Студзянки

— Разрешите ответить хоть из этого обрубка. Не бойтесь, не разнесет.

Хорунжий махнул рукой, разрешил. Один за другим последовали три выстрела. Трудно сказать, попали они в цель или нет, ведь из укороченного ствола снаряд вылетает с меньшей скоростью, да и рассеивание было больше. Но как бы там ни было, все же научили фрица почтению, потому что он сразу же замолчал.

— Вы уж теперь мне разрешите, я хоть фрицев испугаю, — попросил Дубелецкий, когда они догоняли идущие впереди три танка.

Почти уже на месте, перед дорогой на Папротню, их остановил Межицан. Когда моторы заработали на малых оборотах, танкисты услышали его сочный баритон:

— Это что за войско?

— Усиленный взвод хорунжего Фридриха, — бросил кто-то шутливо из темноты. — Четыре машины из ремонта, гражданин генерал.

— Спасибо, Сташек, хороший подарок мне сделал. У меня здесь на позициях было одиннадцать, а теперь будет пятнадцать. Вам нужно чего-нибудь?

— Поспать бы, если можно, гражданин генерал.

Гамбит на рассвете

Около полуночи в Оструве закончились два совещания. Первое происходило в землянке генерала Глазунова. На этом совещании, учитывая просьбу Межицана, задача по ликвидации главных сил окруженной группировки противника была поставлена перед 1-й танковой бригадой.

— Полки 4-го корпуса овладели многими населенными пунктами, — сказал генерал. — На нашей земле мы только сейчас открываем счет. Накануне пятой годовщины с начала войны мы хотели бы преподнести Польше подарок — Студзянки.

Второе совещание проводил генерал Межицан.

— Удар под Ходкувом запланирован как вспомогательный. С его помощью мы рассчитывали улучшить позиции 170-го полка у Радомки. Возможно, эти действия заставят противника перебросить часть своих сил на этот фланг. 1-й танковый полк вместе с пехотой, которую он поддерживает, должен прикрыть нас от главных сил дивизии «Герман Геринг», отразить ее возможные атаки с юга. Основное, что нам предстоит выполнить завтра, — это обеспечить полную согласованность во времени трех элементов: артиллерийско-авиационной подготовки, удара с востока, который назовем «наковальней», а также ударов с севера и запада, которые назовем «молотом»… 3-я танковая рота 2-го полка, прикрытая взводом противотанковых ружей 1-го полка, поддерживая батальон советского 140-го стрелкового полка, должна выйти в район придорожного креста и высоты 131,8 на опушке леса, открыть интенсивный огонь по укреплениям кирпичного завода и фольварка и тем самым сковать часть сил противника. Тем временем начнется артиллерийская подготовка атаки, усиленная налетом группы штурмовиков. Одновременно с последними разрывами снарядов наша 3-я пехотная рота атакует кирпичный завод. 1-я пехотная рота и танки Козинеца атакуют фольварк с севера, а 2-я рота Гугнацкого вместе с ротой автоматчиков 2-го полка и 2-й танковой ротой овладевает деревней и наносит удар по фольварку с запада… — Генерал замолчал, потом, улыбнувшись, добавил: — Разумеется, это только планы, а на деле простейшие вещи имеют обыкновение неимоверно усложняться. Чтобы все шло как по маслу, распределим обязанности: начальник штаба проследит за действиями летчиков и артиллеристов, мой заместитель подставит «наковальню», а я, как когда-то в кузне, ударю «молотом».

Еще не начало светать, в лесу тем более, а небо позади танков уже побледнело и по цепи последовал приказ, чтобы экипажи 3-й роты 2-го полка заняли места в машинах. Танкисты расходились, перекидываясь шутками. Каждому в этот момент хотелось подольше поговорить с товарищем, сократить время ожидания, предшествующее бою.

Кшиштофяк разговаривал с Болеком Немечеком, расспрашивал, о чем пишет ему его нареченная. Он ее знал с тех пор, как они вместе из лагеря под Киверцами ездили в трехдневный отпуск: Владек — к матери, отцу и сестрам в Шпанов, а Болек — к девушке, которая четыре года ждала его возвращения. Молодые встретились и расстались, обещая друг другу, что, как только кончится война, они поженятся.

Плютоновый Немечек доложил о получении приказа командира роты, и хорунжий с улыбкой сказал:

— Ну что ж, тронемся, чтобы быстрее покончить с этой войной.

