Страница 15 из 148
– Садитесь сюда.
Все в этом кабинете устроено руками покойного отца: витрина с образчиками лекарств – за три года никто к ним не прикасался, – кушетка, обитая дерматином, перед ней ширма, возле окна, выходящего на площадь Леонардо да Винчи, стеклянный столик с подставкой для авторучки и длинным ящичком, в котором больше сотни карточек. Отец мечтал, что в этой картотеке будут собраны имена его клиентов – мужчин, женщин, детей... Какое богатое воображение! Дука приспустил штору и закурил сигарету.
– Вы обратили внимание, я не сделал попытки втолковать вам, что вы никого не убивали и никакой ответственности за смерть этой девушки не несете? – Он поискал глазами что-нибудь, что могло бы сойти за пепельницу, не найдя, вышел в кухню и вернулся с фарфоровым блюдечком. – Так вот, я и теперь не стану метать перед вами бисер. Нравится считать себя убийцей – пожалуйста! Если человек возомнил себя Гитлером, обычными доводами его все равно не переубедишь. Я сейчас позвоню вашему отцу и скажу, что взялся помочь юноше, который злоупотребляет спиртным, а душевнобольные – не мой профиль...
Он даже не ожидал, что бронированная дверь отворится при первом ударе.
– Я не душевнобольной, просто... если б я увез ее, она бы осталась жива... от меня никаких усилий не требовалось, наоборот, нам было так хорошо вместе, и с отцом все бы уладилось, достаточно было позвонить нашему банкиру Брамбилле и сказать, что я решил устроить себе небольшой отпуск... отцу ведь наплевать – «Монтекатини» или что другое, главное, чтобы я был чем-то занят... поэтому мне ничто не мешало уехать с Альбертой, хотя бы на несколько дней, пока она не выйдет из депрессии... – Он задыхался, но не от жары: видно, его так потрясла мысль о душевной болезни, к тому же высказанная специалистом.
– Довольно, синьор Аузери, не втягивайте меня в ненужные дискуссии, – холодно перебил его Дука. – Если мне понадобятся примеры абсурдной логики, я могу взять любой учебник по психотерапии. В чем вы хотите меня убедить? В том, что убили эту девушку? Да с тем же успехом можно обвинить газовую компанию в смерти всех, кто отравился газом, будь вы ее директором – тоже бы, наверно, запили и попытались покончить с собой... Бросьте! Чем больше вы настаиваете на своей бредовой идее, тем мне яснее, что это патология.
Этот удар тоже достиг цели, потому что Давид вдруг замахнулся на него, но вовремя опомнился: кулак завис в воздухе.
– Если бы я увез ее с собой... – В голосе послышались сдавленные рыдания.
– Хватит, я сказал! – Он ударил ладонью по столешнице. – Нормальные люди в своих рассуждениях не опираются на «если бы». Вы к их числу не принадлежите. Вам нужны еще доказательства? Извольте: ваш отец целый год убил на то, чтоб выяснить, отчего вы пьете, едва череп вам не раскроил кочергой, а вы ему так и не сказали!.. Почему, спрашивается?..
Ответ был неожиданно простой:
– Он не понял бы.
Что верно, то верно, инженер Аузери не понял бы: Цезари не вдаются в глубины человеческой психики. Но Дука, разумеется, не сказал парню, что он с ним согласен.
– Ну хорошо, а почему вы мне выложили всю подноготную в двадцать четыре часа? Я ведь не очень-то и просил... – Он уже знал, почему, но было любопытно, как Давид это сформулирует.
– Я год не был на улице Джардини, с тех пор... – Он упорно смотрел в пол. – А сегодня утром вы привезли меня туда и остановили машину почти на том же месте... а потом, на кладбище, рассказали мне о своем отце, и я увидел все эти могилы...
Совершенно верно: сам того не подозревая, он сегодня утром поставил Аузери-младшего в условия, способствующие снятию комплекса, а сейчас он уже сознательно внушает ему страх перед сумасшествием, чтобы снять другой, еще более опасный комплекс – комплекс вины. Вон как бедный великан работы Микеланджело из кожи лезет, доказывая, что он не умалишенный: гораздо тяжелее сознавать себя умалишенным, чем виновным в убийстве. Правда, работенка не из приятных: реклама лекарственных препаратов, может быть, не так высоко оплачивается, зато не вызывает и стольких отрицательных эмоций.
