Студзянки

— Так точно.

— Сколько приходится на поляков?

Генерал Вайнруб достал небольшой листок и прочитал:

— Шесть «тигров», одна «пантера», шестнадцать T-IV, один T-III, тринадцать самоходных орудий «фердинанд» и три штурмовых орудия.

Пятнадцать лет спустя на вопрос о том, какие потери нанесла противнику под Студзянками 1-я танковая бригада, маршал Чуйков, не задумываясь, ответил: «Сорок машин. Это точная цифра. Поле битвы осталось в наших руках, и мы смогли точно подсчитать подбитые машины. Я созвал специальную комиссию, которая ходила и устанавливала, кто какую машину уничтожил. Когда офицеры относили подбитую машину на счет советских войск, то они рисовали мелом на броне кружок, а если на счет наших союзников, то, — здесь Василий Иванович улыбнулся своей фронтовой шутке, — поскольку поляки — религиозный народ, ставили крестик».

— Всего сорок машин, — суммирует генерал Вайнруб и с азартом охотника добавляет: — На вашем счету порядочно крупного зверя: от лба до хвоста — по семь метров ровно.

С востока, из-за Вислы, приближается несколько штурмовых эскадрилий. Летчики издали видят свои цели и уже над Острувом чуть отдают от себя рычаг, увеличивают обороты моторов, готовясь к атаке. Продолжительный рев моторов прерывает разговор.

Межицан еще на рассвете узнал об этих сорока машинах, записанных на счет бригады штабом 8-й гвардейской армии. Об этом ему сообщил офицер финчасти бригады поручник Курьянович. Генерал мог бы еще присовокупить к трофеям бригады знамя, добытое в лесу Остшень, девять бронетранспортеров, семнадцать разбитых орудий, девять минометов и семь грузовиков, да еще вдобавок целую батарею 75-мм орудий, пригодных для использования. Все это, однако, мелкая рыбешка по сравнению с танками: потеряв восемнадцать 76-мм стволов и пятьсот шестьдесят тонн, бригада уничтожила тысячу семьсот шестьдесят три тонны танков и самоходных орудий врага, двадцать один 75-мм ствол и девятнадцать 88-мм стволов.

Последняя волна штурмовиков пролетела над линией фронта. Чуйков улыбнулся и произнес:

— Ну что ж, повоевали вместе на славу, пора расставаться. Глазунов, угостишь?

— А как же иначе…

Усатый сержант поставил на стол тарелку с мелко нарезанной говядиной, черный хлеб и стаканы.

— Разбавлять? — спросил он Межицана, наполняя стакан на одну треть спиртом.

— И чего ты спрашиваешь? — остановил его командир корпуса. — Пора бы знать. Не надо.

— За союзников, за братьев-поляков, — предложил тост Чуйков.

— За гвардию! — поднял стакан командир бригады.

Выпили, закусили и вскоре поднялись, чтобы разъехаться по своим местам.

— Около полудня будешь принимать гостей из Главного командования Войска Польского, — доверительно предупредил Межицана Чуйков. — Держись, смотри не проиграй сражения… А тут тебе еще вот конверт с письмом. Мы его от чистого сердца писали.

«…Несмотря на то, что большинство солдат польской бригады впервые участвовали в бою, они сражались исключительно хорошо, подавая пример безупречной организации, дисциплины, стойкости и отваги. Беспрерывно отбивая яростные атаки превосходящих сил пехоты и танков противника, тесно взаимодействуя с частями 4-го гвардейского стрелкового корпуса, отважные танкисты не отступили ни на шаг с занимаемых позиций. Подпуская врага на близкое расстояние, они уничтожали его прицельным огнем, нанося ему большие потери в живой силе и технике.

1-я польская танковая бригада в упорных боях на плацдарме на Висле оказала большую помощь частям Красной Армии.

Командующий 8-й гвардейской армией, Герой Советского Союза гвардии генерал-полковник Чуйков

Член Военного совета 8-й гвардейской армии гвардии генерал-майор Пронин».

