Страница 20 из 89
— Узнала, видишь, — сказала довольная Галка. — Кровь свою почуяла, верно…
Я подошел к дочери. Странные чувства переполняли меня, горло перехватило, когда протянул руки к Светке и прокашлялся.
— Не кашляй на нее, — сказала Галка. — Доченька, это папа… Он вернулся с моря.
Дочка потянулась ко мне, и я взял ее на руки, теплый и кровный для меня человечек…
В тот раз я провел дома месяца полтора. Каждый день мы гуляли со Светкой в сквере, дома я рассказывал ей морские байки и пел курсантские песни.
Галка пошла на работу, она переменилась, стала добрее, но и строже одновременно. Все свободное время возилась со Светкой, я предлагал жене оставить работу, только она слушать об этом не хотела, добилась дочке места в яслях и после моего ухода в море должна была относить Светку туда.
А пока роль няньки отвели мне, и, кажется, роль эта для капитана Волкова вполне подходила. Я даже недоумевал, глядя со стороны на собственное рвение.
Гуляя с дочкой, я часто размышлял о величайшем таинстве природы, именуемом «материнством». Мне всегда казалось, что женщина, ожидающая ребенка, причисляется природой к избранным, святым, что ли… Когда Галка ждала нашу дочь, я наблюдал за женой, смотрел в ее потемневшие, затуманенные глаза, будто видевшие нечто такое, что никогда не доступно мужчинам. Иногда ее губы трогала загадочная улыбка, словно она вспоминала одной ей известную истину, значительную и необыденную.
Мне никогда не приходилось прежде задумываться над существом отцовского чувства. И, увидев впервые Светку, я с особой болью вновь ощутил детские годы, прожитые без отца… Когда окончилась война и в город стали возвращаться фронтовики, я часами бродил по станционному перрону, украдкой всматриваясь в лица солдат, увешанных орденами и медалями. Я искал среди них отца, хотя и знал, что он никогда не приедет в Моздок, что у него другая семья, растут уже две дочери и нам никогда не быть вместе, мне, маме, Люське и нашему отцу. Ведь и наш-то он только потому, что мы носим его фамилию и в нас с сестренкой течет его, Василия Волкова, кровь. И тем не менее я ждал чуда. За три километра от нашего дома ходил на железнодорожную станцию и, пристроившись в сторонке, чтоб никому не мешать, часами наблюдал за чужой радостью. И надеялся… На что я, собственно говоря, мог надеяться?
Во время войны дети рано взрослеют. Ведь все беды взрослых случаются у них на глазах. И уже тогда мне были известны случаи: живые отцы не возвращались с войны к старым семьям, обзаводились на фронте молодыми подругами, начинали с ними новую жизнь. Бывало и такое… А наши отношения с отцом прервались еще до войны. Так чего ради он поедет к нам в Моздок, а не в далекий алтайский Бийск, где осталась его Зина с дочками? И все-таки едва ли не каждый день я уходил на железнодорожную станцию и ждал, ждал, ждал…
Теперь вот и сам отец. Я носил ненаглядную дочь на руках, и мне хотелось оказаться на миг в обличье собственного отца и его сердцем почувствовать то, что испытывал он в былые годы, когда держал на руках меня.
Когда я вспоминал об этом, мне подумалось вдруг, что вот ради Галки не покинул моря. Но может быть, я смог бы сделать это ради ребенка?..
…В день отхода в рейс я уговорил беременную Галку остаться дома.
— Стесняешься моего вида, да? — полузло-полушутливо спросила она. — Потерпи… Вернешься из рейса, будет ребенку два с половиной месяца.
Но тогда я вернулся через двести десять суток…
С самого начала мы с Галкой ждали сына. Но родилась Светка, и я как-то забыл о том, что нам хотелось наследника, парня.
С появлением Светки жизнь наша словно бы вошла в нормальную колею. До рождения дочки я все чаще и чаще замечал, как рыскает из стороны в сторону наша семейная ладья. Правда, тогда я не придавал этому значения, думал: вот будет ребенок, и все это у Галки пройдет. Сейчас понимаю, что дело было, видимо, не только в этом, но кто ж его знал, как оно все в конце концов обернется…
…Женщина с янтарем на ладонях грустно улыбалась мне со стены. «Лишние мы с тобою здесь, на этом лживом празднике, подружка, — мысленно обратился я к ней и огляделся с тоскою вокруг. — Зачем тебя заперли в капище жидкого дьявола, где поклонники его добровольно впадают в безумье?.. Тебя насильно перенесли с желтых дюн Куршской косы или с Паланги, а я добровольно пришел сюда, чтобы положить свою память на плаху».
