Страница 41 из 123
«А что есть с м е р т ь?» — вяло шевельнулись мысли.
Ни о чем думать не хотелось.
Да и нельзя было оставлять в сознании ничего суетного, мирского, житейского. Он и старался исключить любые желания, ибо давно понял, что желание — главный разрушитель Духовного и Человеческого.
Затерянность человека среди странных, враждебных ему миров он осознал, едва вырвался из мира безмятежности, в который погрузил его отец, в реальный мир людского бытия, где постиг ту, ставшую основополагающей для него, истину о том, что Бытие определяет Страдание.
«Живи я в Европе в Двадцатом веке от Рождения моего последователя из Капернаума и Назарета, меня назвали бы философом экзистенциалистом», — усмехнулся Гаутама.
То, что он первым проложил для человечества путь к философии существования, Шакья Муни не волновало. Какая разница! Может быть, коллегу Заратустру озарило несколько раньше. Хотя нет, он как будто старше Заратустры, родился раньше этого пророка, которому открыл истину добрый Ормузд.
«Существует, правда, легенда о том, что Заратустра проповедовал за пять тысяч лет до Троянской войны, — вспоминал бывший принц Сиддхартха. — Но разве мало мифов и легенд обо мне самом?»
Просветленный Гаутама подумал о том, что когда-нибудь, в Ином Существовании, он встретит Заратустру и уточнит, кто из них раньше появился на белый свет. Потом он открыл глаза и снова увидел стройные стволы высоких пальм.
«Параллельные линии не пересекаются, — вспомнил принц Сиддхартха. — Это по одному канону… А по другому — линии пересекаются, но в слишком отдаленной, не постигаемой человеческим сознанием точке пространства. Какому следовать правилу?»
Гаутама полагал, что четырех доводов в пользу б л а г о р о д н ы х истин достаточно, люди приняли тезисы Просветленного, уверовали в Мировой закон Дхарма.
«Надо идти, — подумал Просветленный, — меня ждут в Варанаси, а я задержался в Урувельском лесу, н е ч т о удерживает меня на берегу Нераджаны, невозмутимо плывущей в будущее, такой спокойной и ласковой реки, напоминающей безмятежное детство наивного принца Сиддхартхи…»
Порою он позволял приходить к себе л е г к и м воспоминаниям о том искусственном мире блаженства и счастья, который создал для него властелин Магадхи, раджа Шуддходан. Воспоминания были невесомыми, призрачными, как бы и не воспоминаниями даже, а просто так, нежными перистыми облаками, таковыми хотел их осознавать Гаутама, не желающий обременять себя прошлым в процессе с а н с а р а — перерождений, ведущих к просветлению.
Как мираж возникали нежно-голубые пруды, в которых росли белые лотосы, водяные розы и лилии. Среди прудов бродил, не постигший еще смысла порочного мира, наполненного страданием, неведующий о существовании Зла принц Сиддхартха, наряженный в благоуханные одежды из тончайших тканей.
Его берегли от зноя или прохлады вереницы слуг, окружали певицы и музыканты. И жил Гаутама в трех дворцах. Один предназначался для зимнего бытия, другой был летней резиденцией, а в третьем принц пребывал в те четыре печальных месяца, когда начинались беспрерывные дожди.
«Да, — усмехнулся Просветленный, уже стоящий на ногах и готовый к походу на Варанаси, — в юности квартирный вопрос меня не беспокоил, да и прописки не требовалось никакой…»
Мелькнуло мимолетно еще одно видение — образ красавицы Яшодхары, на которой женил его во время о́но отец. Мелькнуло и исчезло, ибо Шакья Муни увидел Шарипутру и Маудглаяну. Его ученики направлялись к Просветленному, намереваясь сопровождать его в многодневном пути.
Прежде они веровали в недоступность познания мира, но услышав от Гаутамы о том, что с т р а д а н и е и освобождение от него, иным словом — дхарма, есть субъективное состояние человека, психофизический элемент его деятельности, Маудглаяна и Шарипутра прониклись доверием к Учителю.
«Агностики, мать бы вашу так и эдак, фомы неверующие, — ласково выругался про себя Шакья Муни, с нежностью глядя на подходивших учеников. — Ведь это же так просто! В м е т а м п с и х о з надо верить, в переселение Душ, перевоплощение живых существ. Сегодня ты человек, а завтра обезьяна, а до того ты был свиньею или тигром… Котяры вы сиамские!
