Страница 11 из 18
Казалось, что старый Говачин не был этим доволен. Он сказал:
— Когда-то ты очень позабавил меня, Маккай.
Это могло быть комплиментом, а могло и не быть им. Трудно сказать. Даже если это комплимент, то, исходя от Говачина, он должен содержать в себе некоторые оговорки, особенно в юридических вопросах. Маккай сохранял молчание. Этот Говачин обладал большой властью, в этом сомнений быть не могло. Тот, кто оценит его неправильно, услышит финальную трубу Судебного Зала.
— Я наблюдал, как ты обсуждал в наших судах свое первое дело, — сказал Говачин. — Ставки тогда были девять и три десятых против трех и восьми десятых, что мы увидим твою кровь. Но ты закончил свою речь, показав, что ценой свободы является вечная небрежность. Это наполнило завистью многих Легумов. Твои слова пронзили кожу говачинского Закона и добрались до его плоти. И в то же время ты развеселил нас. Это был мастерский ход.
До этого момента Маккай даже не подозревал, что кто-то может найти что-нибудь забавное в его первом деле, однако обстоятельства указывали на искренность слов старого Говачина. Вспоминая это первое дело, Маккай попытался заново оценить его в свете такого нового подхода. Он помнил то дело хорошо. Говачины обвинили Младшего Магистра по имени Клодик в нарушении им самых священных обетов в результате выполнения им юридических обязанностей. Преступление Клодика заключалось в том, что он освободил тридцать одного Говачина из-под юрисдикции говачинского Закона с той целью, чтобы они могли перейти на службу в Бюсаб. Злополучный обвинитель, всеми любимый Легум по имени Пиргатуд, стремился занять место Клодика и сделал ошибку, пытаясь добиться прямого обвинения. Маккай в то время думал, что мудрее было бы попытаться дискредитировать правовую структуру, привлекшую Клодика к суду. Это перенесло бы судебное решение в компетенцию общественного голосования, и досрочное смещение Клодика с должности, несомненно, было бы выбрано большинством. Видя подобное представление дела, Маккай атаковал обвинителя, представив его узколобым законником и ярым сторонником Старого Закона. Победа была достигнута относительно легко.
Однако когда процедура дошла до ножа, Маккай почувствовал глубокое отвращение. О том, чтобы продать Пиргатуда назад, в его собственный Филум, не было и речи. Бюсабу был необходим Легум не-Говачин… он был необходим всей остальной не-Говачинской вселенной. Немногие другие не-Говачины, добившиеся статуса Легума, все были мертвы, и все они до одного погибли в Судебном Зале. Враждебность по отношению к говачинским мирам росла. Подозрения наслаивались на подозрения.
Пиргатуд должен был умереть традиционным, формальным способом и сам сознавал это, наверное, даже лучше, чем Маккай. Пиргатуд обнажил свою область сердца рядом с желудком и сложил руки за головой, как требовалось ритуалом. При этом приступал желудочный круг, давая точку отсчета для удара.
Чисто академические уроки анатомии и практические занятия на манекенах дошли до своего смертельного средоточия.
«Чуть левее желудочного круга вообрази себе небольшой треугольник с вершиной в центре желудочного круга, расположенный горизонтально, так что его основание касается нижнего края круга. Наноси удар в нижнюю внешнюю вершину этого треугольника, слегка вверх в направлении средней линии».
Единственным удовлетворением, которое Маккай получил от всей этой процедуры, было то, что Пиргатуд умер чисто и быстро, от одного удара. Маккай не вошел в говачинский Закон как «мясник».
Что же в этом деле и его кровавом окончании было для Говачинов забавного? Ответ на этот вопрос наполнил Маккая глубоким ощущением опасности.
«Говачины посмеялись над самими собой, потому что они недооценили меня! А я так и планировал, что они меня недооценят. Именно это их и позабавило!»
Вежливо выдержав некоторое время, необходимое Маккаю для воспоминаний, старый Говачин продолжал:
— Я ставил против тебя, Маккай. Заключил пари, ты понимаешь? И все равно ты привел меня в восторг. Ты проучил нас, выиграв свое дело в классической манере, которая сделала бы честь лучшим из нас. Конечно, в этом и есть одна из целей Закона: проверять качества тех, кто выбирает себе это занятие. Что же ты рассчитывал обнаружить, когда откликнулся на наш последний вызов на Тандалур?
