Дом паука

— Хамдулла, — прошептал Амар.

И тут же зычный голос дождя смолк, ливень прекратился разом; было слышно только, как капли, все реже, падают с деревьев.

По-прежнему боясь оглянуться, Амар распахнул дверь и побежал по дорожке. Уже почти совсем стемнело, но колесо велосипеда было видно. Ведя велосипед, Амар быстро пересек сад и очутился на шоссе. Забравшись на мокрое седло, он торжествующе покатил к городу.

Было приятно ехать по глянцевито блестящим после дождя вечерним улицам. Огни магазинов горели вдвое ярче, отражаясь в мокрых мостовых, тротуары были переполнены французами и евреями, большей частью подростками, которые перебрасывались шутками на ходу. Это было время, когда всякий, кто мог выбраться из дому, считал своим долгом прогуливаться по бульвару Пеймиро, на небольшом пространстве в несколько кварталов между авеню де Франс и кафе «Ренессанс». В конечном счете, на улице было прохладнее, чем в четырех стенах.

Прикинув, сколько часов он проездил, Амар понял, что за прокат ему выставят огромный счет, но все равно ему не хотелось расставаться с велосипедом; только страх, что магазин может закрыться и придется платить еще за сутки, заставил его свернуть в переулок. Хозяин магазина стоял в дверях и курил. Амар слез с велосипеда и повел его рядом. Француз подозрительно посмотрел на него, молча взял велосипед и стал тщательно осматривать. Не обнаружив поломок, он закатил велосипед внутрь, взял кусок мела и принялся подсчитывать на доске сумму, которую должен был ему Амар. Получилось даже больше, чем он ожидал. Амар так расстроился, услышав цифру, что позабыл собственные расчеты, так что теперь обнаружить расхождение было невозможно. Конечно, француз обманывал его, и все же лучше было заплатить без спора, который мог бы привести Амара прямиком в commissariat de police[53]. Из любопытства ему хотелось узнать, вернул ли Мохаммед второй велосипед и удалось ли ему расплатиться, но даже если бы Амар знал французский, было бы разумнее промолчать. Развязав носовой платок, он отсчитал деньги и передал их французу; тот глядел с бесившей Амара ухмылкой, чуть скрытой облаком дыма от сигареты, свисавшей из уголка рта. Только позже, выйдя из магазина и шагая под деревьями, Амар почувствовал, как часто бьется у него сердце, и только сейчас понял, как нестерпимо ему хотелось ударить этого француза. Он улыбнулся: по крайней мере, удалось избежать ловушки. Весь Виль Нувель был полон такими западнями. Избежав одной, ничего не стоило угодить в другую. Не случайно самым большим и впечатляющим зданием на бульваре Пеймиро было полицейское управление, перед которым всегда стояла, растянувшись почти на целый квартал, вереница джипов и патрульных машин. Вот почему лучше было держаться отсюда подальше. Заниматься своими делами в медине было относительно безопасно, но здесь, что бы ты ни делал, тебе могли неожиданно сообщить, что это запрещено, и на пару месяцев отправить на дорожные работы или в каменоломню. А уж если такое случится один раз, тем более могло произойти и во второй — ваше досье всегда работало против вас.

Ближайшая автобусная остановка была на углу напротив полицейского управления. Встав в очередь, Амар с интересом отметил про себя необычную суету перед главным входом. Люди в форме входили и выходили непрерывным потоком. И наоборот, не было заметно обычно толпившихся у дверей арабских подростков: мелких (то есть не имеющих отношения к политическим делам) осведомителей, посыльных, всегда готовых раздобыть для полицейских контрабандных сигарет и предоставить разного рода услуги. Интересно, куда они подевались, — подумал Амар.

Догадавшись автобуса, он выбрал место на задней площадке. Следующая остановка была на углу авеню де Франс и бульвара дю Куатрем Тирейллёр. Отсюда уже можно было различить огни медины в долине. Амар разглядывал теснившуюся в автобусе публику: бербера в шафрановой чалме, который вел себя так, будто никогда в жизни не видел автобуса, толстую-претолстую еврейку с двумя девочками, они разговаривали между собой на языке похожем, скорее, на испанский, чем на арабский (на этом древнем языке говорили самые чванливые обитатели меллаха, мусульмане относились к нему неодобрительно, считая его чуть ли не бунтарским), арабку в хаике, в которой Амар, как ему показалось, узнал проститутку из quartier réservé, и несколько французских полицейских, двое из которых висели снаружи, ухватившись за поручни, так как втиснуться в автобус не было никакой возможности. Обычно дальше автобус ехал прямо, к дороге на Тазу, и вниз по холму, но теперь свернул налево, на бульвар Мулая Юсуфа.

