1989

"маска" — медведь, "ава" — мать, то есть "медведица". Это самое поэтическое предположение, и весьма похоже на правду, потому что когда-то на месте Красной площади были дремучие леса, кишевшие целыми колониями этих великолепных, теперь, к сожалению, исчезающих зверей. Медведи есть и в других странах, но почему-то медведь для многих иностранцев давным-давно стал символом России.

Есть Москва бюрократическая, но это не моя Москва. Душу ни одного города нельзя искать в среде его бюрократии. Есть Москва торгашей, фарцовщиков, спекулянтов всех мастей, но это тоже не моя Москва. Моя Москва — это трудовой город, где строят новые дома, ищут лекарство от рака, пишут картины, стихи, музыку. Моя Москва — это лирический город свиданий под часами, постукивания костяшек домино в зеленых двориках.

Этот город живет нелегко, и в нем многого еще не хватает. Но я бывал в таких городах, где всего полно в магазинах, а на столе, когда приходят гости, почти пусто. Москва — это такой город, где бывает пусто на прилавках, но не может быть пусто на столе, когда приходит гость.

Рожденная в 1127 году инстинктом самоспасения раздробленной тогда нации, Москва стала ее многострадальным сердцем, щитом, закрывавшим Европу от татарских нашествий, приняв все удары на себя. Сожженная много раз, она каждый раз снова возрождалась из пепла. Пепел Москвы, прилипший к сапогам Наполеона, был настолько тяжек, что любимец славы еле унес ноги из России. Но Москва страдала не только от иноземцев, но и от своих собственных тиранов. Много русской кровушки было пролито в Москве русскими, много вольнолюбивых голов было сложено на плахах Москвы. Эти люди, погибшие за свободу, чьи тени невидимо скользят сегодня мимо зеленых огоньков московских такси, неотъемлемы от вечного духа этого города. Эти тени — тоже моя Москва.

Пушкин, который так любил Москву, сказал о ней: Москва! Как много в этом звуке для сердца русского слилось, как много в нем отозвалось!

Пастернак, которому в Москве тоже когда-нибудь будет поставлен памятник, писал о ней так:

СХНЮЭ

Мечтателю и полуночнику Москва милей всего на свете. Он дома, у первоисточника всего,, чем будет цвесть столетье.

А сейчас, когда иду по Москве, я иду мимо моего первого поцелуя, мимо моей первой обиды, а если будут новые обиды, то, стоит мне войти в стеклянную коробку любого телефона-автомата, я всегда найду телефонный номер какой-нибудь квартиры, где примут в любой час дня и ночи, нальют мне чаю или чего-нибудь покрепче, разогреют на газовой плите холодные котлеты и дадут денег, если нужно...

Но надо спешить набирать этот телефонный номер, потому что в стекло стучится монетками новое нетерпеливое поколение, у которого уже тоже есть свои московские тайны...

1981 - 1989

РЕЧЬ НА ВТОРОМ СЪЕЗДЕ НАРОДНЫХ ДЕПУТАТОВ СССР

Уважаемые депутаты! Я не хочу отвечать на прозвучавшее здесь недостойное обвинение в мой адрес, петому что это давно знакомые для меня попытки поссорить нашу интеллигенцию с руководителями нашей партии, с нашим Президентом. В свое время удалось спровоцировать Хрущева на ссору с интеллигенцией. Вы помните, к каким печальным последствиям это привело наше общество. На сей раз это не удастся, потому что мы поддерживаем перестройку и поддерживаем ее инициатора. Но есть здесь человек, с которым я хотел бы подискутировать.

Уважаемые депутаты, уважаемый молодой генерал Сурков! В 1960 году еще молодой Евтушенко написал вместе с композитором Колмановским песню "Хотят ли русские войны". Но тогдашние высокопоставленные цензоры из политуправления армии мундирной стеной встали на пути этой песни к народу, обвинив ее в демобилизующем воздействии на дух советских воинов. Это все кажется сейчас диким, неправдоподобным после того, как эта песня все-таки пробилась и в замечательном исполнении хора Советской Армии триумфально обошла весь земной шар.

