Дом паука

Так и случилось, что Амар, единственный из всех своих приятелей, так и не выучился писать и читать то, что пишут другие. Правда он ничуть об этом не сожалел. Если бы его семья не принадлежала к роду Чорфа, потомкам самого Пророка, жизнь Амара наверняка сложилась бы проще. Отец с такой яростной настойчивостью не заставлял бы его изучать законы их веры, не вел бы бесконечные разговоры о необходимости строжайшего повиновения. Но старик решил, что если уж сыну суждено быть неграмотным (само по себе это не являлось серьезным недостатком), пусть хоть будет сведущ в нравственных установлениях ислама.

Шли годы, и Амар обзавелся новыми друзьями подстать себе — мальчиками из самых бедных семей, где вопрос о школе вообще никогда не вставал. Когда ему теперь случалось встречаться с прежними друзьями и разговаривать с ними, они казались ему похожими на старичков, и ему становилось скучно; когда же новые приятели, ни минуты не сидевшие на месте, играли и дрались друг с другом так, словно на кону стояла их жизнь, Амару это казалось вполне понятным.

Огромное значение в жизни Амара имело то, что у него была своя тайна. Тайну эту даже не было нужды скрывать, потому что все равно никто бы ее не обнаружил. Но Амар знал о ней и жил ею. Тайна заключалась в том, что он совершенно не похож на прочих людей и обладает силами, неподвластными никому. Уверенность в этом давала ему ощущение, что он владеет сокровищем, надежно скрытым от глаз мира, а это, в свою очередь, значило куда больше, чем просто иметь бараку. Многие из рода Чорфа располагали подобной властью. Если кто-нибудь вдруг заболевал, впадал в беспамятство или в него вселялся чужеродный дух, даже Амар часто мог исцелить его, коснувшись больного рукой и пробормотав над ним молитву. В его семье дар бараки был очень силен, настолько, что хотя бы один человек из каждого поколения становился целителем. И дед его, и отец занимались только одним: принимали у себя дома непрестанный поток людей, приходивших за исцелением. Поэтому не было ничего удивительного в том, что на сей раз дар достался Амару. Но это было не совсем то, что он имел в виду, твердя про себя, что отличается от прочих. Конечно, он всегда знал о своей тайне, но прежде она не так уж много для него значила. Теперь, когда ему исполнилось пятнадцать и он стал взрослым, тайна день ото дня приобретала все большую важность. Он обнаружил, что сотню раз на дню в голову ему приходят мысли, которые вряд ли посещают обычных людей, но тут же сообразил, что если хочет рассказать о них кому-нибудь — а ему действительно хотелось, — то это следует делать шутливо, чтобы не вызвать подозрения. И все же однажды, в порыве восхищения, он забылся и воскликнул: «Взгляните на Джебель Залагх! У Султана на плече облако!» «Совсем чокнулся», — ответили приятели, но ему было все равно. В следующий раз он постарается не забыть и об их мире и скажет что-нибудь насчет конкретных вещей, которые их интересуют. Тогда они рассмеются, и он будет счастлив.

Сегодня облаков вокруг Джебель Залагха не было видно. Крохотные оливковые деревца на его вершине четко рисовались на фоне огромного, равномерно синего неба, и в тысячах ущелий и лощин, избороздивших его голые склоны, уже появились глубокие вечерние тени. Узкая ниточка дороги вилась внизу, у подножия округлого холма, крохотные фигурки в белом медленно, очень медленно поднимались по ней. Какое-то время Амар стоял, глядя на них: то были сельские жители, возвращавшиеся в свои деревни. На мгновение ему страстно захотелось перестать быть самим собой, стать одним из них — человеком, живущим простой, безвестной жизнью.

