениями «чистосердечно признался» в том, что не пресек «вражеские разговоры» П. Меладзе, с которым он находился в служебной командировке. По «показаниям» Гогоберидзе Павел Меладзе обвинял Сталина в выдвижении Берия и «всячески ругал Берия — в Компартии Грузии создан чекистский режим»[2].
Вскоре Меладзе «изобличили» и другие «партайгеноссе». Управляющий делами ЦК Компартии Грузии Гаро Шугаров, арестованный по этому делу в феврале 1937 года, дольше других не признавал своей вины в предъявленных ему обвинениях, стойко перенося пытки и избиения доморощенных костоломов Гоглидзе. Истерзанный до бессознательного состояния, Шугаров все же признался во «вражеской деятельности». Ему предоставили короткий отдых, отпоили горячим чаем и усадили писать нужные НКВД показания на товарищей по партии. По словам Шугарова, Гогоберидзе, Ломинадзе, Яшвили, Меладзе, Папулия Орджоникидзе (брат Серго Орджоникидзе) и другие руководители республики ведут «вражескую деятельность», выражают недовольство «методами работы ЦК и лично товарища Берия», утверждая, что «скоро Берия будет снят с работы и в ЦК партии придут другие люди… Берия — деспот, грубиян, имеет опору только на НКВД, арестовывает лучших людей Грузии. ЦК ВКП(б) станет перед фактом, когда в Грузии будет немало хлопот из-за проводимой политики Берия»[3].
Почти все проходящие по этому делу обвиняемые по указанию Берия были через три месяца расстреляны.
Зачем Берия понадобилось «дело партруководителей республики»?
Начало 1937 года ознаменовалось ростом массовых процессов в Москве, а вслед за столицей и в других городах и республиках Советского Союза. Ежов, выполняя данное им обещание Сталину «искоренить в текущем году вредительство», усилил влияние НКВД на все стороны жизни общества, резко увеличив число и арестов, и процессов, и признаний «личного участия в контрреволюционных, правотроцкистских» и иных организациях.
1
Дело по обвинению Л. П. Берия. Т. 3. Л. 162.
2
Там же. Л. 226.
3
Дело по обвинению Л. П. Берия. Т. 3. Л. 219–225.