История одной кошки

Лаура заметила интерес, который проявляла Пруденс к одной и той же стае янтарно-белых голубей на противоположной стороне улицы, — временами она заставала кошку за пристальным изучением птиц. Эти птахи такого необычного цвета высоко ценились бы там, где выросла Лаура, их бы разводили в голубятнях на плоских крышах, и за ними пристально следили бы в надежде украсть парочку местные ребятишки. Однажды, когда ей было двенадцать лет, Лаура тайком пробралась на крышу соседнего многоквартирного дома и погладила молодого птенца под бдительным взором его хозяина. Мир перед ней предстал в виде неровного лоскутного одеяла из белых цементных и черных толевых крыш, «сшитых» тяжело завешанными веревками для сушки белья. Лаура до этого никогда не прикасалась к теплому оперенью живой птицы, никогда не ощущала сложной симметрии, формирующей под мягким пушком упругую оболочку. Она брала в руки только перышки, найденные на тротуарах, или выкрашенные в неоновый цвет перья от одежды, которая хранилась в коробках в подсобке маминого магазина. Сара ужасно разозлилась, когда узнала, что Лаура лазила на крышу соседнего дома: двумя неделями раньше четырнадцатилетний подросток упал и разбился насмерть, когда пытался перепрыгнуть с одной крыши на другую.

Лауре нравилось наблюдать за смотрящей в окно Пруденс. В такие минуты ей хотелось погладить кошкину шерстку, вдохнуть исходящий от ее шеи запах корицы и молока, услышать глухое «м-р-р». Целую вечность она не сидела с кошкой на руках, не слышала ее урчания, не ощущала такого умиротворения, которое наступает, когда маленькое создание настолько доверяет тебе, что засыпает у тебя на коленях.

Но, протягивая руку к Пруденс, она каждый раз видела — как бы ни старалась отогнать эти мысли — заплаканного старика, стоящего на коленях на треснувшем тротуаре. Он кричал: «Она — все, что у меня осталось!» Чрезвычайно опасно любить маленьких, хрупких созданий. Эту истину Лаура осознала, пожалуй, раньше всего остального.

На ее лице, должно быть, появилось отстраненное выражение, потому что сейчас Пэрри повторял:

— Тебе пора домой, спать. — И продолжал с сочувствующим взглядом, который Лауре было вынести еще тяжелее, чем прямое внушение: — Я жалею, что ты не взяла несколько дней отпуска, когда умерла твоя мама.

— Не время было, — ответила Лаура. — Я только недавно брала двадцать дней. — На самом деле именно Пэрри, ссылаясь на прямое указание Клея (который иногда пытался смягчить действие собственных капризов такими же неожиданными проявлениями щедрости), настоял на том, чтобы она взяла полных три недели на медовый месяц. — Как бы там ни было… — Она запнулась и выдавила улыбку в надежде, что та выглядит убедительной. — Со мной все в порядке. Честно.

Был вторник, мартовский день, первый по-настоящему великолепный весенний день в году — иллюзия, потому что вся следующая неделя будет такой же холодной и дождливой, как середина февраля, — когда Лауре позвонили из маминой конторы. Хотя Сара более пятнадцати лет проработала секретарем в небольшой юридической фирме, занимающейся недвижимостью, Лаура никогда не встречалась с сослуживцами матери. Поэтому, когда услышала на другом конце провода голос, принадлежащий не Саре, тут же поняла — что-то случилось, поняла это еще до того, как женский голос нерешительно произнес: «Это Лаура? Я работала, то есть работаю с твоей мамой…» Она все поняла еще до того, как женщина произнесла что-то вроде «сердечный приступ» и «не вынесло».

Лаура, наверное, что-то отвечала сослуживице, наверное, кому-то рассказывала, что произошло, куда она собирается, хотя после ничего не помнила. Следующее ее воспоминание — она жмурится от слишком яркого света и думает: «Сегодня стоило бы надеть очки от солнца», а потом удивляется, что именно теперь думает об очках. Женщины в расстегнутых зимних пальто и мужчины в костюмах с расслабленными галстуками — люди, чьи матери живы, неспешно шагают по улице, намного медленнее, чем вчера, когда погода была более ветреной. Они проходят мимо небольших кафе, где на открытых террасах впервые в этом году сидят люди, чьи матери живы, мимо грузовиков «Мистер Софти»[5], которые, как только температура поднимается выше нуля, вырастают из-под земли, как молодая трава… Неожиданно Лауру накрывают воспоминания: Сара летними душными вечерами носит уличным проституткам, прогуливающимся по Второй Авеню, свежие фрукты; Лаура прячется за ноги Сары, а проститутки благодарят маму, наклоняются и говорят Лауре: «Какая красивая девочка!»