Резкая смена темы разговора этим вопросом застала Маккая врасплох.
«Я слишком долго не общался с Говачинами, — подумал он. — Я не могу расслабиться даже на мгновение».
Это ощущалось почти физически: если он пропустит хоть один такт ритма в этой комнате, то и сам он, и целая планета падут перед говачинским правосудием. Для цивилизации, законы которой базировались на Судебной Арене, где любой из участников может быть принесен в жертву, возможно было все. Маккай подобрал свои слова со смертельной тщательностью.
— Ты вызвал меня, это правда, но я прибыл по официальному поручению моего Бюро. То, что меня заботит — это дела Бюро.
— Значит, ты находишься в трудном положении, потому что, как Легум Говачинской Адвокатуры, ты являешься объектом нашего подчинения. Ты знаешь меня?
Он был Магистром, Самым Главным Спикером «Филума Филумов», в этом не было сомнений. Он уцелел в одной из самых жестоких традиций, известных во вселенной сенсов. Его способности и возможности были значительными, и он находился на своей родной почве. Маккай выбрал осторожный вариант ответа.
— При моем появлении мне велели прибыть в это место и в это время. Это все, что я знаю.
«Малейшая известная вещь будет управлять твоими действиями». Это был порядок предоставления доказательств у Говачинов. Ответ Маккая возлагал тяжесть юридической ответственности на спрашивающего.
Руки старого Говачина сжались от удовольствия при виде уровня артистизма, до которого поднялось их состязание. Возник момент тишины, во время которого Сейланг плотнее запахнула рясу и придвинулась еще ближе к вращающемуся столику. Теперь в ее движениях чувствовалось напряжение. Магистр пошевелился и сказал:
— Я имею отвратительную честь быть Высшим Магистром Бегущего Филума, по, имени Аритч.
Пока он произносил это, его правая рука вытянулась, взяла голубой ящичек и бросила его на колени Маккаю.
— Я налагаю на тебя связующую клятву во имя этой книги!
Как и ожидал Маккай, это было сделано молниеносно. У него в руках был ящичек, тогда как заключительные слова древнего судебного вызова еще звучали в его ушах. Независимо от того, какие консентовские изменения говачинского Закона могут быть применены в этой ситуации, он уже втянут в хитросплетения юридических маневров. Металл ящичка холодил его пальцы. Они столкнули его в противоборстве с Высшим Магистром. Говачины отбросили лишние вступления. Это говорило о том, что время поджимает, и сами они тоже считают свое положение затруднительным. Маккай напомнил себе, что имеет дело с людьми, получающими удовольствие от своих собственных промахов, людьми, которых может позабавить смерть на Судебной Арене, и получающими высшее наслаждение при артистичном изменении своего собственного Закона.
Маккай начал говорить осторожным формальным тоном, который требовался по ритуалу, если он хотел выйти из этой комнаты живым.
— Две ошибки могут отменить друг друга. Следовательно, пусть тот, кто делает ошибки, совершает их вместе. В этом подлинная цель Закона.
Плавным движением Маккай открыл простую защелку на ящичке и поднял крышку, чтобы проверить содержимое. Это должно быть сделано с особым вниманием к формальным деталям. Когда крышка поднялась, до его ноздрей донесся горьковатый, затхлый запах. В ящичке было то, что он и ожидал: книга, нож, камень. Маккаю пришло в голову, что он держит в руках оригинал всех таких ящичков. Это была вещь чрезвычайной древности — тысячи и тысячи стандартных лет. Говачины верили, что Бог-Лягушка создал этот ящичек, этот самый ящичек, и его содержимое как эталон, символ «единственного действенного Закона».
Точно помня, что это надо делать правой рукой, Маккай по очереди прикоснулся к каждому предмету в ящичке, опустил крышку и закрыл защелку. Делая это, он почувствовал, что присоединяется к призрачному шествию Легумов, имена которых навсегда вошли в исполняемую в виде баллады хронологию говачинской истории.