Страница 34 из 101
Совершенная преисподняя.
Это сходство пришло мне на ум значительно позже.
Как только мы с Сидом вышли из вагона поезда, нам сразу же бросились в глаза знаки и таблички расистского характера. Они были буквально повсюду. ТОЛЬКО ДЛЯ БЕЛЫХ. ЦВЕТНЫМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН. Одна очень мило гласила: СОБАКИ И НИГГЕРЫ НЕ ДОПУСКАЮТСЯ.
Уж скорее они пустят собак, чем чернокожих.
Были и другие знаки — менее бросавшиеся в глаза, но очевидные: то, как чернокожие проходили через вокзальную толпу, опустив голову и пряча глаза, чтобы случайно не встретиться взглядом с кем-нибудь из белых: невинное, казалось бы, действие, но его слишком часто принимали за вызов, за дерзость и кидались на наглеца с кулаками. Те немногие черные, кто все-таки заговаривал с белыми, начинали и заканчивали каждое предложение со слова «сэр».
Каким-то непостижимым образом этим людям, и белым, и черным, такой безумный образ жизни — со всеми этими табличками, указывавшими, из какого фонтанчика тебе пить воду, какой уборной пользоваться, с этой сложной хореографией — куда глядеть, как говорить, — казался абсолютно нормальным.
Я не был простачком. Ни один чернокожий в Америке не был простачком настолько, чтобы не знать о жизни на Юге, а побывав в лагере лесорубов, я узнал, что есть люди, которые так ненавидят черных, что не смогли бы ненавидеть еще больше, изнасилуйте их мать или пристрели их собаку. Но то, что происходило во Флориде, было расовым фанатизмом в качестве образа жизни. Это был укорененный расизм. Не тот расизм, что прячется в холодных взглядах, в неохотном обслуживании в присутственных местах — настолько медленном, что ты уходил раньше, чем подступала твоя очередь. Этот расизм открыто и гордо заявлял о себе на каждом шагу.
Немало времени у нас с Сидом ушло на то, чтобы подозвать носильщика. Хотя они все до одного были черными, при виде меня они, наверно, думали, что у меня нет денег на чаевые или что я слишком скуп. Вот как глубоко посеяла расовая дискриминация свою отраву в этом городе: он приучил нас ненавидеть самих себя. В конце концов я отошел в сторонку — и Сиду удалось-таки подозвать носильщика, чтобы тот дотащил наши вещи до такси.
Найти такое такси, которое отвезло бы нас к нашему отелю, тоже оказалось целым приключением. Как и всё в Майами, такси тут были черные и белые. Белые такси с белыми водителями, перевозившие белых пассажиров, отказывались брать меня. Цветным же такси не позволялось заезжать туда, куда нам было нужно, — в престижный, для узкого круга лиц, Майами-Бич. Пришлось заплатить водителю белого такси двадцать долларов сверху, причем заранее, чтобы он отвез нас к «Фонтенбло». К задней двери «Фонтенбло». Это была единственная дверь, через которую я мог туда войти.
Дальше — больше.
— Ваша полицейская карточка.
— Полицейская…
Джо Фискетти был управляющим развлекательной частью в «Фонтенбло». Он протянул мне карточку — я взял ее и принялся на нее глядеть и глядел во все глаза, пытаясь понять, для чего мне эта штука может понадобиться.
Джо объяснил:
— В пляжной зоне действует комендантский час.
— В зоне ночных клубов — комендантский час? Да это все равно что запретить продавать сыр в гастрономе.
Джо не улыбнулся в ответ на мою шутку.
— Комендантский час для цветных. Если у тебя нет такой карточки, полиция может сразу тебя арестовать. Не просто может, а обязательно это сделает.
Я поглядел на Сида.
Сид, который явно утаил от меня некоторые подробности, касающиеся Солнечного штата[26], просто пожал плечами и беззвучно прошептал мне: «Копа».
«Копа». Только ради нее я согласился примириться с этим бредом.
Завершая ликбез по правилам жизни в южной Флориде, Джо посоветовал нам что-нибудь придумать с такси. Может быть, найти два такси — одно для меня, одно для Сида, — которые возили бы нас туда и обратно из Майами в Майами-Бич.
Я ответил, что мы уже имели удовольствие ознакомиться с порядками в здешней системе перевозок.
Джо — как бы оправдываясь, но без эмоций:
— Не я же придумал такие правила.
