Верный меч (ЛП)

Потом она молча оттолкнула меня и покачала головой.

-Нет, - сказала она. - Я не могу.

Она повернулась к гобелену на стене так, что не мог видеть ее лица, только спину, закрытую распущенными волосами и вздрагивающие плечи.

Сердце быстро колотилось в груди, в горле было сухо.

-Беатрис, - сказал я, кладя руку ей на плечо.

Я впервые назвал ее по имени.

Она сбросила мою руку.

-Иди, - сказала она, ее голос срывался, словно в гневе, хотя я не был уверен, сердится ли она.

На меня она не смотрела.

-Миледи.

-Иди, - повторила она с большей силой, и на этот раз я сделал, как она просит, отступив назад, глядя на ее спину и мечтая еще раз посмотреть в ее лицо, но она не обернулась.

Я закрыл за собой дверь, и как только сделал это, сразу решил, что должен увидеть ее снова. После всего, что произошло в Дунхольме и в Эофервике, я снова чувствовал себя живым.

31

Небо было по-прежнему тяжелым и мрачным, когда мы начали наше путешествие на север. Я больше не видел Беатрис, и когда в воротах оглянулся на окна галереи, все они были закрыты.

Когда мы уже готовились выехать, Вигод вручил нам широкое полотно, обернутое и закрепленное на конце длинной палки.Оно казалось черным, но, развернув его, я увидел так же желтые полосы, украшенные золотистой отделкой.

-Знамя лорда Гийома, - сказал управляющий. - Возьмите его. Сражайтесь под ним. Благополучно вернитесь с ним домой.

-Спасибо, - ответил я. - Когда увидишь Гилфорда, скажи ему, что мы сожалеем.

-О чем?

-Просто скажи ему, - попросил я. - Он поймет.

С этими словами я пустил коня рысью, и мы начали подниматься на холм Бишопсгейт, оставив дом Мале за спиной. Мы миновали место, где на меня напали в ту ночь, и церковь Святого Эдмунда, где я видел того человека, которого принял за капеллана. Казалось, все это было так давно, хотя прошло чуть больше недели; воспоминания уплывали в туман памяти, словно сон. Но все же это случилось со мной, напомнил я себе, в этом самом городе.

У нас ушло четыре полных дня на то, чтобы догнать королевскую армию, за это время мы успели преодолеть не меньше ста миль. В каждом городе по дороге мы слышали рассказы о восстаниях в графствах, сожженных усадьбах, возмущении крестьян против своих нормандских господ. Новости о северном восстании теперь стали привычными, повсюду англичане становились беспокойными, их уверенность возрастала, потому что они каждый день слышали об успехах своих сородичей под стенами Эофервика.

Солнце коснулось деревьев на горизонте, когда мы наконец поднялись на гребень хребта к северу от Стэнфорда и посмотрели вниз на расстилавшееся в долине море палаток. Их были сотни, и, хотя они стояли на открытом месте, не так как в ночь перед Гастингсом, я с тех самых пор не видел столько людей в одном месте.

Поистине это было впечатляющее зрелище. Множество знамен развевалось и трепетало в потоках ветра над палаточным городом. На некоторых были вышиты животные или фантастические звери - я разглядел десятки разноцветных орлов, кабанов, волков и драконов - в то время, как другие были просто разделены на полосы с цветами своих владельцев. И в центре лагеря над большим павильоном, который являлся личной палаткой короля, выше всех реяло самое большое знамя: сверкающий золотом лев Нормандии на алом поле.

Я не мог судить, сколько человек здесь собралось, хотя, конечно, после нашего отбытия в Уилтун их число увеличилось. Лорда Роберта в Нортумбрию сопровождало две тысячи человек, но мне казалось, что теперь король собрал больше людей. Естественно, не все здесь присутствующие были воинами, каждого из лордов сопровождали различные слуги и ремесленники: люди, чтобы готовить еду и питье, ухаживать за лошадьми, чинить оружие и упряжь. Здесь были кузнецы, работающие на открытом воздухе около огня и наковальни - оружейники, понял я, занимающиеся ремонтом кольчуг. И тем не менее, это была значительная армия. Я надеялся, что ее будет достаточно.

