Страница 5 из 119
Крупным событием в деятельности балтийцев явилось потопление в одну ночь 13 больших немецких транспортов с пехотой и 2 сопровождавших их миноносцев, причем еще 13 транспортов было подожжено, а спустя несколько дней были уничтожены 11 транспортов и огромный танкер.
Дорого стоили немцам бои балтийцев за остров Эзель в середине сентября. Тогда были уничтожены 5 больших транспортов, вмещавших по 2 ½ тысячи пехоты каждый, и до 80 мелких, а также 2 миноносца и 10 торпедных катеров из охраны. Эти геройские действия балтийцев предотвратили высадку большого десанта вблизи Ленинграда.
Подводные лодки проникали в гавани врага и производили там опустошения, а летчики-балтийцы совершали налеты на Кенигсберг и другие немецкие порты и города.
Когда же громадные мотомеханизированные армии врагов подошли к Ленинграду, балтийцы стали на его защиту.
В сообщениях Информбюро неоднократно отмечалось, как крейсер «Киров» и другие корабли поражают снарядами своих дальнобойных орудий укрепления противника и его живую силу; как самоотверженно действуют отряды морской пехоты, отражая натиски немцев на подступах к городу Ленина; сколько героев из своей среды выдвинули летчики-балтийцы, оберегающие город от бесчисленных попыток воздушных пиратов разрушить его.
Та же боевая страда выпала на долю краснофлотцев и командиров, а также летчиков молодого Северного флота. Там, на не замерзающих благодаря Гольфштрему водах Баренцева моря, идет непрерывная борьба с немецкими транспортами, стремящимися высадить десант на мурманском берегу, с подводными лодками и другими вражескими кораблями мелкого тоннажа, а также с эскадрильями фашистских бомбардировщиков.
И до сих пор недосягаемым остается для врага самый северный из наших европейских портов — Мурманск, охраняемый частями Красной Армии и Северным флотом.
Наш Военно-Морской Флот во многом отличается по своим возможностям и действиям от флота даже первой мировой войны, не говоря о временах более ранних: так много новых средств и способов борьбы на воде, над водой и под водой введено на наших глазах. Но практика войны заставляет неуклонно и неустанно совершенствовать эти способы, применяясь к неожиданным обстоятельствам, в которых протекает борьба.
Тут мало одного мужества: нужна еще и находчивость, быстрая сметка, или, как пишут немцы, говоря о наших бойцах, «хитрость». Этой «хитростью» в должной мере наделены наши краснофлотцы, и со временем, когда будет писаться история этой ужаснейшей из всех войн, в нее войдут «хитрые» приемы борьбы, применяемые нашими краснофлотцами в исключительно трудных положениях, в какие их ставит предприимчивый противник.
Пока же можно сказать, что знамя доблести, завоеванное предками наших героев моря и воздуха, попало в надежные руки.
Руки эти молоды, но знамя героев они держат крепко, и незапятнанным получат его из этих рук моряки-наследники.
Под Андреевским флагом
Л. Н. Толстой
Севастополь в декабре месяце
Утренняя заря только что начинает окрашивать небосклон над Сапун-горою; темно-синяя поверхность моря сбросила с себя уже сумрак ночи и ждет первого луча, чтобы заиграть веселым блеском; с бухты несет холодом и туманом; снега нет — все черно, но утренний резкий мороз хватает за лицо и трещит под ногами, и далекий неумолкаемый гул моря, изредка прерываемый раскатистыми выстрелами в Севастополе, один нарушает тишину утра. На кораблях глухо бьет восьмая склянка.
На Северной денная деятельность понемногу начинает заменять спокойствие ночи; где прошла смена часовых, побрякивая ружьями; где доктор уже спешит к госпиталю; где солдатик вылез из землянки, моет оледенелой водой загорелое лицо и, оборотясь на зардевшийся восток, быстро крестясь, молится богу; где высокая тяжелая маджара на верблюдах со скрипом протащилась на кладбище хоронить окровавленных покойников, которыми она чуть не доверху наложена… Вы подходите к пристани — особенный запах каменного угля, навоза, сырости и говядины поражают вас; тысячи разнородных предметов — дрова, мясо, туры[1], мука, железо и т. п. — кучей лежат около пристани; солдаты разных полков, с мешками и ружьями, без мешков и без ружей, толпятся тут, курят, бранятся, перетаскивают тяжести на пароход, который, дымясь, стоит около помоста; вольные ялики, наполненные всякого рода народом — солдатами, моряками, купцами, женщинами, — причаливают и отчаливают от пристани.
— На Графскую, ваше благородие? Пожалуйте, — предлагают вам свои услуги два или три отставных матроса, вставая из яликов.
