Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 13 из 15

Это был последний вечер, когда из города приходили мужчины, чтобы показывать фильмы, завтра вечером они останутся со своими женами готовиться к празднику. Я хотел посмотреть «Багдадские ночи», которые были продолжением «Китайских ночей», и «Красный цирк», где она играла роль канатной плясуньи, любимой двумя укротителями-соперниками. Я вспомнил, что она нравилась моему отцу, когда он был молод: он часто говорил мне, ребенку, о ней, как о самой красивой женщине на свете. Экономка приготовила новую бутылку шампанского, мы должны были доесть начатую вчера и немного засохшую бриошь и шоколадную нугу. Она снова начала воспроизводить диалоги, и я чуть резко попросил ее замолчать. Я вдруг не мог больше слышать ее голос. Я не мог больше выносить, что она, еще живая, повторяет вслед за собственным, чуть хриплым и сохраненным на пленке прекрасным голосом.

В эту ночь, когда я уже заснул, меня разбудил легкий скрип двери, за которым последовал звук приглушенных шагов. Я не двигался и затаил дыхание. Я подумал, что это она, потом, что это ее сын, но это не мог быть он. Чужое дыхание медленно приближалось к моему телу. Я остерегался включить свет и делал вид, что продолжаю спать. Внезапно кто-то сел на мою кровать, потом я почувствовал дыхание склонявшегося надо мной человека, наконец, губы приблизились к моей шее. Меня с силой укусили, словно, чтобы высосать кровь. Я заорал и быстро включил свет. Во время обеда мы ссорились. Она считала Пазолини порнографом, была за смертную казнь, я оскорблял ее, но наши слова были лишь поводом.

Вечером я хотел отвезти ее в город, так как двое киномехаников не пришли. Она отказывалась. Она уже несколько месяцев никуда не выходила. Экономке ее отсутствие не нравилось, потому что тогда приходилось смотреть за домом. Я настаивал, и внезапно ее настроение сменилось живой радостью. Она нашла сценарий, который заказала написать десять лет назад, и который должен был вернуть ее на сцену, она позвонила какому-то другу-продюсеру. Он как раз устраивал вечер, и все были бы рады ее увидеть. Я хотел сначала поужинать с ней вдвоем, прежде чем прийти к этим людям. Она долго собиралась. Водитель подал Мерседес к двери дома, он ждал, сидя в заведенной машине. Рядом со мной стоял ее сын. Наконец, она вышла из спальни и начала спускаться в Черкающем золотом сари по большой деревянной лестнице. Сын прошептал мне: «Этот дом находится за пределами мира, за гранью реальности... словно в том фильме...». Он не осмеливался произнести название. Я спросил его: «Сансет бульвар»? - «Да, как там...». Она села в машину рядом со мной, и сын захлопнул дверцу.

В машине я сказал ей, что хочу, когда мы вернемся, сфотографировать ее перед белым экраном гостиной в луче света проектора. Я представлял определенную последовательность: сначала она держала бы перед собой белое полотенце, чтобы скрыть нагое тело, как в том фильме, который вызвал скандал; потом бы полотенце, привязанное к веревкам, взлетело, демонстрируя ее груди, живот, все тело, обклеенное пластырем; в свою очередь потом бы взлетел парик, показывая ее лысую голову в белых повязках; потом появлялся бы я, то есть сначала моя тень на экране, когда я уходил бы от фотоаппарата, и потом я сам, неся только что улетевший парик и одно из ее платьев. Когда бы я занял ее место перед экраном, ее тело начало бы, словно в кислоте, медленно таять. Она не предположила в этом никакого иносказания убийства, и я, кстати, тоже, она всего лишь ответила мне: «Но ты ведь мне не любовник, я буду позировать для этих фотографий, когда ты станешь моим любовником».

Ресторан, в который я хотел ее привести, был закрыт из-за праздников, она повела меня в актерский ресторан недалеко от вокзала. Но она опасалась фотографов: как только она появлялась в каком-нибудь ресторане, владельцы звонили в газету, чтобы себя прорекламировать. «В конце концов, - сказала она, - мне наплевать, что тебя увидят со мной, в конце концов, я ведь тебя люблю». Но фотограф не появился, и нам принесли счет. Немного разочарованная, она сказала: «Вот это - приличные люди».

