Страница 7 из 25
В 1893—1894 годах архитектор А.И. Дитрих строит также сохранившийся поныне лечебный павильон.
Между «пансионерскими» домами и Фермским шоссе графы Орловы построили небольшой особняк для своего брата (здание не сохранилось), недалеко от него в 1903– 1906 годах Г.И. Люцедарский возвел еще один индивидуальный дом – для дочери царского лейб-медика (сохранился).
В северной части территории появились мужской и женский корпуса, предназначенные для офицеров и фрейлин Императорского двора. Сооруженные в 1904 году по проекту архитектора Г.И. Люцедарского (совместно с Х.Э. Неслером) и напоминающие скорее не больницу, а старинные английские замки, «офицерский» и «фрейлинский» корпуса были оборудованы по самому последнему слову. Решетки на окнах отсутствовали даже в палатах беспокойных пациентов – вместо них использовались корабельные стекла, способные выдержать выстрел из револьвера. Пребывание в корпусах стоило 300—1500 рублей в год.
Вообще все устройство Дома призрения была тщательно продумано. На его территории действовала собственная узкоколейная железная дорога на конной тяге – от помещения столовой еду на вагонетках развозили по отделениям. Эта система пережила войны и революции, она продолжала действовать до 1960-х годов, когда узкоколейку разобрали, дорожки заасфальтировали, а еду стали развозить по отделениям вручную. Кроме того, Дом призрения обладал собственной электростанцией, прачечной, пекарней, водонапорной башней и даже своей канализационной системой.
Как писал М.И. Пыляев в очерках «Дачные местности близ Петербурга», опубликованных в 1898 году в «Ведомостях С.-Петербургского градоначальства и столичной полиции», «больница эта устроена согласно последним требованиям науки, и в ней приняты специальные меры, чтобы больные беспокойные или буйные не могли принести какого-нибудь существенного вреда себе или другим больным. Для этой цели в больнице устроены так называемые комнаты для изоляции: окна защищены решетками, стекла вставлены в них корабельные, пол, потолок и стены гладки, без уступов, стены, кроме того, обложены войлоком».
В отличие от соседнего Дома призрения, городская больница во имя Св. Пантелеймона не была привилегированной. Оно содержалось на средства городской казны, поэтому здесь не было комфортных палат.
Одна из старинных деревянных построек бывшего Дома призрения, ныне относящаяся к психиатрической больнице № 3 им. И.И. Скворцова-Степанова. Фото автора, апрель 2007 г.
...Катаклизмы государственного масштаба нередко приводят к увеличению числа обитателей сумасшедших домов. Так произошло и после Первой русской революции, когда больница для душевнобольных пополнилась людьми, пережившими кризисы в личной и общественной жизни на почве несбывшихся надежд. В этом наглядно убедился репортер «Петербургской газеты», наведавшийся в Удельную с журналистским заданием в январе 1908 года. Больница оказалась переполненной сверх меры: в ней значилось 440 мужчин и 260 женщин, то есть ровно втрое больше положенного.
«Каждый уголок всех 16 домиков занят кроватями, больных втиснули, как животных, – негодовал журналист, недаром и публикация его красноречиво называлась „По кругам дантова ада“. – Деревянные домики, некогда служившие для земледельческого училища и фермы, мало отвечают теперешнему назначению. Помещения запущены, давно не ремонтируются и, как видно, мало интересуют наших отцов города».
«Фрейлинский» корпус. Фото автора, апрель 2007 г.
Не только с благоустройством, но и с безопасностью у больницы в Удельной имелись серьезные проблемы. По словам современников, ни в одной больнице мира не бывало столько нападений сумасшедших на врачей, служащих и просто друг на друга, как здесь. В среднем в год на врачей совершалось девять нападений, на надзирателей – около десяти, на служащих – больше тринадцати.