– Мне было тошно видеть платок и ту штуку, которую она выронила в машине, – продолжал Давид, – все время хотелось их выбросить, но что-то удерживало... я то и дело вытаскивал их и вспоминал, как она вытирала слезы, а я вместо того, чтобы помочь, выгнал ее из машины...
Жалкое зрелище: такой болезненно сентиментальный гигант, но хоть вышел из своего бункера – и то слава Богу...
– А ну-ка, покажите мне эту штуку. Где она?
Раз уж открыл ему душу, пусть вывернет ее наизнанку, пора мальчишке освободиться от всего этого. Но Давид вдруг заупрямился, пришлось настоять.
Платок и «штука» были спрятаны в его красивом чемодане, в потайном кармашке на «молнии».
– Я хотел их выбросить, чтоб не видеть больше, но мне было страшно даже подумать о том, куда я могу их выбросить.
Ну да, конечно, болезненная психология воспоминаний. Вот они, на стеклянной столешнице, – пресловутый платочек, которым «убитая им» девушка вытирала слезы перед смертью, и маленький предмет, похожий на телефонную трубку для куклы: два колесика, соединенные с одной стороны металлическим стерженьком, длиной сантиметра три, не больше. На платок он и не взглянул, а трубочку, наоборот, положил на ладонь и принялся внимательно рассматривать. От холодной насмешливости в голосе не осталось и следа.
– Эта штука выпала у нее из сумочки?
– Да.
– Вы знаете, что это такое?
– Нет, я подумал, может, какая-нибудь косметическая принадлежность – пробные духи или...
– Вы не пытались ее открыть?
– Мне и в голову не пришло, что она открывается.
– Ну как же так, ведь пробные духи должны открываться?
– Конечно, но стоит мне взглянуть на эту вещицу – так сразу делается тошно, что уж тут не до размышлений.
Вполне естественно!
– Хорошо, я вам скажу: это кассета от «Минокса». – Поскольку Давид смотрел на него непонимающе, он пояснил: – Здесь внутри микропленка длиной что-нибудь сантиметров пятьдесят и шириной менее сантиметра, на ней можно отснять свыше пятидесяти кадров фотоаппаратом, который называется «Минокс».
Покончив с объяснениями, он мгновенно забыл о Давиде, как будто его тут не было, и остался один в этом душном кабинете, освещаемом старомодной настольной лампой. Как будто на свете больше ничего не существовало – только он и кассета.
Камера «Минокс» размером чуть больше зажигалки не предназначена для дилетантов. Во время войны, если верить детективным романам, шпионы переснимали этим аппаратом секретные документы. Устройство настолько совершенно, что можно вести съемку в тумане и в дыму взрывов, поэтому «Миноксом» часто пользовались военные корреспонденты. Но, разумеется, чтобы снимать таким маленьким объективом, нужна немалая сноровка, иначе фотографии будут нечеткими и плохо откадрированными. К тому же для любителя пятьдесят кадров на одной кассете – это много, а для профессионала как раз то, что нужно. Микропленку легко переправить по почте, а уж спрятать – пара пустяков. Где-то он вычитал, что шпион, переходя границу, клал кассету от «Минокса» в рот и при этом свободно разговаривал (наверно, автор все же немного приврал или у того шпиона была неординарная ротовая полость).
А дело-то явно нечисто. Дука не страдал шпиономанией – уже вышел из этого возраста, – но кассета была в сумочке погибшей девушки, а среди женщин редко встречаются настолько увлеченные искусством фотографии, чтобы работать «Миноксом». Притом речь идет не просто о девушке, а об особе известного сорта – из тех, что время от времени отправляются на поиски спутника, и в случае если эти поиски увенчаются успехом, получают определенную компенсацию. Доктор Карруа охарактеризовал бы такое поведение как проституцию – терминология отнюдь не рыцарская, но суть дела отражает. Далее: вышеупомянутая девица по причинам, назвать которые не пожелала, грозилась покончить с собой и выполнила свою угрозу. Строить какие-либо гипотезы бессмысленно и все же хотелось бы узнать, что запечатлено на пленке (если бы она была чистая, между колесиками торчал бы ее клочок, хотя еще не факт, что спустя год на негативе сохранилась видимость). Но в одном он был уверен: если все-таки удастся ее проявить, семейных фотографий у моря на ней не окажется.