Виртути

Бригада, смененная советскими частями, получила приказ занять позиции во втором эшелоне сражающихся на Пилице дивизий, в районе деревушки Осемборув, в трех — пяти километрах от реки. Четыре саперных взвода под общим командованием начальника инженерной службы бригады капитана Тропейко выступили на рассвете, чтобы «отремонтировать дороги и очистить район сосредоточения от мин, если они будут обнаружены». Что же с того, что саперы выполнили приказ, а хорунжий Прушковский из 1-го полка даже мостик построил, если в Осемборуве и прилегающем к нему районе уже расположился кто-то другой.

Из боевого донесения № 010 начальника штаба известно, что «танковая бригада сосредоточилась в готовности выступить в лес «Груша», высота 110,5, в связи с тем, что район, который должна была занять бригада согласно приказу № 01 командующего бронетанковыми и механизированными войсками 1-й Польской армии, занят пехотой и артиллерией 1-й Польской армии». Звучит это спокойно, даже деликатно, но я думаю, что не у одного читателя завяли бы уши, словно капуста, побитая заморозками, если бы он услышал лишь часть слов, высказанных по этому поводу. И действительно: такой винегрет получился, а тут еще гости, что называется, на пороге.

В лесу «Груша», который носит официальное название Гай, а похож больше на дубину, с самого утра кипел ожесточенный «бой». Старшины рот, охрипшие от крика, мотались из конца в конец. Танкисты чистили оружие, танки и сапоги, мылись в Висле под Виндугой, брились, используя все имевшиеся в наличии бритвы, а плютоновый Френкель, самый отважный автоматчик среди парикмахеров и самый великолепный парикмахер среди автоматчиков, просил лить ему воду на голову, чтобы не заснуть во время работы: он утверждал, что ночная схватка с пьяными гренадерами на поляне у фольварка — это невинная забава по сравнению с таким гвардейским бритьем, как сегодня.

Около часу дня бригада стала немного походить на войско, какое мы знаем по фотографиям в иллюстрированных журналах, хотя порванные мундиры были зашиты только спереди, в наивной надежде, что гости с тыльной стороны строя смотреть не будут. Кроме убитых и раненых недоставало еще нескольких десятков человек, которые куда-то запропастились или, может быть, отсыпались в укромных местах окопов после восьмидневного сражения. Но командиры полков и батальонов все же питали надежду, что гости не станут всех считать.

Плохо было только то, что куда-то пропал танк 110 вместе с командиром 1-й роты. О нем и газеты писали, и Межицан имел неосторожность вспомнить, так что, если спросят о нем, пиши пропало. Командир бригады приказал искать Тюфякова и даже немного затянул обед, устроенный в штабе в Оструве. Не помогло. Ну а так как всему бывает конец, то через несколько минут после 14.00 телефонисты передали условный сигнал «Град», а радиостанции — 99 и будто случайно из зарослей ивняка на берегу Вислы в небо взлетела ракета.

— Едут, гости едут, — эхом отдалось везде, и роты выстроились, застыв по стойке «смирно», хотя команда еще не прозвучала.

В этот же момент полевой дорогой со стороны Выгоды весь окутанный пылью от гусениц до верхушки антенны подъехал танк 110. Перекрывая рев мотора, обезумевшая гармошка наяривала на все сорок восемь басов, а капитан Тюфяков, сидя на крыле, демонстрировал свету свои ноги в дырявых носках и свою кудрявую голову, которую миновали пули. Он радостно улыбался людям и солнцу.

— С позиции я отвел танк вовремя, — начал он объяснять командиру полка,— но меня сначала задержали в ротах, которые мы поддерживали, а потом в шести батальонах, в двух полках, в штабе 47-й дивизии. Как же я мог не попрощаться с боевыми товарищами?

— Виктор, — произнес подполковник Чайников так выразительно, что одного этого слова оказалось достаточно.

— Смирно! Равнение на-право!

Прежде чем гости подошли к правому флангу 1-го танкового полка, танк 110 был замаскирован в кустах, экипаж умыт и побрит (самые большие порезы бритвой Френкель заклеил пластырем). Капитан Виктор Тюфяков стоял в сапогах, одолженных ему командиром полка, и смотрел своими веселыми глазами, из которых один был голубой, а другой — карий.

Вдоль шеренги медленно шли гости — четыре генерала и полковник в сопровождении Межицана и Токарского. Они задерживались через каждые несколько шагов, обменивались несколькими словами, а полный среднего роста генерал с открытым лицом вручал ордена.