Страница 76 из 90
— Квока[5] — фамилия звучит как закодированное название, — через три минуты поднимаемся.
— Ясно, — отвечает преемник раненого Волчаньского и сдвигает на лоб каску, чтобы выглядеть суровее.
Кулик и Вонсовский еще ночью решили, что должны помочь 3-й роте: как увидят, что автоматчики идут, тоже поднимутся…
— Берите, берите гранаты! — покрикивает капрал Шопа. — Я не буду за вами носить.
— Мне можно? — спрашивает русская девушка. Из-под каски выбиваются светлые локоны. — Мы — разведчики.
— Можно, — отвечает парень и невольно краснеет. — Конечно, можно. Бери, сколько хочешь. Погоди, я тебе выберу самые красивые…
— Пошли, ребята! — Плютоновый Квока, вылезая из воронки, махнул рукой. — Поможем «коту в сапогах».
Взвод разведки торопится, ускоряет шаг. На гребне высоты разведчики видят, что атакующие уже выскочили из окопов. Капитан Доманьский бежит по насыпи, размахивая автоматом. То здесь, то там прямо у его ног пули поднимают фонтанчики песка.
— Ура-а-а! Ура-а-а! — Этот призыв прорывается сквозь грохот, поднимает солдат из окопов и укрытий.
Танковый снаряд вспахал землю — убит Зигмунт Завильский, ранены Каневский и Ласковый.
— Вперед! — Рота поднялась, бросилась вперед. Солдат гонит ярость, а отлогий склон высоты лишь ускоряет движение.
На территории кирпичного завода рвутся снаряды, лопаются мины из минометов поручника Мотлицкого, но в немецких наводчиков, защищенных броней, они еще не попали. Вот хлестанули пулеметные очереди из немецких танков — ранило плютонового Гачиньского и Патера, упал, сраженный, минометчик Эдвард Раули.
Генерал надевает трехгранный танковый шлем, затягивает тесемку, прижимающую ларингофоны, и говорит иначе, чем обычно, — с волнением и гневом в голосе.
— Пора, ребята. За матерей и сестер! За Польшу! Прямо в морду, чтоб летели вверх тормашками.
Эти слова генерала отзываются в десятках наушников, эхом повторяются в окопах, на стерне, в воронках, где сотни солдат в вылинявших, пропитанных потом мундирах сжимают побелевшими пальцами оружие. За минуту, за секунду до того, как стихнет гром артиллерии, они должны будут выйти из окопов, поднять головы. Голова у каждого одна, но — черт побери! — ведь они шли год, а может, и все пять лот, к этой минуте, которая сейчас наступит.
Вперед!
— Вперед! — Роты Гугнацкого и Сырека поднялись из окопов. Впереди — колеблющаяся песчаная стена, то и дело разбиваемая взрывами.
— Вперед! — Трещат станковые пулеметы Пёнтковского. Бегут парами бронебойщики Пахуцкого.
— Вперед! — Через студзянковскую поляну движется первая волна автоматчиков Шпедко и бронебойщики Мамойки, а за ней из леса Парова выползают танки 2-й роты.
— Вперед!— Машины Козинеца, выпустив по залпу, набирают скорость, подходя к Повислянским рощам, на склоне высоты Ветряной.
Генеральский «виллис» второй раз подъезжает к ветряку. Отсюда хороший обзор: рыбий скелет деревушки; зелено-желтый, словно жаба, кирпичный завод, а в глубине — каменный череп фольварка с продырявленными глазницами. Все это, словно ватой, окутано пылью, охвачено ржавыми языками пламени.
По стерне и убранному картофельному нолю в облаке густой пыли движутся зеленоватые цепи. Они кажутся безмолвными, потонув в грохоте артиллерийской канонады.
— Ближе, ближе к разрывам… Как к девушке, ребята, — говорит генерал, хотя прекрасно знает, что они не могут его слышать.
«Ч». Серия красных ракет. Телефон — «Ласточка». Радио — 99.
