Страница 11 из 18
Затем консул любезно устроил нам небольшую экскурсию по зданию посольства, показав галерею портретов всех французских послов в России, начиная, кажется, еще с наполеоновских времен…
Когда мы покидали посольство, охранник у ворот (совсем не тех, через которые мы туда заходили) — простецкого вида дядька в униформе — вдруг негромко, с почтительной улыбкой на лице произнес: «Adieu, monsieur Limonov!»
Такое искреннее внимание и уважение, проявленные французами к его персоне, искренне порадовали и даже развеселили Лимонова.
Но с соотечественниками дело обстояло несколько сложнее.
Вниманием со стороны простых россиян Лимонов теперь, после суда и триумфального возвращения в Москву, обделен не был, но на уважение со стороны официальных лиц ему рассчитывать пока не приходилось.
И тем не менее, несмотря на массу важных дел в Москве и различных сложностей, ехать в Харьков все же было необходимо.
Престарелые родители Лимонова, обрадованные освобождением сына и заждавшиеся его, плохо себя чувствовали. Особенно отец, который уже практически не вставал с постели. И надо было торопиться, чтобы застать его в живых.
— Ну что — едем? — в очередной раз спросил меня Лимонов.
— Едем, — подтвердил я.
— Проскочим? Ты как думаешь?
— Попробуем. В любом случае попытаться надо.
— Да, хотя бы попытаемся…
Участковый милиционер — высоченный капитан, кабинет которого находился в районе метро «Алексеевская», без лишних вопросов разрешил Лимонову покинуть Москву, чтобы повидать родителей. Да и впоследствии он никогда не препятствовал ему уезжать из города — в Питер или куда-то еще, когда это было необходимо.
В ближайшую субботу, в 5 часов утра, я подъехал на своем недавно купленном «лексусе» на Космодамианскую набережную Москвы-реки, к огромному светлому сталинскому дому, где в квартире, предоставленной политологом Станиславом Белковским, жил в тот период Лимонов.
Эдуард, а вместе с ним Анатолий Тишин и Дмитрий Нечаев уже ожидали меня наверху, в квартире, в полной готовности.
Ребята погрузили в машину сумки со своими вещами и книжками Лимонова для харьковских нацболов, и мы вчетвером поехали по летней, еще только просыпающейся, безлюдной и оттого вдвойне прекрасной Москве в направлении Симферопольского шоссе.
Лимонов расположился, как обычно, когда ездил со мной, на переднем сиденье, ребята — сзади, я полностью открыл окно со своей стороны, и прохлада июльского утра вместе с этим огромным городом, сверкающим на солнце и разбегающимся в разные стороны от бесшумно и плавно несущейся вперед тяжелой машины, наполнили нас ощущением свободы, здоровья и ожидания приключений. А что еще нужно человеку? Хорошие, счастливые минуты были, скажу я вам!..
И вообще в те годы мы все были моложе; то, что произойдет с Россией в скором будущем, нам, опьяненным свободой и успехом, было неведомо; и фраза «Мясо, водка, женщины, война!» была тогда чуть ли не любимым нашим тостом, наравне с шедшим всегда первым по очереди «За нас здесь!», затем «Мы — русские! Ура!», а у лимоновцев еще и «За революцию!».
Под словом «нашим» я имею в виду не только нацболов, но и свое собственное окружение — художников, литераторов, журналистов, музыкантов и даже близких мне по духу адвокатов, каковых было и есть немало.
И вы знаете, к этим брутальным тостам всегда с удовольствием присоединялись и наши женщины, и… адвокаты-евреи! А слова «война» и «революция» для большинства из нас означали именно «приключения»!..
Успев выехать за город до появления в Москве первых потоков машин и автомобильных заторов, мы помчались на юг.
Окончательно проснувшиеся от свежего ветерка ребята заговорили между собой, а когда начинали разговаривать мы с Лимоновым, они уважительно умолкали, стараясь нам не мешать и прислушиваясь к тому, что рассказывал их вождь.