А правила вот какие: я могу работать в «Фонтенбло», выступать в «Фонтенбло», но ни за что на свете мне не позволят жить в «Фонтенбло». Вместо этого меня поселили в «Мэдисон», за мостом, то есть не в Майами-Бич, а в самом Майами. Причина: подальше от шикарных отелей — подходящее место для цветных, пускай там и селятся.
«Мэдисон» не была плохой гостиницей. Не была она и хорошей. В каждом номере протекали трубы. Холодная вода — ледяная, а горячая — едва теплая. Видимо, администрация очень серьезно отнеслась к Манифесту об освобождении рабов. В остальном… тараканы не возражали против моего вселения в гостиничный номер.
Я поглядел на Сида, покачал головой.
— «Копа», — напомнил он мне.
«Копа» становилась моим заклинанием.
Я сказал Сиду, что он не обязан страдать вместе со мной, — лучше пусть подыщет себе приличное место на побережье.
Сид ответил, что евреев фанатики-южане любят не больше, чем чернокожих. Мы оба немного посмеялись. Впервые за весь день.
Мы отдохнули.
В ту же ночь мы сели в два разных такси и поехали в «Фонтенбло», где я выступал перед мистером Мелом Торме. Его голос — этот голос, его голос вы знаете. А если не знаете, то познакомьтесь с ним, потому что, возьмись я его описывать, — будут лишь пустые слова. Этот человек обладал способностями, талантом и мастерством, которые не поддаются словесному объяснению. Для джаза и для джазовой импровизации он был тем же, чем стал «Обморок» для обязательного набора номеров в развлекательной программе. В жизни Мел был битником. Таким же живым вне сцены, как и на сцене. Мелу плевать было на всю эту черно-белую ерунду. Он был своевольным, и это своеволие не различало оттенков кожи. Однажды он пришел в настоящую ярость, когда пожелал поужинать со мной в гостиничном ресторане, а администрация не разрешила. Тогда мы перекусили сандвичами с мясом за кулисами.
Выступал я хорошо. Не просто хорошо — отлично. Может быть, лучше, чем когда-либо раньше. Хоть мы и находились в самом сердце Белобеднятчины[27] — у настоящих бедняков не было денег, чтобы селиться в отелях на побережье. Поэтому слушать нас приходили люди состоятельные — интеллектуалы Восточного Побережья и либералы из Новой Англии[28], приезжавшие сюда на несколько дней, чтобы погреться на песочке под звуки прибоя. Публика была нарядная, шикарная — особенно та толпа, которую привлекал Мел: продвинутые, прогрессивные белые, решившие послушать джазовые импровизации, чтобы показать широту своих взглядов, и вполне снисходительные к чернокожему парню, который разогревает их перед концертом. Мне отчаянно хотелось, чтобы здесь была Томми, чтобы она могла увидеть меня, послушать мои выступления. Разумеется, если бы Томми сюда и попала, ей бы не удалось посмотреть мои представления, потому что администрация не пустила бы ее в гостиницу, поскольку она — чернокожая. Если бы не это, то, я думаю, она бы по праву гордилась своим возлюбленным.
Вечер субботы. Последний вечер наших гастролей здесь. Поздний час. Закончилось второе представление, и мы втроем — Сид, Мел и я — поужинали за кулисами. Я попрощался с Мелом, и он удалился к себе в комнату. Мы с Сидом приготовились возвращаться обратно в Майами — город Майами. Вызвали по телефону такси — то черное такси, которое, как мы условились, забирало меня с берега.
И стали ждать. Сид был возбужден. Джо сказал, что я — сенсация, и обещал замолвить слово Жюлю Поделлу в «Копе», в Нью-Йорке. Ну, могу вам сказать — это было все, о чем я мечтал услышать. Я готов был примириться с этим городом — пусть расистским, пусть фанатичным, пусть до мозга костей негроненавистническим, пусть еще каким угодно, — лишь бы он стал для меня трамплином в «Копакабану».
Мы с Сидом ждали. Возбуждение улеглось. Сид выглядел усталым, вымотанным за долгое турне. Я посоветовал ему не ждать меня, самому поймать такси и добраться до «Мэдисона».
26
Прозвище штата Флорида.
27
Жители южных штатов, особенно Джорджии и Флориды, традиционно именуются «белыми бедняками».
28
Новая Англия — общее название 6 штатов: Мэн, Нью-Гэмпшир, Вермонт, Массачусетс, Род-Айленд, Коннектикут.