Полковая артиллерийская группа 140 ставит заградительный огонь на горловине. Дивизионная артиллерийская группа 35 сосредоточила огонь на фольварке. Разрывы удаляются к югу, умолкают орудия прямой наводки и минометы. В небе — высокий тенор пары истребителей, стерегущих поле битвы. На какую-то долю секунды вдруг становится так тихо, что слышно шипение ракет в верхней точке траектории. Так тихо, что — тысяча чертей!…
Есть! Наконец есть. Оно взорвалось над высотой Безымянной, взлетело, сопровождаемое грохотом автоматического оружия, и двинулось по склону к кирпичному заводу. Перебросилось во взводы 1-й роты, перемахнуло через поле к деревне, где атаковали бойцы Гугнацкого, и на поляну к автоматчикам 2-го полка. Пошло, как искра по запальному шнуру! Ударилось о стену лесов и — охрипшее и звонкое, дикое и грозное, как рев зубра перед боем, — обрушилось на немцев:
— Ура-а-а!
Очнулись вражеские пулеметы, заговорили из уцелевших дотов, прислуга бросилась к орудиям. Уже строчат автоматы. Противник сильный, обученный своему ремеслу, не склонный прятать голову в песок.
Мчатся вперед танки роты Козинеца: правофланговый — вдоль дороги в тени верб; левофланговый — к кирпичному заводу. В деревне еще слышны разрывы запоздалых снарядов. На бешеной скорости несутся три танка. Немцы драпают или наши преследуют? От перекрестка дорог им навстречу сверкнуло пламенем противотанковое орудие. Значит, наши машины. Сверкнуло еще раз, и вокруг орудия противника взметнулись разрывы — близкие, но не сильные. Это бьют наши «сорокапятки». Танки пересекают перекресток.
— Три машины из 2-й роты оторвались от пехоты, — говорит генерал поручнику Ордзиковскому. — Доложите мне потом, какие.
«Здорово пошли», — отмечает про себя Межицан и вновь раскуривает свою трубку. И сразу же подумалось: «Прежде чем выкурю, все будет решено!»
Секунда — это много. У старого почтенного пулемета типа «максим» скорость — четыре-пять выстрелов в секунду. Тысяча секунд — это неимоверно много, в десять раз по сто больше, а может, даже и в сто раз по сто, если это — первая тысяча секунд, непосредственно после часа «Ч». Невозможно описать все, что делается сейчас, ибо тогда пришлось бы сначала упорядочить хаос, установить временные связи — что происходило вначале, что одновременно, что потом — и таким образом воссоздать схему причин и следствий. Но это же получится схема — схема повествования, но не изображение атаки, которая создает хаос на свой манер. Лучше записать то, что возможно, пусть каждый сам поразмыслит над тем, как это было на самом деле. Каждый поймет это по-своему, и вот это как раз и хорошо, потому что один солдат воспринимает атаку иначе, чем другой, и в общем, что ни солдат, то своя правда, не всегда совпадающая с содержанием донесений командиров.
1-й взвод 2-й роты 2-го танкового полка: три машины Т-34 под номерами 221, 222, 223. Экипаж тапка 221: командир взвода — подпоручник Леон Турский (родился в 1912 году в Варшаве); механик-водитель — плютоновый Влодзимеж Тушевский (с 1921 года); радист-стрелок — капрал Игнаций Вурм (с 1925 года); заряжающий — капрал Люциан Полетек (с 1920 года). Танк 222 после гибели экипажа Бестлера принял заместитель командира роты по технической части подпоручник Виктор Зинкевич. Радистом у него был рядовой Владислав Пайонк из штабной роты бригады. Имена остальных установить не удалось. Командир танка 223 — хорунжий Кароль Нитарский. Взвод действует на левом фланге роты. По плану он должен был выйти в «Ч» минус 1», а двинулся в «Ч» минус 2»: разница в минуту при боевой скорости 12 километров в час дает 200 метров непреодоленного пространства.
Осколки снарядов нашей артиллерии, заканчивающей третий огневой налет, вынудили десантников спрыгнуть с брони у первых же пепелищ деревни. Разрывы снарядов нашей артиллерии прикрывают танки на трассе около 600—700 метров. Но вот с перекрестка заговорило вражеское противотанковое орудие. Это первый снаряд.
— Водители, полный вперед! — подал команду Турский.
Второй снаряд рикошетом отскочил от башни танка Нитарского.
«Те два танка пройдут, а я в прицеле у фашиста, и он успеет меня прикончить», — пронеслось в голове у Кароля, и он стреляет в сторону фольварка, чтобы успеть выпустить лишний снаряд по врагу.
5
Квока — наседка (польск.).