Ехали не спеша, следом за советскими пехотинцами. Становилось все светлее, хотя внизу еще сохранялась густая тень. Одновременно впереди нарастала стрельба, такая сильная, что ее хорошо было слышно сквозь рев мотора. Танковая пушка уже была заряжена осколочным снарядом, и Кшиштофяк ощущал дрожь в кончиках пальцев, словно между рукой и спуском пробегал электрический ток.

В окуляре перископа стало вдруг светло. Они выехали на опушку высокого леса. Впереди лежала поляна, поросшая островками молодняка. Гвардейцы подали знак, что это — то самое место, куда было приказано выйти. Плютоновый Величко убавил ход, заехал за поваленную сосну, за растопыренные пальцы вырванных корней, облепленных землей.

В полумраке густого кустарника впереди них над землей сверкнула вспышка. Хорунжий прикинул расстояние, поправил прицел и, спокойно наведя орудие, выстрелил. Хлестануло пламя, вздыбилась земля. Вспышки погасли. Все произошло быстро и просто, как на стрельбище.

— Ура-а-а! — Пехотинцы пошли вперед.

Вслед за ними выскочили танки. Совершив прыжок в двести метров, они снова остановились на краю старого леса. На этот раз местность впереди просматривалась не так хорошо. Автоматический огонь немного утих, передвинулся вправо, где часто грохотали орудия.

Кшиштофяк подумал, что до поляны перед студзянковским фольварком, наверное, не так уж и далеко, и решил разведать дорогу. Ехать по неизвестному маршруту и к тому же через лес — так и машину недолго потерять. Семин хотел идти вместе с ним, но хорунжий оставил его при орудии.

Недалеко, рядом с воронкой, из земли торчал ствол ручного пулемета, разбитого снарядом. Чуть подальше лежал убитый офицер, а рядом с ним валялся маленький «вальтер», в котором оказалось всего два патрона. Забросив пистолет в кусты, хорунжий вышел на край полянки. В траве он заметил оставленную сверху, чуть прикрытую клочком сена противотанковую мину. Кшиштофяк нацепил кусок тряпки на ветку букового куста, обозначив это опасное место, потом пригнулся к земле, чтобы проверить, нет ли просвета между деревьями.

Просвета не было, но на другом конце поляны он увидел спокойно идущего с панцерфаустом в руке одетого в пятнистую куртку гитлеровца. Владек прицелился, выстрелил из пистолета и увидел, как тот упал вниз лицом. В этот же миг он сам почувствовал удар в голову, будто кием, и хотел даже обернуться, увидеть, кто это там сзади, но ноги внезапно ослабли, и он упал навзничь. Во рту он ощутил вкус крови. Попытался дотянуться до пистолета, выпавшего из ладони и лежавшего тут же, рядом, но рука не повиновалась. Краем глаза он заметил спускающегося с дерева немца.

Он ждал, чувствуя, как деревенеет шея, как в левой стороне груди разгорается пламя. Солнце уже поднялось над деревьями, и его косые лучи били Кшиштофяку прямо в глаза. Вместо немца появился танк. Он поднял ствол над кустом, осторожно стуча траками гусениц, танк чуть свернул влево: из него заметили раненого. Стой! Там же мина! Хорунжий из последних сил приподнял непослушное тело, замахал рукой. Танк остановился в полуметре от круглой железной коробки, начиненной тротилом. Кшиштофяк рухнул в траву, чувствуя, как его всего пронизывает нестерпимая боль.

Первым из танка выскочил Немечек. Он опустился на колени и, всхлипывая, проговорил:

— Лучше бы в меня попали.

Справа снова отозвались орудия и пулеметы. Очереди шли плотно, резкие, длинные. Кшиштофяк приказал экипажу вернуться на место. Семин поднял Кшиштофяка на руках, уложил позади танка, осмотрел раны и только после этого сел в танк.

Кшиштофяк вслушивался в звуки боя. Кажется, наши немного продвинулись…

Экипаж танка связался по радио с командиром роты. Прибежал его заместитель подпоручник Шимирский. Он занял место у прицела, а Немечек и Кубисяк понесли Кшиштофяка на брезентовой накидке, прикрепленной к сосновой жерди: получилось нечто вроде детской люльки.