Репортеру «Петербургской газеты» разрешили посетить «самый ужасный павильон», под № 15, отведенный для буйных. «Едва мы вошли, как несколько больных бросились к нам с ужасной руганью, – рассказывал репортер. – Бывший городовой требовал, чтобы его немедленно отпустили на войну, где он заменит генерала Куропаткина. Потом мне представился „министр народного просвещения“ и „знаменитый изобретатель“ воздушного шара».
Последний негодовал на надзирателя, который ни за что не хотел понять своей выгоды. Сколько ни толковал ему, что надо немедленно ехать в Америку с проектами воздушного шара, надзиратель ничего не понимал. А симпатичный тихий немец вежливо объяснял репортеру, что совершенно поправился и его скоро выпустят. Увы, из 15-го номера никого не выпускали...
Барак № 9, куда также разрешили заглянуть газетчику, отводился для «спокойных больных». Этот барак запирали только на ночь, а днем его обитатели были свободны – в пределах больницы, разумеется. Здесь народ был общительный и доброжелательный.
«Я познакомился с режиссером местного театра, очень симпатичным и красивым блондином, – сообщал репортер. – Другой больной, старичок, очень корректный на вид, пожаловался мне на собак:
– Разве можно спускать собак с цепи? Администрация больницы, видно, хочет, чтобы больных перекусали до смерти.
– Да где же вы видите собак?
– Вот, смотрите, в углу и в дверях, и в той комнате...»
Впрочем, публичная огласка неблагополучного состояния Пантелеймоновской больницы для душевнобольных не изменила ситуацию. Когда спустя четыре года, в начале 1912 года, сюда внезапно нагрянули с ревизией гласные Городской думы, то застали прежнюю картину. Больница, как и раньше, оказалась переполненной: на 379 местах помещалось 647 больных.
«Вообще следует подивиться полному безучастию города к этой знаменитой больнице, – возмущался обозреватель „Петербургского листка”. – Все помещения состоят из деревянных бараков, сплошь ветхих и освещающихся исключительно керосиновыми лампочками-коптилками... И это при недостаточном надзоре за умалишенными».
Особенно возмутило думцев, что служащие и врачи больницы получали мизерное жалование. Служащие вообще получали гроши: оклад – 9 руб. в месяц, да еще 5 руб. в месяц на «харчи». При этом размещались служащие в грязных лачугах по пять семей в каждой. Что касается труда врачей, то он оплачивался в этой больнице гораздо ниже, чем в других больницах: главный врач получал всего 200 руб. в месяц. Не жаловал город и больных: на пропитание каждого больного отпускалось 24 коп. в день. Одежда пациентов больницы была в ужасающем состоянии: все поношено, истерто. Нередко на двух человек приходилось одно зимнее пальто.
«Крайняя нищета наблюдается во всей больничной обстановке, – резюмировал обозреватель „Петербургского листка”. – Кабинеты для врачей устроены в сенях, лаборатория – в клетушке под лестницей, мастерские больных – в каких-то трущобах. Ремонтируется больница один раз в десять лет».
Прошел еще год, но ситуация с больницей не менялась. В июне 1913 года в «Петербургском листке» опубликовали «Путешествие вокруг Питера за 80 часов». Его автор, подписавшийся псевдонимом «Гастролер», с едким сарказмом замечал: «Удельная замечательна своим сумасшедшим домом. Не домом для сумасшедших, а именно сумасшедшим домом: представляет он из себя полную разруху, и на каждого больного приходится один кубический аршин воздуха. Вы скажете, что это мало? А врачи говорят, ничего подобного: мы открываем форточки, а к тому же у нас все строения в щелях»...
Дабы занять больных и содействовать «смягчению нравов», для обитателей больницы умалишенных устраивались различные развлечения. Врачи психиатрической больницы считали приобщение душевнобольных людей к интересующей их деятельности своеобразной и действенной формой психотерапии. Они гордились тем, что их подопечные свободно живут как здоровые люди и даже занимаются искусством. В саду устроили открытую сцену и летний театр, а зимой спектакли давались в одном из павильонов.