Страница 12 из 107
Я чувствую на себе взгляд Джозефа.
— Мистер Вебер! — подбадривает Мардж.
Я думаю, что Джозеф проигнорирует обращение или, как обычно, покачает головой. Но, к моему удивлению, он отвечает:
— Когда человек умирает, он умирает. И все заканчивается.
Эти резкие слова окутывают присутствующих, словно саван.
— Прошу прощения, — извиняется он и выходит из зала.
Я нахожу его в коридоре церкви.
— История, которую вы рассказали, — говорит Джозеф, — о праздничном столе… Вы сами-то в нее верите?
— Хотелось бы верить, — отвечаю я. — Ради мамы.
— Но ваш раввин…
— Он не мой раввин, а мамин.
Я направляюсь к двери.
— Вы верите в жизнь после смерти? — с любопытством спрашивает Джозеф.
— А вы нет?
— Я верю в ад… Но он здесь, на земле. — Старик качает головой. — В хороших и плохих людей. Если бы все было так просто… В каждом человеке есть и то и другое.
— По-вашему, одно не может перевесить другое?
Джозеф останавливается.
— Это вы мне скажите, — отвечает он.
Его слова словно обжигают, мой шрам начинает гореть.
— Почему вы никогда не спрашиваете, как это произошло? — не подумав, говорю я.
— Что «это»?
Я обвожу рукой лицо.
— Ах, это! Как-то давным-давно мне сказали, что история сама себя расскажет, когда время придет. Я решил, что время еще не настало.
Странная мысль: то, что со мной произошло, — не моя история, а нечто существующее совершенно обособленно от меня. Неужели вся моя проблема в том, что я не способна отделить одно от другого?
— Автомобильная авария, — говорю я.
Джозеф кивает, ожидая продолжения.
— И пострадала не я одна, — удается выдавить мне, хотя слова душат.
— Но вы выжили. — Он нежно касается моего плеча. — Может быть, только это и имеет значение.
Я качаю головой.
— Хотелось бы мне в это верить.
Джозеф смотрит на меня.
— Разве не всем нам этого хочется? — говорит он.
На следующий день Джозеф не приходит в булочную. И еще через день его тоже нет. Я прихожу к единственно возможному выводу: Джозеф без сознания лежит в своей кровати. Или того хуже.
За все годы моей работы в «Хлебе нашем насущном» я ни разу не оставляла булочную на ночь без присмотра. Мои вечера расписаны с военной точностью: я почти два километра прохожу по кухне до той минуты, когда разделяю тесто и формирую из него сотни буханок, пока они подходят и готовы выпекаться в разогретой духовке. Сама булочная становится живым, дышащим организмом. Каждый стол — новым партнером, ожидающим своей очереди потанцевать. Собьешься во времени — и будешь стоять одна в окружающем хаосе. Я ловлю себя на том, что начинаю спешить, пытаясь сделать то же количество работы за меньший отрезок времени. И понимаю: от меня будет мало толку, пока я не навещу Джозефа и не удостоверюсь, что он дышит.
Я еду к нему, вижу свет в кухне. Ева тут же заливается лаем. Джозеф открывает дверь.
— Сейдж! — удивленно восклицает он. Громко чихает и вытирает нос белым носовым платком. — Что случилось?
— Вы простыли, — констатирую я очевидное.
— Вы проделали весь этот путь, чтобы сообщить мне то, что я и так уже знаю?
— Нет. Я подумала… я хотела вас проведать… вас два дня не было видно.
— Апчхи! Как видите, я в состоянии самостоятельно стоять. — Он жестом приглашает меня в дом. — Зайдете?
— Не могу, — отвечаю я. — Мне на работу пора. — Но я не двигаюсь с места. — Я волновалась, когда вы не пришли в булочную.
Он молчит, раздумывая. Его рука лежит на ручке двери.
— Значит, вы приехали, чтобы убедиться, что я еще жив?
— Я приехала навестить друга.
— Друга… — повторяет Джозеф радостно. — Значит, мы теперь друзья?
Двадцатипятилетняя уродина и девяностолетний старик? Полагаю, бывают и более необычные парочки.
— Я польщен, — официальным тоном произносит Джозеф. — Увидимся завтра, Сейдж. А теперь вам пора на работу, чтобы завтра я смог полакомиться булочкой с кофе.
