Белла Ахмадулина

Ладыжино

Владимиру Войновичу

Я этих мест не видела давно.Душа во сне глядит в чужие крайна тех, моих, кого люблю, когоу этих мест и у меня – украли.Душе во сне Баварию глядетьдосуга нет – но и вчера глядела.Я думала, когда проснулась здесь:душе не внове будет взмыв из тела.Так вот на что я променяла вас,друзья души, обобранной разбоем.К вам солнце шло. Мой день вчерашний гас.Вы – за Окой, вон там, за тёмным бором.И ваши слёзы видели в ночименя в Тарусе, что одно и то же.Нашли меня и долго прочь не шли.Чем сон нежней, тем пробужденье строже.Вот новый день, который вам пошлю —оповестить о сердца разрыванье,когда иду по снегу и по льдусквозь бор и бездну между мной и вами.Так я вхожу в Ладыжино. Простычерты красы и бедствия родного.О, тётя Маня, смилуйся, простименя за всё, за слово и не-слово.Прогорк твой лик, твой малый дом убог.Моих друзей и у тебя отняли.Всё слышу: «Не печалься, голубок».Да мо́чи в сердце меньше, чем печали.Окно во снег, икона, стол, скамья.Ад глаз моих за рукавом я прячу.«Ах, андел мой, желанная моя,не плачь, не сетуй».Сетую и плачу.27 февраля 1981Таруса

Ночь упаданья яблок

Семёну Липкину

Уж август в половине. По откосампо вечерам гуляют полушалки.Пришла пора высокородным осамнавязываться кухням в приживалки.Как женщины глядят в судьбу варенья:лениво-зорко, неусыпно-слепо —гляжу в окно, где обитает времяпод видом истекающего лета.Лишь этот образ осам для пирушкипожаловал – кто не варил повидла.Здесь закипает варево покруче:живьём съедает и глядит невинно.Со мной такого лета не бывало.– Да и не будет! – слышу уверенье.И вздрагиваю: яблоко упало,на «НЕ» – извне поставив ударенье.Жить припустилось вспугнутое сердце,жаль бедного: так бьётся кропотливо.Неужто впрямь небытия соседство,словно соседка глупая, болтливо?Нет, это – август, упаданье яблок.Я просто не узнала то, что слышу.В сердцах, что собеседник непонятлив,неоспоримо грохнуло о крышу.Быть по сему. Чем кратче, тем дороже.Так я сижу в ночь упаданья яблок.Грызя и попирая плодородье,жизнь милая идёт домой с гулянок.15–25 августа 1981Таруса

Гребенников здесь жил…

Евгению Попову

Гребенников здесь жил. Он был богач и плут,и километр ему не повредил сто первый.Два дома он имел, а пил, как люди пьют,хоть людям говорил, что оснащён «торпедой».Конечно, это он бахвалился, пугал.В беспамятстве он был холодным, дальновидным.Лафитник старый свой он называл: бокал —и свой же самогон именовал лафитом.Два дома, говорю, два сада он имел,два пчельника больших, два сильных огородаи всё – после тюрьмы. Болтают, что расстрелсперва ему светил, а отсидел три года.Он жил всегда один. Сберкнижки – тоже две.А главное – скопил характер знаменитый.Спал дома, а с утра ходил к одной вдове.И враждовал всю жизнь с сестрою Зинаидой.Месткомом звал её и членом ДОСААФ.Она жила вдали, в юдоли оскуденья.Всё б ничего, но он, своих годков достав,боялся, что сестре пойдут его владенья.Пивная есть у нас. Её зовут: метро,понятно не за шик, за то – что подземелье.Гребенников туда захаживал. – «Ты кто?» —спросил он мужика, терпящего похмелье.Тот вспомнил: «Я – Петров». – «Ну, – говорит, – Петров,хоть в майке ты пришел, в рубашке ты родился.Ты тракторист?» – «А то!» – «Двудесять тракторовтебе преподношу». Петров не рассердился.«Ты лучше мне поставь». – «Придется потерпеть.Помру – тогда твои всемирные бокалы.Уж ты, брат, погудишь – в грядущем. А теперьподробно изложи твои инициалы».Петров иль не Петров – не в этом смысл и риск.Гребенников – в райцентр. Там выпил перед щами.«Где, – говорит, – юрист?» – «Вот, – говорят, – юрист». —«Юрист, могу ли я составить завещанье?» —«Извольте, если вы – в отчётливом уме.Нам нужен документ». – Гребенников всё понял.За паспортом пошёл. Наведался к вдове.В одном из двух домов он быстротечно помер.И в двух его садах, и в двух его домах,в сберкнижках двух его – мы видим Зинаиду.Ведь даже в двух больших, отчетливых умахтакую не вместить ошибку и обиду.Гребенников с тех пор является на холми смотрит на сады, где царствует сестрёнка.Уходит он всегда пред третьим петухом.Из смерти отпуск есть, не то, что из острога.Так люди говорят. Что было делать мне?Пошла я в те места. Туманностью особойГребенников мерцал и брезжил на холме.Не скажешь, что он был столь видною персоной.«Зачем пришла?» – «Я к Вам имею интерес». —«Пошла бы ты отсель домой, литература.Вы обещали нам, что справедливость – есть?Тогда зачем вам – всё, а нам – прокуратура?Приехал к нам один писать про край отцов.Все дети их ему хоромы возводили.Я каторгой учён. Я видел подлецов.Но их в сырой земле ничем не наградили.Я слышал, как он врёт про лондонский туман.Потом привез комбайн. Ребятам, при начальстве,заметил: эта вещь вам всем не по умам.Но он опять соврал: распалась вещь на части». —«Гребенников, но я здесь вовсе ни при чём». —«Я знаю. Это ты гноила летом уголмеж двух моих домов. Хотел я кирпичомсобачку постращать, да после передумал». —Я летом здесь жила, но он уже был мёртв.«Вот то-то и оно, вот в том-то и досада, —ответил телепат. – Зачем брала ты мёду Зинки, у врага, у члена ДОСААФа?Слышь, искупи вину. Там у меня в мешкаххранится порошок. Он припасен для Зинки.Ты к ней на чай ходи и сыпь ей в чай мышьяк.Побольше дозу дай, а начинай – с дозинки». —«Гребенников, Вы что? Ведь Вы и так в аду?» —«Ну, и какая мне опасна перемена?Пойми, не деньги я всю жизнь имел в виду.Идея мне важна. Всё остальное – бренно».Он всё искал занятий и грехов.Наверно, скучно там, особенно сначала.Разрозненной в ночи ораве петуховединственным своим Пачёво отвечало.Хоть исподволь, спроста наш тихий край живёт,событья есть у нас, привыкли мы к утратам.Сейчас волнует нас движенье полых вод,и тракторист Петров в них устремил свой трактор.Он агрегат любил за то, что – жгуче-синь.Раз он меня катал. Спаслись мы Высшей силой.Петров был неимущ. Мне жаль расстаться с ним.Пусть в Серпухов плывет его кораблик синий.Смерть пристально следит за нашей стороной.Закрыли вдруг «метро». Тоскует люд смиренный.То мыслит не как все, то держит за спинойпридирчивый кастет наш километр сто первый.Читатель мой, прости. И где ты, милый друг?Что наших мест тебе печали и потехи?Но утешенье в том, что волен твой досуг.Ты детектив другой возьмёшь в библиотеке.Февраль – март 1982Таруса