Водитель отвез нас к продюсеру. Им оказался плейбой, который был эксклюзивным фотографом, а также любовником трех принцесс и одной американской кинозвезды. Он женился на секретарше звезды, довольно вульгарной молодой француженке. На вечере присутствовало много французских женщин - бывших проституток, которые вышли замуж за коммерсантов. Когда мы пришли, вечер уже подходил к концу. Я был поражен грубостью убранства, дымчатым стеклом, патинированными зеркалами и позолоченными штучками, стоявшими на плексигласе. Она увидела бывшего импресарио, ставшего адвокатом в большой американской компании, он сказал ей с грустью: «Ты совершенно не изменилась», она дала ему прочитать свой сценарий. Пока они беседовали, я скучал, французские женщины пытались меня развлечь, так как говорили на моем языке. Они спрашивали меня: «Чем вы занимаетесь?» Я отвечал: «Вы не видите? Я - ее раб». Я сказал, что мне нужно отойти, меня простили. Когда мы их покидали, хозяин дома сказал мне на пороге: «Не прикасайтесь к ней, она - один из наших Ценнейших памятников».

Однажды ночью меня разбудил звонок внутреннего телефона, это звонила она. Она спустилась в подвал, из которого часто отлучалась во второй половине дня, чтобы посвятить себя некоему таинственному делу, и сказала мне: «Готово, я только что закончила. Это сюрприз... но я не могла сдержаться до завтра... угадай...». Я ничего не мог представить. У меня в голове не было ни одной мысли, пока я слушал далекий и одновременно близкий голос (назвать голос по имени, по имени той, кому он принадлежал, уже было для меня совершенно нереально, волшебно). Она сказала: «Я сделала твой портрет, это сангина в натуральную величину, но я покажу тебе его завтра...». Она повесила трубку. Я пошел помочиться в ванную комнату. Я включил аквариумную подсветку, чтобы удостовериться, что красная рыбка по-прежнему на своем месте.

На следующий день все отмечали праздник, киномеханики должны были прийти лишь днем позже, и следовало найти занятие на вечер. Она сказала: «Можем снова пойти к кому-нибудь на ужин, мы приглашены к князю В., но ты счел вчерашних людей отвратительными, может быть, и эти тебе не понравятся, и мы будем чувствовать себя неловко, я отпустила водителя на вечер по случаю праздника, а князь живет в пригороде. Вот что я тебе предлагаю: мы заедем туда во второй половине дня, под предлогом, что хотели нанести визит, и, если эти люди тебе понравятся, мы вернемся туда вечером». Мы быстро поели и уехали. Солнце ярко светило, и промышленный пригород Р. тянулся, словно длинная, приглушенная, ослабленная лента за окнами Мерседеса. Машина с водителем впереди скользила медленно, шум мотора был едва слышен, она взяла мою руку и нагнулась ко мне, чтобы говорить тихо. Я слушал, охваченный неким оцепенением. Боясь оказаться подавленной, она только что приняла амфетамины, и ее торопливая речь нарушала спокойствие пейзажа: «Когда я приехала в Голливуд, он спрятал меня в одном из своих домов, никто не мог меня отыскать, у меня была своя парикмахерша, своя костюмерша, своя секретарша, мне нечем было заняться, я ждала, там был солярий, и я весь день загорала, однажды я сидела на террасе, из-за сквозняка дверь захлопнулась, я была совершенно одна дома, я позвала садовника, никто не пришел, не было ни одного уголка тени, наконец, я задремала на солнце, когда я проснулась, уже почти стемнело, и я вся была красной, моя кожа отваливалась кусками, кто-то пришел открыть мне, я собрала всю оторвавшуюся кожу и положила ее в конверт, я послала ее сыну, я каждый день ему что-нибудь посылала, ему было пять лет... Это был очень странный мужчина, никто никогда не видел его голым, он стыдился своей кожи, до нее нельзя было дотронуться, она была у него очень сухая, как у старика, я спала с ним и чуть было не положила ему на плечо руку, и он сказал мне: «Умоляю тебя, не прикасайся ко мне», когда у него была какая-нибудь связь с женщиной, он заставлял ее прежде вымыться, а после сразу же шел мыться сам, у него был очень длинный и очень тонкий член; когда он был в ванной, я воспользовалась случаем, чтобы проверить его куртку, он все время носил одну и ту же, он оставил ее тогда на стуле, я вывернула ее и увидела подкладку из растрепавшейся корпии, он был миллиардер, но носил все время одну и ту же одежду...»