У меня в Вам добрый совет старшего не по чину, а по возрасту товарища, уважаемый молодой генерал: не спешите с обвинениями в адрес литературы, вспомните из недавней истории, что многие нападки на литературу с трибуны, на которой герб государства, очень часто кончались подрывом престижа не литературы, а государственных деятелей. Ей-богу, Вы ошибаетесь, уважемый молодой генерал, по адресу стихотворения "Подавляющее большинство", в котором нет никакого конкретного адреса, никакого конкретного обращения к нашему Съезду. (Шум в зале). Это стихотворение философское, оно гораздо шире темы Съезда народных депутатов, ибо основывается на всем печальном историческом опыте человечества и нашей страны. (Аплодисменты). Вспомним,ведь не так давно подавляющее большинство писательских собраний произносило анафему Пастернаку, а потом Солженицыну. Ваше счастье, досточтимый молодой генерал, что вы родились в 1945 году и не могли быть арестованным в 1937-м вместе с Тухачевским и другими красными командирами, когда подавляющее большинство на многих собраниях требовало их расстрела как врагов народа.

И не моя вина, если некоторые строчки этого стихотворения задевают кое-кого и на этом Съезде, но отнюдь не всех депутатов, а только тех, которые не давали говорить академику Сахарову, затыкали ему рот и почтили наконец этого великого гражданина минутой уважительного молчания только после его смерти. Давайте же, товарищи депутаты, будем добрее друг к другу, хотя бы после этого горького урока — преждевременного ухода Сахарова.

Уважаемый молодой генерал! Еще маленький экскурс в историю. Со времен Пушкина, Лермонтова русское прогрессивное офицерство и свободолюбивая поэзия всегда поддерживали груг друга. Многие офицеры были прекрасными поэтами.

Молодой Симонов ощущал на фронте дружескую руку Жукова. Когда маршал оказался в опале, поэт не предал его, как это ловко и легко сделали некоторые по-литобозники с золотыми погонами. Именно они осуществляли бесстыдное цензурное насилие над мемуарами Жукова, умаляли его заслуги. Именно они непомерно, до пародии, раздували малоземельный героизм Брежнева, пытались реабилитировать Сталина и в то время содрали погоны с мужественного офицера, защитившего честь нашей армии, отказавшегося стрелять в рабочих в Новочеркасске в 1962 году. И они пихнули в психушку правозащитника генерала Григоренко.

Я глубоко уважал и уважаю многих честных политработников, но давайте признаем, что еще со сталинских времен завелось особое подразделение идеологических пожарников. Это своего рода генералы, .которые неблагодарно поливали из всех шлангов лучшие книги 0 войне: "В окопах Сталинграда" Некрасова, "За правое дело" Гроссмана, "Мертвым не больно" Быкова, военные дневники Симонова.

Тем временем, чуть ли не сбив золотые кресты Василия Блаженного, на Красную площадь преспокойнёнько уселся нахальный заграничный аэрокуренок, весьма довольный тем, что наши идеогенералы вдохновенно посвя*-тили себя полностью литературно-критической деятельности. (Аплодисменты.)

Товарищи! Выступавший генерал Сурков, по моим часам, говорил на три с половиной минуты больше.

(Председательствующий: Нет.)

Стоит ли сейчас тратить столько боевых снарядов на писателей, чтобы атаковать нашу прессу: и"Огонек", и другие издания, оскорбительно называя наших товарищей, и среди них народных депутатов, "желтой прессой" только за то, что они справедливо, в интересах самой армии, ставят вопрос об очищении ее от "дедовщины", от рукоприкладства, от недостаточной культуры?

Эта недостаточность сказалась недавно, когда один заслуженный генерал публично излагал свою точку зрения на тбилисские события. Он имел на это, конечно, полное право. Но меня больно кольнуло, что в пылу оправдательной полемики у него не хватало такта, культуры просто по-человечески высказать горькое соболезнование по поводу трагически погибших грузинских девушек и других жертв.

Мой уважаемый молодой генерал! Не надо нам ссориться, не надо конфронтации. Давайте одновременно повышать культуру отношения писателей к армии и культуру отношения армии к писателям. Давайте все-таки искать консенсус, уважаемый молодой генерал. Я предлагаю консенсус в следующем виде: мы — за то большинство народа, которое хочет мира, справедливости, обеспеченности, здоровья, счастья. Мы — за то большинство, которое уважает права меньшинства или национального, или политического. Но мы против большинства, которое подавляет меньшинство, и против меньшинства, подавляющего большинство. Неужели мы не проголосуем вместе за такой консенсус, уважаемый молодой генерал! (Алодисменты.)