Страница 51 из 59
— Я вчера совершенно неожиданно, на одно мгновение почувствовала страсть к Старку, и он это заметил.
— При чем же тут я? — спрашивает Латчинов с болезненной улыбкой.
— Помните наш недавний разговор? Я думала, что Старк ко мне совершенно охладел. Вы разуверили меня… а я скажу словами Жени: «Я, мол, ничего и не замечаю, а начнут подруги говорить — я и начинаю плести!»
— Значит, в чем же дело? — вдруг поднимает голову Латчинов.
— Да в том, что теперь пойдут такие сцены, что хоть вон беги, хуже прежних!
— Я заметил это, — тихо говорит он, опять опуская голову.
— Когда?
— Сегодня утром: я нечаянно поймал ваш взгляд… когда вы смотрели на Старка. Я краснею и закрываю лицо.
— Если бы вы знали, Александр Викентьевич, до чего я сама себе противна, но это более не повторится.
— Почему? Разве с этим можно бороться?
— И это говорите вы! Такой сдержанный, такой уравновешенный!
— Татьяна Александровна, иногда сдержанность и уравновешенность происходят только от «спокойствия отчаяния», когда человек останавливается перед глухой стеной. Но перед вами легкие ширмы, их стоит толкнуть…
— Да я не хочу совсем их толкать, мне этого не надо, это одни мгновения, которые мне досадны и неприятны.
— Чем больше я вас слушаю, друг мой, тем более я утверждаюсь в своей теории, — В какой теории?
— Позвольте мне вам ее изложить в другой раз. А теперь я вам советую… могу я посоветовать? Осчастливьте вы Старка, и дело с концом.
Он закрывает глаза и откидывает голову…
— Вы шутите, Александр Викентьевич?!
— Нимало, друг мой. Разве вы не испытали, как любит этот человек? Я не поверю, чтобы вы вспоминали о нем с отвращением, я даже уверен, что вы иногда хотели бы пережить иные мгновения.
— Александр Викентьевич, вы, кажется, забыли, что я жена Ильи и что я люблю его.
— Я в этом не сомневаюсь ни минуты, но это вам не помешало когда-то…
— Постойте. Тогда мне казалось, что я люблю Старка, а теперь я вижу, что это одна простая чувственность, — Дайте ему хоть это — он теперь и этим будет счастлив.
— А Илья? Вы ведь знаете, что после всей этой истории и смерти матери вдобавок он нажил болезнь сердца. Вы знаете, что он теперь одинок и живет только мною и для меня. Он любит меня, верит мне, отпуская меня сюда!
— Он вам не верит.
— Что?
— Он вам не верит, он только покоряется, чтобы не совсем потерять вас.
— Этого не может быть! Я чиста перед ним!
— Я не сомневаюсь в этом, да он-то не верит. Ошеломленная, я пристально смотрю на Латчинова.
Лицо его по-прежнему спокойно, глаза закрыты.
— Вспомните, вы сами рассказали, что перед вашим отъездом он пришел к вам с предложением взять ребенка. Он понял свою ошибку. Он ссылался на то, что вам приходится надолго уезжать, что он видит, как вы тревожитесь и скучаете в разлуке с вашим сыном, Вы отвечали , что не имеете ни юридических, ни нравственных прав отнять ребенка. Вы поцеловали его руку, вы растрогались величием его жертвы. Вы не поняли, Татьяна Александровна: соглашаясь видеть постоянно около себя вашего ребенка, он выбирал себе менее тяжкие муки, чем те, что он испытывает в ваше отсутствие, представляя себе вас в объятиях отца этого ребенка.
— Что же мне делать, если это правда! Что мне делать? — восклицаю я с отчаянием. — Но я докажу ему, что это не правда!
— Чем вы это ему докажете? Полноте, вы только расстроите его и наведете на худшие подозрения.
— Что же мне делать? Я не хочу тревог и мук для Ильи! Александр Викентьевич, дорогой, научите меня, что мне делать? — молю я, хватая его руки. — Научите, что мне делать?
— Солгите ему.
— Кому?
— Вашему мужу. Солгите ему, что у Старка есть сожительница, которую он обожает, но жениться не хочет, не желая отдать мачеху ребенку. Скажите это вскользь, в разговоре, а потом разовьете с некоторыми подробностями.
— Я не умею лгать Илье, Александр Викентьевич, он догадается, — говорю я, качая головой.
— Хотите, я солгу за вас? — вдруг говорит Латчинов. — Я собираюсь в Россию по делам, заеду погостить в деревню и совершенно успокою Илью Львовича на этот счет.
Я молчу.
— А нет другого выхода?
— Я не вижу. Вы ведь не согласитесь пожертвовать ребенком?
— Никогда!
— Значит, ложь необходима. Нельзя же, в самом деле, медленно убивать человека.
— Вы правы! Поступайте так, как вы находите лучшим, — вы всегда умеете все устроить. Недаром я называю вас нашей доброй феей, — Я поступаю так, как мне кажется правильным. Мне хочется, чтобы крутом меня никто не страдал, и я пекусь об этом по мере возможности. Это единственное мое удовольствие в жизни. Со своей личной жизнью я покончил!
— Хоть бы мне с ней покончить! — говорю я с грустью.
— Концы бывают разные. Одни уходят от страстей, от любви, от волнений и привязанностей, а вам вот приходится броситься в этот водоворот для счастья окружающих — и этим покончить с личной жизнью.
— Это не дурно и вполне прилично для «парадоксальной женщины», как называл меня покойный Сидоренко, — говорю я с горькой улыбкой.
— Разве Сидоренко умер? — рассеянно спрашивает Латчинов.
— Фу, что я его хороню. Он жив и даже недавно женился, но все прошлое так далеко, далеко ушло, как будто умерло.
Я задумываюсь.
— Итак, Татьяна Александровна, я берусь успокоить и осчастливить Илью Львовича. А Старк?
— Что же мне делать со Старком? — пожимаю я плечами. — Опять буду избегать его.
— Значит, он один будет несчастлив.
— Послушайте, я удивляюсь вам сегодня и опять спрашиваю: вы шутите?
— Да нимало, Татьяна Александровна.
— Ну, прекрасно. Вы говорите, что Илья подозревал меня и мирился с этим, а Старк, сойдясь опять со мной, не будет мириться.
— Помирится… Он так замучен, — говорит Латчинов тихо.
— А если нет?
— Солгите.
— И ему?
— И ему. Старку вы можете солгать? Или мне это сделать?
— Отлично, что же я должна солгать ему?
— Скажите, что вы живете с вашим мужем из жалости к его болезни и одиночеству, что вы его не покинете, что вы любите его, как отца, как брата, Почти так же, как вашего ребенка, но супружеских отношений между вами не существует, — И быть женой двух мужей!?..