— Как там было? — спросила вдруг Галка.
— Обыкновенно, — ответил я. — Не прежний лагерь, конечно, все по закону. Почти курорт. Видишь, даже потреблять спиртное отучился…
— Ты и раньше этим не увлекался, — заметил Решевский.
— Это верно, — согласился со Стасом. — Скорее по инерции пил, мореходская кодла благословляла. Внушили нам, будто пьянство — русская традиция архидревнейших времен.
— Неправда это, — более горячо, чем требовала ситуация, сказала Галка.
— Что есть истина? — играя на публику, произнес я. «Она в том, что, выходя в море, никогда не усомнился в надежности оставленного на берегу очага», — про себя обратился к Галке, пристально поглядев в ее глаза.
…Первый год совместной жизни пролетел незаметно. Сохранялось чувство новизны нашего с Галкой положения. Собственно, мы и не знали как следует друг друга и постепенно оба накапливали информацию. На следующий год мне пришлось долго стоять в ремонте, я часто бывал дома, хотя и возвращался поздно, так как получил должность старпома, а старпом на ремонте — словно цепной пес, разве что не приклепан к судну. После двух рейсов третьего года я стал капитаном и тут заметил, что Галка словно хочет сказать мне нечто и не решается. Я исподволь пытался расспросить: что, мол, мучает тебя… Но Галка отмалчивалась и лишь однажды неожиданно сказала.
— Знаешь, Игорь, мне перестало нравиться, что ты надолго уходишь в море…
— Это еще не надолго, — ответил я. — Бывают рейсы и по шесть месяцев. А в Африку иногда уходят и на девять. А что, раньше тебе нравилось оставаться одной?
Галка промолчала. И было видно: не принимает шутливый тон.
— Ты ведь знала, что я моряк…
Ее молчание начинало раздражать, уж лучше б спорила, право… Но Галка молчала, а я все накручивал и накручивал новые аргументы, хотя их никто от меня не требовал.
— Надо было выходить замуж за бухгалтера. Милое дело. Утром — на работу, в обед — домой. Службу окончил — с женой в кинишко. В субботу — на пикник. В праздник — по знакомым…
Конечно, я знал, что с моим дипломом судоводителя и на берегу найдется работа. Диспетчером в порту, каким-нибудь клерком в Траловой конторе, или тем же преподавателем в мореходку…
— Море меня кормит, — сказал я Галке. — И не только меня. Оно миллионы людей кормит. И я буду ходить в море, пока хожу по земле. Это ведь мое дело. Другого я пока не знаю. И если честно, то не хочу и знать. Ловить рыбу в океане достойное занятие, древнейшая профессия, которой я горжусь. Но в отношении бухгалтера ты все-таки подумай…
Вот этого, про бухгалтера, говорить не стоило. Тут уж явно перегнул я палку. Но меня обозлило Галкино молчание. Начни она спорить — нашел бы иные слова, теплые и убедительные, и сумел бы успокоить жену. А тогда… Тогда Галка отвернулась, и я увидел вдруг, как вздрагивают ее плечи.
Галка плакала редко. Каждый случай помню и сейчас: в день нашей свадьбы — до сих пор не знаю почему. Потом когда уходил в море, оставляя ее ожидавшей Светку. Сегодня я снова увидел ее слезы здесь, в «Балтике», куда свела нас троих судьба.
Вроде бы и крепкий я, кажется, парень, а женские слезы выбивают меня из меридиана. Готов тогда на все, только бы не видеть, как плачет женщина. И я чувствовал: Галка знает об этой моей слабости. Может быть, потому и плакала так редко?
Признаться, был очень взбудоражен, когда вошел в «Балтику» и сел с ними за стол. Нет, речь тут шла не о голой ревности, хотя наверняка каждому мужчине плохо, когда любимая предпочитает ему другого. Только хотелось спросить Стаса и Галку: почему не сделали этого раньше, когда я находился рядом с ними, ударили в то время, когда мне и так было нелегко?..