А он, естественно, больше рассказывал о том, что пережил за последние два с половиной года, о тех людях, с кем познакомился в тюрьмах и в лагере, говорил с ребятами об их совместных партийных делах и ближайших планах.
Я включил радио. Болтая, мы периодически прислушивались к тому, что передавало «Эхо Москвы». Потом, когда отъехали подальше от города и сигнал «Эха» до нас уже не доходил, в ход пошел CD-чейнджер.
Мы слушали поздние альбомы The Beatles, о которых я не раз говорил с Лимоновым, когда он еще сидел в Лефортово, и Эдуард начал вдруг переводить тексты их песен.
— Да, — сделал он чуть погодя вывод из прослушанного, — Леннон посерьезней и интересней будет, чем Маккартни.
Я, конечно, был рад такому повороту в восприятии Эдуардом творчества Леннона, но не подал и вида, а ребята, не знавшие о наших давнишних спорах, ничего, конечно, из последних слов Лимонова не поняли, кроме сказанного.
Потом мы слушали музыку других исполнителей, не снижая «планку», установленную Битлами: от Alan Parson’s Project до The Police, от Led Zeppelin до Sparks и Yes. Дорога до Харькова длинная — через четыре области: Тульскую, Орловскую, Курскую и Белгородскую, да еще через половину Московской! К сожалению, в моем музыкальном кейсе в машине не оказалось в тот момент ни Ramones, ни Sex Pistols, ни других, любимых Лимоновым, панков или представителей новой волны. Но в целом нам и музыки, и разговоров вполне хватало, чтобы не замечать, проезжая по российской глубинке, ее безликих городков и грязных рабочих поселков, убогих деревянных домов с покосившимися заборами вдоль дороги и черными сараями в глубине их дворов.
Когда Лимонов прочитал нам одно из своих новых стихотворений, я позволил себе прочесть свое, но более старое:
Я читал, глядя прямо перед собой, в тот момент, когда мы на бешеной скорости пролетали мимо вот таких же точно безобразных полей, деревень и всего прочего, что может вызвать только тоску и уныние. Когда закончил читать, Лимонов с нескрываемым удивлением посмотрел на меня, даже развернувшись ко мне корпусом.
— Это — мое, — пояснил я и снова включил музыку.
Часам к десяти мы захотели перекусить и остановились было в поселке с весьма характерным для этих мест названием Чернь. Но придорожные заведения общепита там были слишком подозрительны. И мы поехали дальше, мечтая найти какой-нибудь трактир с нормальной домашней кухней.
Уже ближе к полудню, в деревне под названием Курицы мы, разумеется, нашли то, что искали. Вывеска на одной из изб прямо говорила, что здесь «Вкусная еда».
— Если деревня Курицы, значит, по крайней мере, яичница там будет, — предположил я. — А еще я хочу густой деревенской сметаны. Целый стакан.
— Коров тут что-то не видать, — произнес Лимонов, вылезая из машины.
— Только пусть посмеют нас не накормить! — угрожающе прорычали ребята, разминая затекшие руки и плечи.
Но тем не менее в этом трактире, хотя в прейскуранте он значился по-советски, привычно, столовой, оказалась действительно очень вкусная домашняя еда. И там, как по заказу, была и яичница, и настоящая деревенская сметана, и какие-то румяные пирожки, блины и все остальное, что в ресторанных гидах обычно называется «аутентичной русской кухней».
Весьма скромная (даже бедная) обстановка внутри помещения не портила общего впечатления от заведения, так как, во-первых, и комната (обычная небольшая комната самой обыкновенной деревенской избы), и две пожилые поварихи (они же и подавальщицы, так как в столовых официанток не бывает) выглядели очень аккуратными, а во-вторых, мы были голодные и злые, как стая волков.
Лимонов решил выпить немножко водки. Под такую закуску — не грех! Я не мог составить ему компанию, так как находился за рулем, а ребятам не полагалось, что называется, по службе, ведь они выполняли функции охраны Лимонова. Поэтому ему пришлось пить одному.