Теперь Лаура уже поняла, что ее разрозненные мысли являлись для нее способом отвлечься, избежать осознания новой действительности (теперь я сирота), даже когда она вызывала такси и ехала в морг на пересечении Тридцать второй и Первой улиц, спускалась под землю, ниже тех этажей, где стоял письменный стол, за которым умерла Сара, а потом взлетала куда-то высоко в стеклянной башне.

В один из похожих дней, когда Лауре было… сколько? шесть? семь?, Сара встретила ее в пятницу у ворот начальной школы и со счастливым лицом объявила с некой загадкой в голосе: «За магазином присмотрит Ноэль. А мы сегодня кое-куда пойдем». И Лаура, таща на спине красный рюкзак со значком группы «Menudo», который умолила Сару купить в специализированном магазине, торгующем символикой этой пуэрториканской молодежной группы, схватила мать за руку и пошла за ней по Элдридж-стрит и Гарден-оф-Иден Адама Перпла.

В те годы в Нижнем Ист-Сайде были десятки общественных парков, но «Райский сад» был самым отдаленным из всех. Адам Перпл, чудаковатый фермер, живущий неподалеку, провел десять лет, возделывая участок, оставшийся после пожара, во время которого сгорело пять многоквартирных домов. Он прививал растения и удобрял землю компостом, самолично привозил на тачке навоз, который подбирал за конными экипажами в Центральном парке. В результате — искусственно созданный сад площадью тысяча четыреста квадратных метров, с буйно цветущими розами, грушевыми деревьями, вьющимся плющом и сотнями других растений, названий которых Лаура не знала. В самом сердце сада — огромный круг «инь-янь» из зелени разных оттенков.

Лаура, со свойственной детству склонностью ограничивать перспективу, думала, что уже узнала все, что нужно знать о Нью-Йорке, особенно о своем маленьком уголке. И вдруг, как из ниоткуда, возникло ЭТО! Она была потрясена, осознав, какая красота пряталась среди убогих городских пейзажей, которые она видела ежедневно.

В тот день послеобеденное солнце озорно играло в Сариных волосах, создавая вокруг ее головы красно-золотой нимб. Ослепленной солнцем Лауре казалось, что она еще никогда не видела свою маму такой красивой. Та была похожа на фею из любимых цветных книжек Лауры. Каким же волшебством владела ее мать? Вот они идут по мрачным городским улицам из стекла и камня, осторожно пробираясь между треснувшими бутылками и смятыми жестяными банками, и неожиданно их окутывает пряно-сладкий аромат роз и крокусов. Бродячие кошки лениво щурятся, нежась в ажурной тени деревьев, слишком безмятежные, чтобы обращать внимание на щебечущих среди ветвей птиц. Лаура вспоминает «Таинственный сад» Фрэнсис Бернетт, книгу, которую только-только начала читать. И думает, что именно этот сад — самое волшебное место во всем мире.

— Большинство людей, живущих в других городах, представляют себе только грязь и шум, когда думают о Нью-Йорке, городе, где живем мы, — сказала Сара, когда они бродили, продолжая крепко держаться за руки, по сменяющим друг друга прохладным и теплым аллеям сада. — Они не знают наш город таким, каким знаем его мы с тобой. Понятия не имеют, что мы живем в самом чудесном городе на земле. — И, словно угадав предыдущие мысли Лауры, подмигнула и добавила громким шепотом: — Но это наша тайна.

Они стояли под вишней, которая еще не начинала цвести. Лаура остановила Сару, достала из рюкзака листок бумаги. В тот день учительница велела всем написать стихотворение о весне, и Лауре неожиданно захотелось прочесть свое маме. Залившись краской стыда (поскольку Лаура была не из тех детей, кто охотно «выступает» перед взрослыми), она прочла:

5

Компания-производитель популярного в США мороженого. (Примеч.ред.)