Через двадцать минут я возвращаюсь в булочную, выключаю шесть обозленных таймеров и пытаюсь оценить ущерб, причиненный моей самовольной часовой отлучкой. Некоторые буханки подошли слишком сильно; тесто перебродило и осело либо с одной, либо с другой стороны. Пострадает вся ночная выпечка, Мэри разорится. Завтра посетители уйдут с пустыми руками.
Я заливаюсь слезами.
Не знаю точно, что стало причиной слез: то ли беда в кухне, то ли боязнь потерять Джозефа, когда я только-только его нашла. Я и не представляла, что так из-за него расстроюсь. Не знаю, сколько еще потерь я смогу пережить.
Как бы мне хотелось печь для мамы! Багеты, шоколадные булочки и бриоши… И чтобы они горкой высились на ее столе на небесах. Как бы мне хотелось быть той, кто ее накормит. Но я не могу. Как Джозеф и сказал: когда человек умирает, все заканчивается. И не важно, какими сказками о жизни после смерти мы, выжившие, готовы себя кормить!
Но это… Я обвожу кухню взглядом. Это я могу поправить, если быстро замешу тесто и дам ему еще раз подняться.
Поэтому я начинаю месить. Месить, месить…
На следующий день случается чудо.
Мэри, которая сначала злится и разговаривает сквозь зубы из-за меньшего количества ночной выпечки, разрезает чиабатту.
— А мне что прикажешь делать, Сейдж? — вздыхает она. — Сказать покупателям, чтобы отправлялись в булочную к Руди?
Руди — наш конкурент.
— Ты могла бы пообещать им скидку на следующую покупку.
— Скидками сыт не будешь.
Когда она спрашивает, что произошло, я говорю неправду. Объясняю, что у меня случилась мигрень и я на два часа заснула.
— Больше такого не повторится.
Мэри поджимает губы, что свидетельствует о том, что она меня пока не простила. Потом берет кусок хлеба, собираясь намазать его клубничным вареньем.
Только не успевает этого сделать.
— Иисус, Мария и Иосиф! — восклицает она, задыхаясь, роняет кусок хлеба, словно он обжег ей руку, и тычет в него пальцем.
Неожиданное название для ноздреватого мякиша. Домашний хлеб ценится за свою румяную корочку, другие сорта, например хлеб фирмы «Уандер» (который и хлебом-то трудно назвать по питательной ценности) имеет ровную, тонкую корку.
— Ты видишь Его?
Если прищуриться, можно различить нечто похожее на очертания лица.
Потом лицо становится более отчетливым. Бородка. Терновый венец.
По-видимому, я выпекла в буханке лик Господень.
Первыми свидетельницами нашего маленького чуда становятся две женщины, работающие в церковном магазинчике. Они фотографируются с буханкой. Потом приезжает отец Дюпри, настоятель храма.
— Поразительно, — говорит он, глядя поверх очков.
Хлеб уже зачерствел. На половинке буханки, которую Мэри еще не нарезала, естественно, тоже есть такое же изображение Иисуса. Удивляет меня то, что чем тоньше режешь хлеб, тем четче виден Иисус.
— Вопрос не в том, что Господь явил себя, — говорит Мэри отец Дюпри. — Он всегда рядом с нами. Вопрос в том, почему Он явил себя именно сейчас.
Мы с Рокко наблюдаем за этой беседой издалека.
— Боже мой, — бормочу я.
Рокко фыркает.
— Именно. Чудное сходство видать. Выпечен облик Отца, Сына его. И святого гренка.
Распахивается дверь, и в булочную врывается журналистка с вьющимися каштановыми волосами, а за ней следует неуклюжий медведь-оператор.
— Здесь хлеб с Иисусом?
Мэри выходит вперед.
— Да. Я Мэри Деанжелис. Владелица булочной.
— Отлично! — восклицает журналистка. — Харриет Йерроу, Девятый канал. Мы хотели бы побеседовать с вами и вашими сотрудниками. В прошлом году мы делали интервью с лесорубом, который, увидев Святую Деву Марию на пне дерева, приковал себя к нему цепью, чтобы компания прекратила там вырубку леса. Эта новость в две тысячи двенадцатом году имела больше всего просмотров. Мы пишем? Да? Отлично.
Пока она берет интервью у Мэри и отца Дюпри, я прячусь за Рокко, который пробивает чек на три багета, горячий шоколад и хлеб на манке. Потом Харриет сует микрофон мне в лицо.