Понять иллюзорность тех ценностей, которыми дорожит обыватель, будь он крестьянин или рабочий, могущественный раджа или обожравшийся долларами бизнесмен — вот что!
Спасение в нравственной жизни и в господстве над чувствами и страстями, в любви ко всему живому, следовании разумному началу…»
— Как в дом с плохой крышей просачивается дождь, — проговорил Гаутама, — так в плохо развитый ум просачивается вожделение.
— Легко увидеть грехи других, собственные же грехи увидеть трудно, — с готовностью подхватил мысль Будды ученик Шарипутра. — Ибо чужие грехи люди рассеивают напоказ, как шелуху, свои же, напротив, скрывают, как искуссный шулер несчастливую кость. Мы готовы, Просветленный!
Маудглаяна промолчал.
Он тоже приготовил цитату из «Джамманады», цитату космогонического толка, связанную с происхождением Вселенной, только произнести её не решался. Маудглаяна знал, что когда Будду спрашивали о происхождении мира и его создателя, то Учитель отвечал благородным молчанием.
Ученикам же принц Гаутама твердил: никто не видел, как Бог творит мир. А если он все-таки создал Вселенную, то вовсе не всесилен! Или преисполнен зла, ибо позволил человеку жить среди страданий.
— И потому наша задача в том, чтобы исправить мир, — говорил Шакья Муни, — помочь людям. Конкретика должна быть в нашей работе, парни, конкретика! А разговоры о том, как и за сколько дней или там пятилеток Бог обустраивал звездное пространство, создавая на Земле свободную экономическую зону — пустой треп, достойный разве что болтливых демократов-популистов.
И затем он произносил знаменитые слова, которые сейчас приготовил и не стал повторять Маудглаяна.
— Человек, в теле которого застряла стрела, — втолковывал Гаутама, — должен стараться извлечь ее, а не тратить время на размышления по поводу того, из какого материала она сделана и кем пущена.
…Судьба не позволила им начать долгий путь в Варанаси. Гаутама и его ученики не успели сделать и двух сотен шагов, как среди стройных пальмовых стволов мелькнуло ч е р н о-ж е л т о е, затем исчезло, снова мелькнуло, и перед остолбеневшими путниками возник вдруг огромный тигр.
Тигр не пытался п о к а наброситься на Маудглаяну, Шарипутру и Шакья Муни, но и доброжелательным его назвать было нельзя.
«Испытываю ли я страх перед этой большой кошкой? — стараясь оставаться бесстрастным и невозмутимым, спросил себя Гаутама, удовлетворенно отметив, что бывшие агностики ведут себя достаточно отважно. — Надо постараться ничем не спровоцировать животное на агрессивные действия… Страха у меня нет, но ведь я столько тренировался! Но избавился ли я от страха вообще? Постой, постой! Ведь именно в этом стержневой смысл моего учения… Именно так!»
Перед мысленным взором Просветленного раскинулся во времени и пространстве теоретический расклад понятийного образа с т р а х а, от писаний римского поэта Стация, который в поэме «Фиванда» утверждал что «богов первым на земле создал страх», до утверждений основателя новой философской школы, преподавателя в Уральском университете Екатеринбурга Анатолия Гагарина, опубликовавшего недавно научную работу «Феноменология страха».
Тигр, меж тем, угрожающе зарычал, недвусмысленно оскалив желтые, внушительного размера клыки.
Шарипутра и Маудглаяна придвинулись к Учителю, и Гаутама остро почувствовал, как стремительно убывает их мужество.
— Я не боюсь тебя, — медленно произнес Шакья Муни, обращаясь к тигру, изо всех сил пытаясь произносить слова твердо, не дать голосу задрожать. — Да, не боюсь… Иди собственной дорогой, а нам не засти нашу. Она ведет в Варанаси, она ведет к храму…
Тигр перестал рычать, склонил голову, будто прислушиваясь к голосу Гаутамы.
«Страх выступает одной из основных экзистенциальных категорий власти со свободой, страданием и виной… Так считает молодой философ Анатолий Гагарин, — подумал Шакья Муни. — И хотя его к а р м а отстоит от нашего времени на двадцать пять веков, этот парень неплохо разобрался в существе проблемы страха. Впрочем, я сам вижу теперь в страхе суть собственного учения. Именно страх создал меня как Будду — Просветленного!»