Я подал знак Эдо, который в дороге нес наше знамя, и он передал его мне, а я отдал ему поводья моего боевого коня. Я бережно развернул ткань, затем, держа древко в правой руке, пришпорил свою усталую лошадь и галопом помчался вдоль хребта под развевающимся знаменем. Черные и золотые полосы гордо летели по ветру, вспыхивая искрами в лучах низкого солнца. Я махнул рукой своим людям и направился вниз по каменистой тропе, которая вела в сторону лагеря.

При нашем приближении люди поднимали головы от своих костров, некоторые даже выкрикивали приветствия, но большинство просто не замечало нас. Действительно, у них были для этого причины, поскольку мы могли оказаться кем угодно: разведчиками, посланными изучить окрестности, или новым отрядом воинов, отправленных в королевскую армию местными лордами. Но я надеялся, что вид черного с золотом знамени заставит их вспомнить о человеке, от имени которого была собрана эта армия.

Мы пробирались между палатками, телегами, распряженными лошадьми, по тропинкам, проложенным сотнями ног. За каждой палаткой была вырыта в земле яма, из которой поднималось зловоние дерьма. Да уж, война пахнет не розами.

-Ищите сына виконта, - сказал я остальным. - Он должен быть здесь.

Мы ехали мимо мужчин, несущих связки копий, другие катили бочки с элем, может быть, или с соленым мясом. В тени одинокого дуба рыцари упражнялись в дубинками и щитами, а несколько человек и с мечами, их лезвия сверкали на солнце. Впереди через лагерь тек небольшой ручей, и здесь люди набирали воду в котелки и кувшины, либо поили животных.

В конце концов мы увидели знамя, которое долго искали: копия того, под которым ехали сами. Оно развивалось в вышине недалеко от палатки короля, это являлось неоспоримым признаком того, что Роберт Мале был в почете у государя.

Самого короля видно не было; закрылки палатки были опущены, а перед входом стояли два стражника, охранявших доступ внутрь. Без сомнений, это означало, что король Гийом держит совет с тем или иным из своих баронов. Я никогда не общался с ним лично, хотя часто видел издалека: при дворе в Вестминстере на день Пятидесятницы в прошлом году и, конечно, на поле при Гастингсе.

Мы направились к черно-золотому стягу, под которым вокруг костра было разбито шесть палаток. Роберт действительно был там со своими людьми, которых на первый взгляд казалось не больше двадцати, включая слугу: того тощего парня, который был с ним в день нашей первой встречи.

Роберт издали заметил наше приближение и встал, чтобы приветствовать нас, когда мы спешились. Я отметил про себя, что он снова был во всем черном: я надеялся, что его любовь к внешним эффектам не повлияет на его способность сражаться с мечом в руке, для чего мы собственно, здесь и собрались.

-Ваши дела в Уилтуне закончились благополучно? - Спросил он меня, после того, как мы обнялись.

- Удовлетворительно, милорд, - ответил я.

На мгновение мне показалось, что он собирается задать новый вопрос, но он этого не сделал. Что он знал, спросил себя я, о деле Эдгиты и теле Гарольда?

Он представил нас своим людям, и в частности, дородному широкоплечему детине, которого он назвал Анскульфом. Тот был командиром личной охраны Роберта и оказался человеком немногословным, поскольку при виде нас издал только бессвязное бурчание. От него несло свежим навозом, и я заметил, что он безвозвратно утратил два пальца на левой руке и кусок правого уха.Но выглядел он опытным воякой: я узнал в нем определенный вид уверенности, который приходит только, когда человек преодолевает много трудностей, много сражений и выдерживает все, что судьба обрушивает на его голову.

Мы оставили наших лошадей на попечение людей Роберта и начали забивать в землю толстые колья для палатки. Здесь было достаточно травы для лошадей, но я не забыл убедиться, что боевым коням не забыли дать овса, и они уже удовлетворенно жуют его.

Когда мы вернулись, люди Роберта уже жарили на костре что-то похожее на оленью ногу. Кусок мяса был большой, а огонь еще маленький, но вскоре подошел слуга с охапкой хвороста и подбросил его в костер, так что вскоре я уже почувствовал его тепло.