Вы выбираете тот, который к вам поближе, шагаете через полусгнивший труп какой-то гнедой лошади, которая тут в грязи лежит около лодки, и проходите к рулю. Вы отчалили от берега. Кругом вас блестящее уже на утреннем солнце море, впереди — старый матрос в верблюжьем пальто и молодой белоголовый мальчик, которые молча усердно работают веслами. Вы смотрите и на полосатые громады кораблей, близко и далеко рассыпанных по бухте, и на черные небольшие точки шлюпок, движущихся по блестящей лазури, и на красивые светлые строения города, окрашенные розовыми лучами утреннего солнца, виднеющиеся на той стороне, и на пенящуюся белую линию бона и затопленных кораблей, от которых кой-где грустно торчат черные концы мачт, и на далекий неприятельский флот, маячащий на хрустальном горизонте моря, и на пенящиеся струи, в которых прыгают соляные пузырики, поднимаемые веслами; вы слушаете равномерные звуки ударов весел, звуки голосов, по воде долетающих до вас, и величественные звуки стрельбы, которая, как вам кажется, усиливается в Севастополе.
Не может быть, чтобы при мысли, что и вы в Севастополе, не проникли в душу вашу чувства какого-то мужества, гордости и чтоб кровь не стала быстрее обращаться в ваших жилах…
— Ваше благородие! Прямо под Кистентина[2] держите, — скажет вам старик матрос, оборотясь назад, чтоб поверить направление, которое вы даете лодке, — вправо руля.
— А на нем пушки-то еще все, — заметит беловолосый парень, проходя мимо корабля и разглядывая его.
— А то как же: он новый, на нем Корнилов жил, — заметит старик, тоже взглядывая на корабль.
— Вишь ты, где разорвало! — скажет мальчик после долгого молчания, взглядывая на белое облачко расходящегося дыма, вдруг появившегося высоко над Южной бухтой и сопровождаемого резким звуком разрыва бомбы.
— Это он с новой батареи нынче палит, — прибавит старик, равнодушно поплевывая на руку. — Ну, навались, Мишка, баркас перегоним. — И ваш ялик быстрее подвигается вперед по широкой зыби бухты, действительно перегоняет тяжелый баркас, на котором навалены какие-то кули и неровно гребут неловкие солдаты, и пристает между множеством причаленных всякого рода лодок к Графской пристани.
На набережной шумно шевелятся толпы серых солдат, черных матросов и пестрых женщин. Бабы продают булки, русские мужики с самоварами кричат: сбитень горячий, и тут же на первых ступенях валяются заржавевшие ядры, бомбы, картечи и чугунные пушки разных калибров. Немного далее большая площадь, на которой валяются какие-то огромные брусья, пушечные станки, спящие солдаты; стоят лошади, повозки, зеленые орудия и ящики, пехотные козлы; двигаются солдаты, матросы, офицеры, женщины, дети, купцы; ездят телеги с сеном, с кулями и с бочками; кой-где проедут казак и офицер верхом, генерал на дрожках. Направо улица загорожена баррикадой, на которой в амбразурах стоят какие-то маленькие пушки, и около них сидит матрос, покуривая трубочку. Налево красивый дом с римскими цифрами на фронтоне, под которым стоят солдаты и окровавленные носилки, — везде вы видите неприятные следы военного лагеря. Первое впечатление ваше непременно самое неприятное: странное смешение лагерной и городской жизни, красивого города и грязного бивуака не только не красиво, но кажется отвратительным беспорядком; вам даже покажется, что все перепуганы, суетятся, не знают, что делать. Но вглядитесь ближе в лица этих людей, движущихся вокруг вас, и вы поймете совсем другое. Посмотрите хоть на этого фурштатского солдатика, который ведет поить какую-то гнедую тройку и так спокойно мурлыкает себе что-то под нос, что, очевидно, он не заблудится в этой разнородной толпе, которой для него и не существует, но что он исполняет свое дело, какое бы оно ни было — поить лошадей или таскать орудия, — так же спокойно, и самоуверенно, и равнодушно, как бы все это происходило где-нибудь в Туле или в Саранске. То же выражение читаете вы и на лице этого офицера, который в безукоризненно белых перчатках проходит мимо, и в лице матроса, который курит, сидя на баррикаде, и в лице рабочих солдат, с носилками дожидающихся на крыльце бывшего Собрания, и в лице этой девицы, которая, боясь замочить свое розовое платье, по камешкам перепрыгивает через улицу.
1
Туры — особые устройства, плетенные из прутьев, наполненные землей.
2
Корабль «Константин». (Прим. Л. Н. Толстого).