Веретено фантазии понемногу раскручивалось. Если бы он, Амар, был джибли, деревенским, то при его уме — а он знал, что умен, — он скоро скопил бы больше денег, чем кто бы то ни было в его кабиле. Он скупал бы все новые и новые земли, нанимал бы все больше работников, а когда французы попытались бы купить у него его земли, он отказал бы им, какие бы богатства они ему ни сулили. Тогда крестьяне стали бы уважать его, имя его приобретало бы все большую известность, разносясь по округе, и люди приходили бы к нему как к коади за помощью и советом, которые он великодушно давал бы каждому. Рано или поздно настал бы день, когда к нему явился бы какой-нибудь француз с предложением сделать его саидом, Амар представил, как в ответ он от всей души весело рассмеялся бы и сказал: «Но я уже и так больше, чем просто саид для моего народа. Чего ж мне еще желать?» Сбитый с толку француз попытался бы опутать его сетью хитроумных уловок: снижением налогов, девушками из далеких племен, апельсиновой рощей, усадьбой, дарственной на доходный дом в Дар Эль-Бейде и баснословными суммами денег, но он все так же весело смеялся бы, повторяя, что ему не нужно ничего, кроме того, что у него уже есть: уважения его народа. Француз, конечно, будет удивлен и заинтригован (разве хоть один марокканец когда-нибудь заявлял подобное?) и уйдет, затаив в сердце страх, а весть о торжестве Амара быстро разнесется повсюду, достигнет даже Рхавсаи и Таунат, и люди узнают о молодом джибли, которого французам не удалось подкупить. Султан тайно прикажет отправить за ним, чтобы посоветоваться о делах в тех краях, которые он так хорошо знал. Амар будет держаться просто и почтительно, но не подобострастно, и султану это покажется очень странным, поначалу он даже немного рассердится, пока Амар, стараясь не быть чересчур многословным, не объяснит ему, что его отказ пасть ниц — всего лишь следствие того, что он понял, что султаны, несмотря на все свое величие, такие же люди, как и все остальные — смертные и способные ошибаться. На монарха произведет впечатление мудрость Амара и то, что он не боится говорить такие вещи, и он предложит Амару остаться при дворе. Мало-помалу слухи о нем распространятся повсюду, и султан станет ценить его даже больше, чем самого Эль-Мохри[11]. А потом настанет трудная минута, когда султан не сможет принять решение сам. Амар же будет наготове. Без колебаний он встанет у кормила власти и возьмет все под свой контроль. В этот момент могут возникнуть определенные трудности. Он разрешит их так, как всегда решали свои проблемы все великие люди: полагаясь исключительно на самого себя. Он представил, как с печалью на лице подписывает указ о казни султана: это должно свершиться во имя народа. И потом, в конце концов, султан был всего лишь Алауит из Тафилалета[12] — то есть, попросту говоря, узурпатор. И всем это было известно. В Марокко были люди, которые имели куда больше оснований править, включая любого из членов семьи самого Амара, ибо они принадлежали к роду Дриссов — потомков первой династии[13], единственных правомочных престолонаследников.

Фигурки людей вдали медленно поднимались по склону холма. Возможно, им придется идти всю ночь, и они доберутся домой только после восхода солнца. Амар неплохо знал крестьянскую жизнь, он долгое время прожил в усадьбе отца в Хериб-Джераде, потом ее пришлось продать, но и после этого они каждый год ездили туда собирать причитавшуюся семье долю урожая. Что касается Амара, то смешанное с любопытством презрение, которое горожане испытывают к сельским жителям, было у него окрашено чувством уважения. Если горожанин, задолго до того как приступить к делу, начинал повсюду трезвонить о своих намерениях, то крестьянин без лишних слов просто делал то, что нужно.

По-прежнему не сходя с места, окидывая взглядом огромное пространство голой залитой солнцем земли, следя за карабкающимися по склону фигурками, Амар не переставал обдумывать свое злосчастное положение. Если бы только его старший брат, идя по переулку Мулая Абдаллаха, в какой-то роковой момент случайно не обернулся, то он, Амар, мог бы сейчас купаться в реке, или играть в футбол за воротами Баб Фтех, или попросту спокойно сидеть на крыше дома, наигрывая на дудочке, и не испытывал бы гнетущего чувства страха. Но Мустафа обернулся и увидел его в этом запретном месте среди нарумяненных женщин. А на следующий день, подойдя к Амару, потребовал у него двадцать риалов. Денег у Амара не было, и ему неоткуда было их взять. Он пообещал Мустафе, что будет выплачивать ему эту сумму понемногу, как только удастся раздобыть хоть что-то, однако Мустафа, столь же смышленый, сколь и безжалостный, был себе на уме, и будущее его не интересовало. Он не собирался ничего говорить про Амара, об этом не могло быть и речи. Отец больше разгневается на предателя, чем на его жертву. Сегодня утром Мустафа сказал Амару: «Ну что, достал деньги?», а когда Амар отрицательно покачал головой, добавил: «На заходе солнца я буду в кафе Хамади. Принеси деньги или берегись отца, когда вернешься домой».

11

Мохаммед Эль-Мохри был главным визирем султана Мохаммеда V.

12

Династия Алауитов правила в Марокко с XVII века, когда первый Алауитский правитель, Мулай Рашид, объединил страну. Тафилалет — оазис на юге Марокко — родина клана филали, к которому принадлежат правители-Алауиты.

13

Идрисс I основал первую династию Шарифов, покорив берберские племена на севере Марокко. Его сын, Идрисс И, сделал Фес столицей в 808 г.