— Ah, khaï[54], куда он едет? — спросил Амар у притиснутого к нему рабочего в заляпанном известкой комбинезоне.

— В меллах, — ответил рабочий.

— Но в меллах уже ушел один, — возразил Амар. — Этот должен ехать к Баб Фтеху.

Рабочий оглянулся по сторонам. Амару удалось мельком разглядеть его лицо в свете скользнувшего за окном уличного фонаря, оно показалось ему испуганным.

— Scout[55], — негромко сказал рабочий. — К Баб Фтеху автобусы сейчас не идут. Стой смирно.

Глава десятая

Амар пребывал в нерешительности. Если рабочий говорил правду, не имело никакого смысла выходить и возвращаться на угол — ждать подходящего автобуса. Чем идти пешком до Баб Фтеха, получится быстрее, если он доедет до Плас дю Коммерс недалеко от меллаха, а там пересядет на автобус до Бу-Джелуда; кроме того, дорога на Тазу лежала за городскими стенами в полной темноте. Амар вовсе не мечтал о такой прогулке: дорогу с обеих сторон окружали деревья и речные протоки — места, где водились злые духи дженун и аффарит, не говоря уж о мусульманских бандитах и французских полицейских. Лучше добираться так, как он задумал, даже если потом придется тащиться обратно через всю медину.

Прежде чем автобус, рыча мотором, выехал на Плас дю Коммерс, Амар понял, что там происходит нечто из ряда вон выходящее. Поначалу даже трудно было сказать, что именно: все кругом было залито светом, но светом, поминутно менявшимся, мечущимся из стороны в сторону — так, что очертания домов и деревьев словно колыхались в воздухе, шум тоже стоял невероятный и ни на что не похожий: оглушительные скрежещущие звуки, казалось, обрушивались на площадь с балконов — они наваливались сверху беспорядочным гулом, эхо которого отражалось от стен. Когда автобус наконец очутился на открытом пространстве, кишевшем людьми, звук изменился, и слух Амара уловил несколько точек, откуда исходил весь этот дикий грохот: громкоговорители вопили каждый на свой лад, причем настолько грубо искажали звуки, что те уже давно перестали быть похожими сами на себя. Перед кинотеатром «Аполлон» надрывалась самба — словно груда металлолома падала с огромной высоты на стальной пол. В углу, между общественными уборными и полицейским участком, голос молодого человека, расписывавшего, какой прекрасный фарфоровый сервиз можно выиграть в лотерею, напоминал прерывистый грохот экспресса, мчащегося по эстакаде. Должно быть, лотерейщик и сам догадывался об этом, потому что время от времени ограничивался быстрым повторением одного только слова tombola[56]. Кондитерский лоток, проигрыватель которого исполнял египетские мелодии, вполне можно было принять за пулеметное стрельбище, а из безалкогольного бара, чьи владельцы остановили свой выбор на стопке пластинок Салима Хилали[57], неслись звуки, похожие на те, что могут раздаваться на самой кровавой скотобойне. И все это вместе называлось фета — странствующая ярмарка, каждый лотошник которой гордился тем, что имеет свой граммофон или громкоговоритель, а некоторые счастливчики даже обзавелись собственными микрофонами. Ярмарка прибыла из Алжира, где и было приобретено подержанное оборудование, причем покупатели справедливо полагали, что не особо искушенная публика в Марокко и пограничных городах алжирской пустыни, которые они намеревались посетить, не будет в претензии, если краска кое-где облупилась, металл проржавел, а стены киосков в заплатах. Самое главное — чтобы было побольше шума и света. И того, и другого действительно хватало; что же касается света, то импресарио не просто добился яркого освещения. Грозди и гирлянды лампочек, украшавшие фасады лотков и развешенные на ветвях деревьев, постоянно вспыхивали и гасли, медленно и равномерно, независимо друг от друга. Расчет был верный: сначала это вызывало у публики головокружение, затем — безудержную эйфорию.

53

Полицейский участок (фр.)

54

Эй, братец (араб.)

55

Замолчи (араб.)

56

Томбола, вещевая лотерея (ит.)

57

Салим Хилали (р. 1920) — алжирский певец.